Платина и шоколад

­Он не понимал. Его выводило.­

­Она так выводила его, что хотелось содрать с себя кожу, чтобы под ней прекратили ползать и шевелиться эти мерзкие куски сожаления и злобы.­

­— Не нравится, — рявкнул, чуть не сорвался на ор.­

­— Странно. Учитывая тот факт, что ты подстроил всю эту...­

­— Что?!­

­— Что слышал! — Вдруг. И теперь кричат они оба. — Подстроил всю эту... чертовщину вчера! Скажи мне, Малфой! Признайся, что это был ты, я же недура и слышала чтоонсказал!­

­Трясётся, вжимаясь поясницей в подоконник, а глаза... о, нет, блять. ­

­Она всё утро была взвинчена, наверное, а может быть, и всю ночь, потому что теперь смотрела на него так, что оставалось лишь удивляться, как эта уродская ярость не высушила её без остатка. И его заодно. И слёзы, которые вот-вот покатятся из глаз.­

­— Я. Не имею. Представления. О чём ты.­

­Драко еле заставлял себя дышать. Не двигаться. Стоять на месте. Не схватить за плечи, тряся безостановочно, пока этот грёбаный синяк не сойдет со щеки.­

­— Да, так я тебе и поверила!­

­— Я не знал ни о чем!­

­— Знал.­

­— Грейнджер...­

­— Знал, Малфой! Знал, зналзнал!­

­Блять.­

­Она кричала, как ребёнок, и слёзы хлынули из глаз, как у ребёнка. Это не она. Не грязнокровка. Не Гермиона Грейнджер, а кто-то совсем другой, напуганный, раненный, обиженный до кровоточащей дыры в самом сердце.­

­— Он сказал! Этот... козёл сказал... ловите, ебите, да, Малфой? ДА?!­

­Драко дышал через рот, сквозь сжатые зубы и глядя на ее слёзы, злясь на каждую солёную каплю. На каждый её рваный выдох и вдох.­

­Не дыши. Прекрати, нахер, дышать. Это... Это слишком. А «слишком» было чрезмерно близко к тому самому. Что он запретил себе.­

­Навсегда. Никогда.­

­Больше никогда.­

­— Нет.­

­Она не слышит его голоса, плачет, стискивая зубы, сжимая пальцы в кулаки. И ничего не изменилось: они по-прежнему стоят на расстоянии вытянутой руки друг от друга, по-прежнему полны ярости, только она сильнее дрожит, захлёбываясь, а он задыхается, замыкается в своей цикличной пустоте, что закручивается под кожей.­

­Сильнее. Сильнее.­

­Он знал.­

­И «ничего» вдруг превращается во «всё». Потребовался лишь щелчок невидимых пальцев. Твою мать, Грейнджер. Твою мать.­

­— Я теперь поняла...­

­— Что?­

­— Ты говорил, — вскинула голову, заглядывая ему в глаза. — Говорил тогда, когда я случайно прочитала письмо от твоей матери. Сладкая месть, да? Хорошо, Малфой. Хорошо. Гордись. — А через секунду снова сорвалась на крик. — Гордись, потому что у тебя почти получилось, блин!­

­Драко даже не сразу понял, что Грейнджер имеет в виду.­

­Просто смотрел. Изучал. Впитывал.­

­Это так дико, так неправильно. Она что-то говорила, отчаянно, громко, а он осознавал, что это грёбаный конец света, потому что вдруг, блядски вдруг понял — за эти рыдания, что корчат её сейчас изнутри он готов вырвать сердце Грэхема из гнилых рёбер и смотреть, как оно пережёвывает воздух вместо крови.­

­И это грёбаный конец.­

­— Ну что! Сладко тебе? Сладко? — кричала, а слёзы всё текли по грейнджерским щекам.­

­Сладко?­

­Ему было нечем дышать рядом с ней. И он ничего не мог сделать. Она была вокруг. Она была в нём. Распори грудь — и вытечет. Вместе с кровью, толчками.­

­Откуда­

­ты­

­во мне?­

­Не отвечает.­

­Плачет. А Малфой молчит. Где все твои слова, кретин, что ты приготовил для неё? Тупая шлюха. Грёбаная идиотка. Где эти слова?­

­Всё, что он может — просто стоять и смотреть. Как будто ему действительно нравится. Изломана.­

­Она изломана, как кукла.­

­И совсем не вчера ею так грубо поиграли, неумеючи, а на протяжении долгого времени старательно стирали, как мел о доску. И ему казалось, что он видит её сейчас совершенно голой. Раскуроченной. Вывернутой наизнанку. А сам погружает руки в её грязный мир, внутрь, по запястья, по локоть, не вымыв их, потому что всё равно там еще более грязно, чем здесь.­

­Только почему... он не видит грязи?­

­Пугается.­

­А она вдруг почти успокаивается, и каждый всхлип сопровождается волной ненависти к самой себе. Он чувствовал. Он так хорошо умел чувствовать ненависть. Хотя сейчас он был полон чего-то совсем другого.­

­Чтоэто,Грейнджер?Ответьмне.­

­И она снова не отвечает.­

­А у него нет больше сил находиться здесь. И, видит Мерлин, он бы не удивился, если бы за его спиной сейчас каждый росток в горшке разросся огромным садом — таким пустым он ощущал себя. Но она не узнает об этом.­

­Всё как прежде.­

­Просто ещё чуть больше ненависти. Ещё чуть шире пропасть. Ещё гуще непонимание.­

­А воздух в комнате звенит от напряжения и повисшей тишины.­

­Драко делает шаг к ней — она сжимается, но он всего лишь наклоняется и берёт свою сумку, брошенную у окна, скользнув лицом так близко от её бедра — усмехается. Как всегда.­

­Немного успокоился — если ты ещё способен на это, значит, всё в порядке. Ты живёшь, Малфой. А она дохнет.­

­Как ты и обещал.­

­Забрасывает сумку на плечо, а взгляд снова скользит по лицу грязнокровки. По синяку. Затем — к глазам.­

­В них вопрос. Почти мольба.­

­Чего ты хочешь, Грейнджер? Чего. ты.хочешь?­

­— Просто произнеси это, Малфой.­

­Такой тихий. Мерлин, почему он такой тихий?­

­Что произнести?­

­— Ты знал. Найди смелость признать.­

­— Я не...­

­— Ты сказал, — глаза в глаза, не отрываясь. Так близко, что в её, карих, мокрых, можно угадать его — серый. — Сказал им. Ловите, ебите.­

­Да, сказал. А потом дрочил на тебя в душевой.­

­Конечно, ни слова вслух. Только секундный отголосок разбухшей тяжести внизу живота. Он устал. Мерлин, он устал, как никогда. От Грейнджер, от себя.­

­Собственный голос кажется ему чужим:­

­— Может быть, и знал.­

­Слова — камни.­

­Тишина. Взгляд. У неё в глазах какая-то слишкомпустота. За такой обычно прячут целую жизнь. Или смерть?­

­А она вдруг усмехается похолодевшим ртом. Усмехается совсем как он. И плевать, что сердце вот-вот остановится, потому что через секунду их уже разделяет закрытая дверь, его быстрые шаги и что-то гораздо, гораздо более огромное, чем банальная ненависть.­

­Разочарование. Им пропитаны оба — насквозь.­

­И снова нет боли, когда кулак Малфоя врезается в каменные перила мостика.­

­Нет, и больше никогда не будет.­

Глава 12

Гермиона так быстро жевала, что даже Рон наблюдал за ней, приоткрыв рот. За тем, как подруга снова и снова подносит большую грушу к губам, как постепенно фрукт становится всё меньше и в рекордные сроки превращается в жалкий огрызок, завёрнутый в салфетку. Уизли мог поклясться, что Грейнджер даже не почувствовала вкуса еды. Девушка отстранённо облизала кончики пальцев, а затем губы. И всё это — не отрывая взгляда от пергаментов, что лежали на коленях.

— Мерлин, — вырвалось у него. — Положи перед тобой приготовленного василиска, съела бы и не заметила!

В глазах было почти восхищение, ведь рыжий всегда считал, что самый большой аппетит в их компашке был у него.

Гермиона вздрогнула, поднимая глаза.

— Я бы на твоем месте занялась изучением предмета, — отчеканила она с быстрым кивком на конспекты. — Не стоит снова полагаться на то, что тебе удастся списать у меня.

Тот насупился: искромётный юмор остался неоценённым.

— Я готовился. Целый вечер в гостиной провёл… ну, или большую его часть, — пробубнил, но всё же уткнулся в писанину.

Друзья вдвоём решили устроить на большой перемене пикник прямо во дворе, постелив мантию Рона на траву у фонтана и усевшись сверху, раскладывая вокруг себя конспекты — следующим уроком была обещанная контрольная по нумерологии. Однако Гермиона как ни заставляла себя смотреть прямо на исписанные её же почерком листы пергамента, не видела ни слова — слишком громкими были мысли в голове.