Страница 201 из 203
И хочется обхватить его голову руками, чтобы сохранить его в ней.
Глаза светлые, как никогда. Видит Мерлин, они никогда ещё не были такими прозрачными.
— Хол…лодно, — хрип получается едва слышным. Но губы продолжают шептать что-то. Просто воздух. Гермионе кажется, что она слышит своё имя в этих выдохах.
Которые становятся прерывистыми и слишком короткими.
А голоса в коридоре громче.
Она осторожно привлекает Малфоя к себе. Пытается приподнять тяжёлое тело, но у неё ничего не получается. Поэтому наклоняется к аккуратному уху.
— Всё будет хорошо, — дрожащая улыбка растягивает губы. Она чувствует вкус собственных слёз на языке. — Сейчас, они уже здесь. Сейчас ты согреешься.
Она не замечает, как начинает раскачиваться из стороны в сторону, лелея его. Успокаивая себя. Давясь рыданиями, подступающими к горлу. Чувствует только, как его рука слабо сжимает ткань её рубашки.
Тишина смертельная. Душит, давит. И Драко тоже ощущает её. Потому что выдыхает:
— Не сл…ышу. Г… говори. Пож…
Судорожный вдох, перебивший его слова, пугает её больше, чем его кровь, в которой она была уже по самые локти. И она начинает говорить, просто говорить ему на ухо, торопливо подбирая слова.
Несусветную чушь.
Такую важную.
— Всё будет хорошо. Ты спас меня, слышишь? Спас, по-настоящему. Ты смелый, отважный, всё будет хорошо, слышишь? Сейчас всё будет в порядке, — Грейнджер перемежает эти слова, которых он почти не понимает, с поцелуями, которых он почти не чувствует.
Но звук её голоса помогает оставаться здесь.
И чудовищный холод. Такого холода он не испытывал никогда. Такого, от которого бы отнимались руки, и он не может больше сжимать её рубашку.
Пальцы срываются, и рука тяжело падает на пол, отчего Грейнджер сильнее обнимает его, трясётся, плачет.
Плачет.
— Нет! Нет, нет, пожалуйста, Драко. Держись, здесь, со мной. Я люблю тебя, — всхлипы такие громкие. — Пожалуйста…
Сознание так быстро отключается. Так не вовремя, потому что от этого, сказанного ею, на какой-то миг сердце вдруг стучит сильнее. Несколько ударов.
Сраных несколько ударов.
Глупый орган. Ради этих слов можно воскреснуть, а тебя хватило на два грёбаных конвульсивных толчка. А он даже ответить не может. Он не может говорить.
Рот будто онемел.
Словно шестерёнки замедляются. Пусто перекручивают воздух, а не друг друга. И только её голос. Всё тише и тише.
И, выдирая из груди последний хрипящий выдох, Драко вдруг понимает, что Грейнджер поёт. Плачет и поёт какую-то белиберду.
О падающих мостах.
Эпилог
он приходит из осени. там прозрачные тени и лед воды,
каждый шаг замирает в листве, уходя к корням.
он открывает окна и просто ждет темноты.
обернуться, значит позволить жалеть себя.
"тише, тише", — я тесней прижимаюсь к его спине.
его память бездонна, и он пьет ее медленный яд -
каждый день по глотку — настоянному на вине.
отвернуться, значит обнаружить что ты ослаб.
он смотрит мимо — чтобы боль не выплеснулась из глаз.
я беру его руки — теплом утолить озноб
и ладонью ныряю в раскрытый у горла плащ
и касаюсь скорби, застывшей внутри него...
Теви Тамеан
Эпилог
Стеклянным взглядом в стеклянное утро.
Даже снег — полупрозрачный. Полулёгкий-полугнетущий. Первый снег позднего ноября.
И туман по платформе. Чугунным одеялом. Словно отпечаток из грудной клетки. Холодно и пусто, как никогда. Или так всегда было?
Гермиона сжимает руки в вязанных рукавицах, поджимая пальцы. Утыкаясь губами в шарф, согревая кожу дыханием. И почему-то не может оторвать взгляд от пепельно-платинового неба, проглядывающего сквозь туман.
Она никогда не бывала здесь в это время. Продрогшая платформа станции совсем крошечная. Размером с Большой зал, если не меньше. Сидеть сейчас тут, под небольшим навесом на узкой лавке. Всматриваться в небо, кусая губы. Чувствовать, как подмораживает кожу щёк.
Отрешённо.
Так не похоже на неё.
Но терпимо, потому что она уже очень давно не похожа на себя. И даже суета этих последних недель изменила её. И до этого... её менял каждый день, начиная с первого сентября.
Он менял.
Взгляд медленно опустился, потому что глаза начали наполняться непрошеными слезами. Опять. Опять эти слёзы. Мало, наверное, было их за всё это время. Холодные и влажные пальцы в рукавицах сжались сильнее. Нет, не смей раскисать.
Не сейчас.
Гермиона вздохнула, проследив за крошечным облачком пара, сорвавшимся с губ. Поёрзала, скользя взглядом по блестящим бокам «Хогвартс-Экспресса», наполовину скрытого в воздушном молоке. А затем заметила тёмную фигуру, приближающуюся к ней. И всё внутри на секунду замерло.
Отдалённые удары каблуков по подмороженному камню. Тёмное недлинное пальто. И походка.
Ну, конечно. Как всегда.
Он шёл так, будто мучился от хронической скуки уже многие годы. Так, словно был умудрённым опытом мужчиной. Или ей просто казалась эта усталость.
Даже туман расступался перед этой гибкой, затянутой в чёрное, фигурой. Губы на миг дрогнули в улыбке, несмотря на то, что в носу закололо.
Её Малфой.
Не ищет взглядом — точно знает, где она. И уверенно шагает, засунув руки в карманы брюк. Уверенный и собранный. Господи, только он мог выглядеть так после того, что произошло всего две недели назад.
Когда даже мадам Помфри не была уверена в том, что он останется в живых. Когда он лежал в лазарете без сознания, едва дыша. Не открывая глаз и никак не реагируя ни на что. Ни на голос, ни на прикосновения.
Это были самые страшные в жизни Гермионы Грейнджер три дня. Когда она сидела и сжимала руку Драко, не боясь, что её осудят. Не боясь, что кто-то увидит. Она знала, что должна быть здесь, рядом, потому что они дышат вместе. Сейчас у них одно дыхание на двоих.
И когда он пришёл в сознание, Гермиона была уверена — в этот момент у неё выросли крылья за спиной. И тогда она заметила, что витражи на окнах цветные, а не чёрно-белые. Что у людей, окружающих её, глаза различаются по цвету. И что люди по сути разные, а не безликие призраки, скользящие вокруг.
На удивление, после произошедшего у них наладились отношения с Забини. Ну, то есть, взаимная подчёркнутая отчуждённость превратилась во взаимную помощь. Даже Гарри и Рон в конце-концов проглотили тот факт, что их подруга не отходит от койки их врага. Сухо, давясь, не пережёвывая, но проглотили. И Поттер не преминул прорычать рыжему сквозь зубы: "Я говорил тебе". Но на второй же день, проведённый в лазарете, они уже приносили Гермионе десерт с ужина.
А они с Блейзом тем временем сидели у постели Малфоя. Мулат часто составлял ей компанию.
Выписку обещали через две недели. А выписали через пять дней. Слизеринская живучесть, — отшучивался Драко. И это была совсем не смешная шутка.
Не успел он выйти из лазарета, как тут же пришлось влиться в этот ритм. Почти сумасшедший. Меняющий всё.
Действительно — всё.
Потому что Нарцисса не была казнена. Об этом гремел «Пророк». Скитер не надоедало обсасывать эту тему со всех сторон, так что уже одиннадцать выпусков подряд ежедневно главную страницу венчал портрет светловолосой, спокойно улыбающейся женщины.
За неё вступились. Как ни странно, одними из первых стали Ральфус Оливар и Кингсли собственной персоной. Подняв связи последнего с норвежским Министерством Магии, суд посчитал возможным сохранить Нарциссе жизнь, однако сослать из Англии.
Через три дня после поправки и Драко поставили перед выбором: остаться и доучиться в Хогвартсе или же отправиться с матерью в Норвегию.
Это снова было тяжело.
Несколько серьёзных разговоров с Дамблдором и Нарциссой. Она уверяла, что сможет, справится. А он... метался. Метался до сих пор. Хотя сундук с вещами уже ждал своего владельца в поезде «Хогвартс-Экспресса».