Страница 18 из 203
Он сделал шаг, загоняя Гермиону в каменный угол.
Она отступила. Видела, как раздуваются его тонкие ноздри и как сжимаются челюсти.
На кой чёрт она доводит его? Чего она добивается? Малфой в бешенстве — она видела это. А он продолжал надвигаться на неё, от чего по всему телу зашевелились эти маленькие волоски.
— В чём твоя правда, грязнокровка? — выплюнул Малфой. — В том, что этот идеальный мир примет всех, даже таких ущербных, как ты и твоя семья? По этой установке живут только идиоты. Или уроды.
— Замолчи, ты не имеешь права так говорить.
— Да что ты?
Он сделал ещё один шаг. Она немного сдвинулась вбок, но его рука, врезавшаяся в стену около головы Гермионы, тут же отрезала ей пути к отступлению.
— Или твоя правда в том, что грязная кровь располагает к жалости? — он усмехнулся. Гадко. Как умел только он. — Мне не жаль тебя. Мне отвратительно. Когда ты проходишь мимо. Когда пялишься на меня в Большом зале. — Её сердце застыло, а дыхание оборвалось. — Когда сидишь рядом в классе. Когда я пытаюсь уснуть в своей спальне и осознаю, что ты лежишь за стеной. За ёбаной стеной, я ненавижу это ощущение. Думаешь, эти мысли о твоей ущербности вызовут жалость? Вот уж вряд ли.
Гермиона задохнулась, глядя на него. Задохнулась слезами, которые, она поклялась себе, он не увидит. Однако в глазах пекло, и она хотела отвернуться, потому что всё это было гадко-противоестественным. Малфой был лишним рядом с ней. Он и его слова.
Грязная. Грязь.
— Моя семья любит меня, — голос у неё надсадно хрипел. Это выдавало её с головой, и, кажется, Малфой понял. Потому что у него зажглись глаза. — И не имеет значения, какая у них кровь.
— И это я ребёнок, Грейнджер? Твои аргументы — просто бессвязное мямленье.
— Нет!
— Моя семья любит меня, — перекривлял он, и скрипнул зубами, встретив на себе недоумённый взгляд. — Такой бред. Несусветный бред, Грейнджер. Ты сама не понимаешь.
Она не понимала другого — зачем ему подходить так близко? Это так сильно коробило. Мешало нормально дышать и соображать, оставляя только ощущение его запаха и собственной разбуженной злости.
— Не моя вина, Малфой, что ты не можешь похвастать тем же.
Его сердце оборвалось.
— Что ты сказала?
— Тебя же просто некому любить. Это лишний раз доказывает то, как ты ведёшь себя. — Он смотрел на неё. Будто не верил, будто до него доходило очень медленно. — Это же не ты.
— Что за хреновы попытки вскрыть мою голову? — прошипели его губы, взгляд оставался холодным и напряжённым.
— Это не попытки. И ты не виноват в том, — она сглотнула, — что отец никогда не...
Прежде, чем она успела закончить фразу, он саданул ладонью по стене. Грейнджер моргнула, но продолжала сверлить его взглядом. Глаза пекло, но отвернуться сейчас она не могла.
— Не смей говорить ничего подобного своим грязным ртом!
— Вот откуда эта злость, да? — прошептала, скользя взглядом, мутным от тяжёлых слёз, по бледному лицу так хорошо выделяющемуся в темноте. — Ты просто завидуешь.
Его взгляд дрожал. Он весь дрожал.
— Грейнджер, — угрожающе прошипел он. — Это не так, поняла?
К тихой настойчивости добавился маленький и колкий страх.
— Скажи, что не мечтал бы променять свою... кровь на отца и мать, которые любили бы тебя и...
— Я сказал — заткнись!!!
Пусть эта тупая шлюха заткнётся. Просто потому, что она не понимает, что несёт. А она только жмёт губы и снова сглатывает, от чего тонкая шея напрягается.
— Я бы хотел, чтобы ты сдохла, — снова произнёс он. — Ты и твоя кровь. Исчезли.
Молчи, Гермиона. Лучше молчи сейчас.
И она молчала, чувствуя, как жалость и злость к этому человеку, застывшему так рядом с ней, накрывает с головой. У него не было семьи. Не сейчас, когда отца казнили, а мать почти сошла с ума. У него не было семьи никогда, и из самого Драко изо всех сил пытались сделать то же самое.
То же напыщенное ничего.
И сделали.
— Но ты не можешь ничего, — она подняла глаза, моля Мерлина, чтобы в них не блеснули слезы. Голос почти не дрожал. — Твоих пешек здесь нет
— Ты не знаешь, что я могу, Грейнджер. И не советую испытывать судьбу, — он резко оттолкнулся от стены, встретившись с Гермионой глазами. Сделал шаг назад, глядя на неё так, будто она действительно была насекомым. Огромным, жирным жуком посреди накрытого стола. — Одна семья грязнокровок уже пропала. Я уверен, и тебе ждать осталось недолго.
Сердце ударило в груди очень сильно, а он отвернулся. Просто отвернулся, поворачиваясь к ней спиной, собираясь продолжить патрулирование. Оставить Гермиону у стены, с вылетающим сердцем и горящими внутренностями. И предательскими слезами, набегающими-таки на глаза.
Это было слишком.
— Ты ничем не лучше своего отца, Малфой! — отчаянный выкрик ударился о его спину.Гермиона застыла, когда поняла, что за слова сорвались с губ, однако возвращать их было поздно. Обида хлыстом стегала её по рёбрам.
Светлая кожа, кажется, приобрела ещё более пепельный оттенок, когда он развернулся и сделал его: шаг к ней.
Остановись. Пожалуйста, остановись.
— Я лучше его, — прорычал он сквозь зубы, застывая в нескольких сантиметрах от её лица, и от этого её снова накрыло.
Дождливое утро, шоколад. И если он не отодвинется, всё полетит к чертям.
Она почувствовала, что услышала то, что не полагалось услышать её ушам. Что-то, что выдралось из самой глубины холодной души Драко Малфоя. Что-то, во что он сам хотел верить.
— Чем? — произнесли её губы. Выдохом.
Она могла поклясться, что на этот раз добилась своего. Вывела его окончательно. Сейчас он размахнётся и ударит её. Однако происходило что-то совершенно другое.
— Я жив.
Она во все глаза смотрела Малфою в лицо, впитывая эмоции, что ожили в нём на какой-то миг.
Отчаяние. Надежда. Страх.
Чёрт возьми, это действительно был панический страх. И он был так чертовски близко к краю. Захотелось отдёрнуть Малфоя назад, чтобы он не упал в эту яму. И не задаваться вопросом — на кой чёрт это ей.
— Я жив, — снова выдохнул он ей в лицо, внезапно сжимая холодными пальцами её плечи.
Встряхивая так, будто она не понимала очевидного. Встряхивая вновь и вновь, и её голова запрокинулась, коснулась стены.
— Я, блять, жив!
От его задушенного крика стало вдруг тяжело дышать.
Его безумие накрыло её с головой. Его запах. Его руки. Его близость. Он прекратил трясти её, почти касаясь носом её носа. Он продолжал убивать её взглядом.
Боль от сжатых на плечах пальцев была практически ничем по сравнению с тем, что Гермиона видела в серых глазах, что заглядывали в неё. Непозволительно-глубоко. Просверливали в ней две сочные раны.
— Какого хера ты смотришь на меня вот так? — голос Малфоя был тихим и низким, слегка задушенным, будто он произнёс эту фразу мысленно. — Когда ты научишься затыкаться вовремя, твою мать?
Она приоткрыла рот, боясь сказать хоть слово. Боясь спугнуть его руки, которые прожигали её сквозь ткань рубашки, внезапно показавшиеся ей такими сильными. Совсем не аристократичными. Сильными, держащими. И ещё... он горячий.
Это открытие поразило её.
Действительно горячий, разогретый собственной злостью.
— Я... — она смотрела на его рот.
— Ты сдохнешь, Грейнджер. А я посмотрю на это, — тихо. Почти не разжимая губ. Слова бились о стенки её мозга и разлетались. Теряли свой смрадный смысл. Был лишь его запретный запах.
Было лишь его запретное тепло, сжимающие пальцы. Был он, и не было его слов. Они будто оседали на нём самом. Прокладывали глубокие морщины от крыльев тонкого носа до углов губ. Почти против воли Гермиона попыталась поднять руку, чтобы стереть их, однако он лишь крепче сжал её, чуть выше локтя, не позволяя коснуться себя.