Страница 6 из 15
Но Лёня не любой и не каждый.
– Знаю, – ответил он. – Тут вокруг меня человек десять. Приветствую, Сан Саныч! – с кем-то поздоровался Лёня. – Если ты не прилетишь, то я тебе сейчас начну перечислять, куда мечтал тебя поцеловать…
– Не надо! – испуганно воскликнула я.
Он перечислил бы, сомневаться не приходится.
– Прилетаешь?
– Да.
Лёня отключился.
Это был юбилей большого академика и Лёниного учителя. На торжество слетались ученые со всей страны. В нашей академической среде чинопочитание-уважение строже, чем в армии. Про армию, откровенно говоря, я плохо знаю, но в науке без этого нельзя. Учитель, школа, направление, менторский пригляд – основа движения молодого ученого, да и немолодого тоже.
И вот теперь представьте! Из Новосибирска, из нашего института, где докторов наук – достойнейших! – десяток, на юбилей патриарха отечественной микробиологии летит в столицу директор института и… малоизвестный кандидат наук, какая-то Венера Павлова.
С Директором до этого я лично общалась один раз – когда он поздравлял меня с кандидатским званием и вручал диплом. Он оказался симпатичнейшим дядькой. В самолете признался, что страдает аэрофобией, то есть панически боится летать.
– С вашего позволения, – сказал Директор, – я сейчас напьюсь до бесчувствия.
– Конечно! – скрыла я оторопь за дежурной улыбкой. – А когда вас разбудить?
– За полчаса до прибытия. Вас не затруднит?
– Нисколько.
– А может, вместе со мной примете… снотворное?
– Спасибо! Я люблю перелеты и легко их переношу. Над облаками хорошо думается.
– Счастливый человек! – шумно вздохнул Директор и вытащил из портфеля бутылку виски.
Точно по графику я его растолкала. Это было не просто.
Директор отталкивался, брыкался и называл меня Маней:
– Маня, уйди! Маня, сгинь! Маня, чтоб ты сдохла!
Жену Директора звали Марианной Моисеевной. В советские времена она была бессменным секретарем партийной организации. Сейчас – наш главный профсоюзный начальник. Не знаю, есть ли в других организациях профсоюзы, но в нашем институте профкомитет – нечто вроде Совета безопасности при Президенте России. Марианна Моисеевна имела сексотов в каждом подразделении, все обо всех знала и играла при муже роль серого кардинала. Ее боялись, подкупали, перед ней лебезили, на праздники в очередь выстраивались с подарками. Но я не припомню случая, чтобы интриги «Мани» кому-то достойному испортили жизнь или карьеру. Марианна Моисеевна была правильным серым кардиналом.
Директора встречали, а обо мне Лёня не побеспокоился. Он и так совершил героический поступок, обеспечив мне командировку. Венера, не маленькая, от аэропорта сама доберется. Куда? По телефону Лёня был недоступен. Он включал телефон по собственной надобности, а не по чужой.
И сейчас подобная картина. У нас дети! Мы должны быть постоянно на связи.
– Вот и будь, – говорит мне муж.
– Но со мной может что-то случиться, я не смогу ответить, приехать, разобраться в ситуации. Спасти их, наконец!
– Вероятность потери тобой сознания очень мала.
– Но она есть! А ты отец или где?
– Я при деле, а ты ерундой маешься. Мы с тобой выросли и неплохо сформировались, при этом мама с папой не держали нас на коротком поводке. Пусть сами учатся выпутываться.
– Изверг! Сейчас совершенно другие времена!
Но Лёня меня уже не слушал. Выдал необходимый минимум и отключился, уставился в монитор и пробормотал:
– Времена не выбирают, в них живут и умирают… умирают, дохнут… Ага! Дохли у него черви. Что и требовалось доказать!
Директор выслушал мое бормотание:
– Я до метро, тут рядом…
И пригласил в машину – черный гладкий автомобиль, похожий на обслюнявленный колпачок от шариковой ручки. Внутри были удобные кожаные сиденья, окна затемнены. Сквозь них мир смотрелся как из носилок какого-нибудь восточного набоба. Рабы несут носилки – многолошадный двигатель крутит колеса.
– Отвезем вас в гостиницу, – сказал протрезвевший директор, – в которой Ганин вас легко найдет.
Он знал, все знали. Едет смазливая кандидат наук на случку к молодому столичному доктору наук…
Столько унижений, сколько мне доставил Лёня, я бы не заработала, даже трудясь в портовом борделе.
Я решила: в гостинице распрощаюсь с директором, сохраняя нейтральное выражение лица. У меня есть двоюродная тетя в Москве, к ней отправлюсь, маме позвоню, спрошу адрес. Тетю не найду? Есть две тысячи тридцать два рубля. Не хватит на гостиницу, буду ночевать на вокзалах, обратный билет на самолет имеется. А Леонид Борисович Ганин пусть катится на все четыре стороны…
Лёня наличествовал в вестибюле гостиницы, что-то вещал в кружке поселяющихся гостей, помахал мне издалека рукой. Мол, подожди, сейчас подойду.
Отошла в сторону и ждала.
Празднование юбилея состояло из двух действий: торжественной части, напоминающей большое собрание – сцена, президиум, трибуна, «слово предоставляется», и банкета в ресторане. Много круглых столиков, покрытых белыми, до хруста накрахмаленными скатертями, отличная закуска, большой выбор напитков. На подиуме установлен микрофон, к нему периодически подходят поздравляющие, в большинстве своем те же, что и на торжественной части, но стиль выступления свободнее, с элементами юмора, с шутками.
На банкете Лёня меня познакомил со своей женой. Понятно, что он не мог оставить ее дома, но я-то как-нибудь пережила бы без этого широкого застолья!
– Венера Павлова, – представил меня Лёня и слегка запнулся. – Э-э-э…
С него стало бы аттестовать меня черт-знает-как.
– Из новосибирской делегации, – быстро договорила я и протянула руку.
– Ляля.
Рука у Ляли была пухлой, бескостной, как у тряпичной игрушки. А имя-то! Ляля!
Как и большинство людей, я не лишена персональных предрассудков. Я терпеть не могу имя Ляля. Его носительница в лучшем случае вызывает у меня сожаление. Бедняжка ходит с кукольным прозвищем, отдающим инфантильностью, если не сказать имбецильностью. Ей забыли подсказать, что надо взрослеть.
Возможно, все дело в том, что в моей жизни была Ляля, горячо любимая.
До пяти моих годков была жива восьмидесятилетняя прабабушка, ее я называла бабушкой, а маму отца – Лялей. Бабушку я помню по запаху. Она была очень полной, много болела, не вставала с кровати, лежала на высоких подушках. Иногда подзывала меня пальцем, я забиралась к ней под одеяло, устраивалась под мышкой. И еще я пряталась у бабушки, напроказничав. Рядом с бабушкой было тепло, уютно, надежно, как в мягкой норке. Бабушка пахла по-особому, с тех пор запах тлена – старой мебели, книг, газет – меня не отвращает, напротив, вызывает приятные чувства.
Когда бабушка умерла, Ляля запретила мне называть ее по-старому:
– Ты уже большая, а я – тем более. Хватит лялькать!
Бабушка Лена была личностью легендарной. Геодезист по специальности, она провела много лет в полевых экспедициях, а потом возглавляла отдел в геологическом институте. По натуре добрую и сострадательную, бабушку Лену все считали злой и вредной. Потому что она никогда не деликатничала, могла прямо в лицо сказать человеку, что о нем думает.
Познакомившись с Русланом, бабушка поговорила с ним несколько минут, оборвала его на полуслове и ткнула в меня пальцем:
– Ты же генетик. Выбрала этого красавчика для полового размножения? Был бы экстерьер, а мозгов не требуется?
Руслан, что понятно, мою бабушку невзлюбил. А Лёня ее не застал. Они бы сошлись.
7
У Мопассана есть новелла «Слова любви». Герой не выдерживает общения с любовницей, отравившись ее непомерными, неуместными нежностями – пусик, мой толстый котик и так далее.
Столетия не меняют женской натуры. Ляля Ганина – точь-в-точь мопассановская любительница пошлых сладостей. За весь вечер она ни разу не назвала мужа Лёней. Лёка и Лёсик – самое приличное. А когда я услышала: «Трютюхуська», то едва не уронила фужер.