Платина и шоколад

— Ага. Но я здесь. Ни о чём не говорит?

— Только о том, что ты чёртов кретин без каких-либо моральных ценностей и с отсутствующим напрочь чувством уважения к чужому личному простр…

— Блять, Грейнджер, — от града слов, которые высыпались на него меньше, чем за три секунды, заныли виски. — Просто заткнись, ладно?

— Просто уйди отсюда!

— Я сказал, хватит орать.

— Да?!

— Да.

Тишина.

Она дышала, как загнанная лошадь и молчала. Наконец-то. Тонкие ноздри раздувались, а воздух с шипением вырывался из лёгких. Взгляд — или ему показалось? — скользнул по его голым плечам, но моментально вернулся к лицу.

— Слушай меня, истеричка. Я хочу донести до твоего фигова ведома, что патрулирование прошло без происшествий. И что со своим мудацким Миллером ты тискаться больше не будешь.

Звенящая тишина нарушалась приглушённо бьющейся в наушниках музыкой. Брови Грейнджер взлетели на лоб, прорезая нежную кожу тонкими морщинами. Она смотрела на него так, как смотрят, наверное, на умалишённых людей. И это удивление было громче любых слов.

Раздался её нервный смешок.

Драко демонстративно его проигнорировал.

— Постоим, посмотрим друг на друга еще немного? Я бы предпочёл, чтобы ты сказала — хорошо, Малфой — и я смог уйти наконец-то из этой мерзкой комнатушки.

Она продолжала смотреть.

Его это бесило.

— Не много ли ты на себя берёшь, Малфой?

Неужели.

Её голос практически вибрировал от напряжения.

Гермиона действительно не могла поверить в то, что слизеринец произнёс это.

— В самый раз, — парировал он, кривя губы. — Избавь меня от этого дешевого шоу, что ты играешь перед ним при каждой вашей встрече. Порхаешь, как херова шлюха, скалясь и заглядывая ему в зубы. Всё. Миллер идёт на хер вот такенными шагами. Я сказал.

Вот она, реакция. Он ждал её.

Грейнджер задохнулась, сжав кулаки. Кажется, в ней было столько возмущения, что оно просто не находило выхода, и вот-вот прорвёт её хренов рот — мягкий и сочный — и глаза, и уши.

— Интересно, на каком основании ты явился ко мне с этой… просьбой.

— Это не просьба, грязнокровка.

Она поморщилась. Малфой повёл плечами, понимая что Грейнджер всё ещё ждёт ответа.

— Он мне не нравится, ясно?

— О, это очень обоснованно, — она упёрла руки в тонкую талию. — Знаешь, что я подумала? А не пойти бы тебе со своей ревностью?..

Слова эти вдруг почти оглушили. Обоих. Драко вытаращился на неё, не зная, заорать какую-то гадость или покатиться со смеху от… от… невозможности того, что она посмела произнести.

— Ревностью? — выдавил из себя, чувствуя, как холодеют руки. Рассмеяться у него не получилось.

Грейнджер спокойно кивнула, не отрывая от него глаз.

— Головой ударилась? Или то дерьмо, что ты зовешь музыкой, остатки мозгов вышибло? Какая нахер ревность? Совсем сдурела?

— Ага.

Они снова замолчали. Взгляд Малфоя бегал по её лицу.

Шутит? Скажи, что ты шутишь.

Нет, кажется, она серьезно. Полагает, что он ревнует. Её. К Миллеру.

Грязнокровку к Миллеру. Остановите Землю.

Он поднёс указательный палец к правому виску.

— Ты ёбнулась, Грейнджер. На всю голову. Обратись к мадам Помфри. Я не шучу. Мне ещё жить с тобой по соседству херову тучу времени. Я не хочу однажды проснуться задушенным подушкой.

Она фыркнула, но взгляд не отвела. Что-то было в них… в этих глазах... такое, от чего по спине вдруг пробежала дрожь.

Ему это не понравилось.

Мерлин, а она до сих пор не понимала, кто потянул ее за язык в следующий момент, но слова так и зазвенели в комнате, воздух которой постепенно становился всё гуще, проникая в лёгкие словно бы комками:

— Уверен? Что не хочешь в очередной раз зажать меня где-то в тёмном закоулке коридора?

А?..

Это был вызов. Она — она?! — бросала ему вызов.

На секунду у слизеринца перед глазами мелькнула виданная сегодня картинка с участием этого недоделка Миллера.

Об этом ты мечтаешь, Грейнджер? Вот уж вряд ли.

Моргнул, отгоняя наваждение.

Прищурился, всматриваясь в грязнокровку. Что ещё за сучья смелость?

Хотя на последних словах её голос почти невесомо дрогнул, а в животе слизеринца будто шевельнулся тёплый шар. Какого хера ты наводишь меня на эти мысли?

Привыкла, что твои грёбаные словечки сходят тебе с рук?

Взгляд против воли приковался к сошедшему уже почти синяку на её скуле. Малфой не дал себе понять, что именно испытал в этот момент и отчего сердце неожиданно сжалось — просто лениво бросил, отводя глаза:

— Именно. Уверен. Я уже сказал, что к тебе и близко не подойду. Знаешь, поганые грязнокровки не в моём вкусе. Тем более такие, как ты, — и брезгливо поморщился.

Гермиона вздёрнула подбородок, недоумевая, почему его слова с такой силой ударили по её сознанию. Захотелось сжаться в ком и ударить в ответ — но она знала — что бы ни было сейчас ею произнесено — ему всё равно. Не более, чем колебание воздуха.

— Такие, как я, значит?

Он кивнул, пытаясь расшифровать это выражение в её глазах.

Обида? Он задел её?

Отлично. Нужно додавить. Совсем немного. И со спокойной душой отправиться в постель.

— А чем ты можешь понравиться? Я не возбуждаюсь от таких, как ты. Просто смирись с тем, что твоё пожизненное сраное клеймо в этой отталкивающей манере: ходить, говорить, поступать, жить как херова грязнокровка! Конечно, я не захочу, блин, зажать тебя. Не то чтобы что-то ещё. Я не в отчаянии, чтобы хвататься за любую запавшую и расставляющую на меня капканы шмару, мне до охуения хватает проблем и без тебя. Без твоих иллюзий. Иллюзий, Грейнджер. То, что ты себе придумала — грёбаная херня и чушь, и бред полный. И не смей воспринимать всерьез те… обжимки. Я… я ведь даже не возбуждался от этих... сложно назвать поцелуями. А ревность — это вообще из ряда вон… Поэтому был бы счастлив вернуться к обоюдному молчанию ещё на две недели. А лучше — до конца этого года, чтоб его...

Замолчал, тяжело дыша. Точнее, заткнулся: Гермиона вдруг двинулась к нему, быстро ступая по ковру.

Его слова. Их было много, и каждое, каждое — внутри её головы. Раскалённым прутом, который, направленный чьей-то рукой, всаживался в мозг. Мерлин, она за все года, что они учились вместе, не слышала от него такой продолжительной речи. И не слышала бы еще столько же.

Потому что это было… больно?

И в серых глазах огромными буквами было написано, что он врал, но это не спасало от чувства, будто её лёгкие вытащили из груди и бросили на пол, топча. А потом… решение пришло как-то само.

Не возбуждался. Не хочет. Не хочет именно её.

— Врешь, — шепнула она, делая шаг.

Внезапный, удививших их обоих. Затем — ещё один. К нему.

Дыша почти так же тяжело, как и он. Недоумевая, откуда в ней было столько женского самолюбия, задетого, разорванного им практически в клочья, брошенного исходить кровью.

Грязной. Ты ведь так любишь напоминать об этом, правда?

— Что… Грейнджер, — он предостерегающе покачал головой и не успел даже поймать себя на моменте, когда неосознанно попятился, замерев только ударившись спиной об открытую дверь в ванную.

Шаг. Шаг. Шаг.

Дюйм. Один грёбаный дюйм, и он начисто забыл, что говорил. Каждое слово. Их не было.

— Ты врешь.

— Отойди от меня, — прошипел, вжимаясь хребтом в срез двери.

Он чувствовал грязнокровкин запах. Смотрел в глаза и понимал, что исчезает в них. Таких живых, что, кажется, у них есть собственное пульсирующее сердце.

До офигения быстро исчезает, растворяется.

Нельзя, — и это было единственной здравой мыслью в гудящей голове. Нельзя было допускать, чтобы она оказалась настолько близко. Это шло в такой резонанс всему, что он только что сказал и теперь… теперь дышал слишком тяжело, преодолевая желание кашлять и задыхаться, потому что слова, кажется, изранили всю его глотку.