Платина и шоколад

— Как? — выдыхает, впиваясь взглядом во влажные губы. Шею и ниже, в торчащие соски. Правый был прикрыт красно-золотым галстуком, и это почему-то основательно подбило планку его самоконтроля.

У Гермионы уже отчётливо трясутся ноги. Ей становится безразлично, что могут легко услышать снаружи. Она просто хочет, чтобы его пальцы вернулись. Чтобы она могла стонать, заходясь мелкой дрожью от движений внутрь неё, от методичных круговых поглаживаний клитора. Ускоряющихся с каждым повышением голоса в её вдохах.

Она опирается на трясущуюся руку, обхватывая ладонью его затылок. Привлекая к себе, удивляясь краем сознания, почему он так легко позволяет сделать это. А затем прижимается к напряжённым губам, скользя языком в его рот. Отрываясь только для того, чтобы зашептать:

— Глубоко и сильно, тебя, просто тебя, сейчас... — лихорадочно, на протяжном стоне, дублированном им самим — потому что от этих двух слов он снова на пределе. Совсем не из её высокоморального лексикона. Но так, чтобы не было сомнений. И сама… О, да, блять! Сама кладёт руку на упирающийся ей в бедро бугор.

Малфой мечтал об этом прикосновении с той ночи в её спальне. Грезил о задранной к шее майке, о шортах, которые он стащит с горячего тела. И об этих словах, которые она будет говорить, задыхаясь, извиваясь под ним. А тонкие пальчики тем временем судорожно мечутся по его ширинке, пытаясь нашарить молнию. Быстро, очень быстро доводя его до сумасшествия.

Резким рывком он сдёрнул Грейнджер на самый край стола. Навис над ней, вынуждая выгнуться, откинуться спиной на парту, выставляя вверх возбуждённую грудь. Прямо под его губы. И не сдержался, снова втянул просящую ласки горошинку в рот, чуть прикусил, чувствуя, как короткие ногти впиваются в его шею.

— Боже…

И на этом моменте, вжираясь взглядом до крови из глаз в запрокинутое лицо, он понимает, что всё. Выдержка лопнула. Разорвалась. Покатилась к хуям. Исчезла. Просто — её нет.

Едва успевает расстегнуть брюки, прежде чем она снова тянется к его губам. А он целует. Слишком нежно, наверное, словно подготавливая к тому, что сейчас может быть... снова неприятно. Ведь у девственниц так и бывает?

— Грейнджер?..

Плюёт на вопросительную интонацию. Плюёт на эту фальшивую заботу. Потому что она, нафиг, не фальшивая.

— Да, — шепчет в его губы.

И Гермиона на секунду напрягается, когда он медленно входит в неё, натужно выдыхая сквозь зубы и стон. Замирает на несколько секунд, пока руки, сжавшиеся на плечах, не разжимаются. Не тянут его за ткань — на себя. Будто давая условный сигнал: можно.

И первый толчок уносит.

Малфой не ожидал, что его стон прозвучит так громко. Он не слышит себя. Слышит только её, двигаясь, сначала осторожно, а затем — быстрее, глядя как Грейнджер запрокидывает руку за голову, будто в поисках ориентира, скребёт по парте, но лишь комкает слой пыли в ладони. А Драко вбивается. Сильнее и сильнее, задушенно рыча. Знает, что можно. Что она хочет этого. И по её судорожным сжатиям, по почти до крови закушенной губе он понимает: она близко. Так неотвратимо близко. И только ускоряется, толкая её в полёт с этого обрыва.

Гермиона делает это тихо. Без вульгарных криков. Просто стоны резко прекращаются. Она выгибается, натягивается как струна, распахивая рот. Но из него не вылетает ни звука.

Да, детка. Моя девочка.

— Драко…

И это становится последней каплей. Он с рыком насаживает её на себя, впиваясь пальцами в бёдра, чувствуя, как низ живота сводит зарождающимся оргазмом, который в следующее мгновение выплёскивается в тугую влагу струей спермы. Дрожь прокатывает по спине, пояснице. Жужжит в ладонях, заставляя вздрагивать, делая последние, выжимающие толчки. А потом замирает, горячо дыша в её мокрую шею.

В попытке... хотя бы немного прийти в себя.

Тело слегка дрожит. Рубашка основательно прилипла к спине.

— Вот, как это должно быть, — хрипло, на ухо, не выходя из неё, ощущая, как спазмы вокруг его члена постепенно стихают. Всё ещё немного ошалевший от того крышесносного секса, которым пропахла здесь каждая пылинка, он поднимает голову. — Понятно?

Она быстро кивает, но ему кажется, что даже не понимает сути вопроса. Карие глаза затуманены, а одна рука всё ещё сжимает ткань его мантии на плече. Драко перебарывает в себе желание улыбнуться, только хмыкает.

— Можно отпускать, Грейнджер. Ты вроде бы беспокоилась, что к нам Поттер заглянет.

И тут же клянёт себя за это. Потому что она с треском возвращается на землю. С грохотом слетает с небес, врезаясь в собственное тело. Моргая и резко выпрямляясь.

— Господи, Малфой, — произносит осипшим голосом, лихорадочно оправляя юбку. Он готов откусить себе язык, отступая и натягивая брюки непослушными руками. Замечая пятна пыли на рукавах и штанинах. И откуда-то эти мысли. О том, что это могло достаться кому-то другому.

Бред.

Уймись, Малфой. Она дала тебе. Что ещё нужно? Ты победил, ведь так? Тогда откуда эти слова, что произносит его рот?

— Я не шутил насчёт Миллера, кстати.

Грейнджер, которая уже застёгивала пуговицы на измятой рубашке, вдруг замерла. Драко уже стиснул челюсти, ожидая возмущений. Но она молчала. От этого вдруг стало очень херово.

— Ты меня поняла? — голос жёсткий. — Никакого Миллера! Я не шучу, Грейнджер. Это ясно?

Скрипнуть зубами на эту грёбаную тишину. Какого чёрта она молчит?

Эй, Малфой! Ты совсем трус или найдёшь в себе смелость сказать, что это за хуйня?

Внутренний голос. Опять как нельзя вовремя.

Ревность.

На, засунь себе это в самую глотку.

Да, дьявольщина, он её ревнует. Отказывается делить это тело ещё с кем-то. Ни с Поттером, ни с Уизли, ни с… этим.

— Грейнджер, мать твою.

Она вздрагивает. Странно вздрагивает. Во взгляде пролетает отголосок страха.

Что это было? Он уже что-то успел? Перепало патлачу, да?

— Именно о нём… — голос сорвался; она кашлянула, влажно сглотнула. — Именно о Курте я и хотела поговорить с тобой.

Великолепно, блять. Другой темы найтись не могло.

— Я не уверена, но… Мне кажется, ты должен знать.

Он сощурился.

Это выражение лица шло в резкий резонанс тому, что только что произошло, однако девушка лишь решительно выдохнула, торопливо оправляя юбку, соскальзывая с парты, становясь на подгибающиеся ноги.

Отрешённо наблюдая за тем, как она приводит себя в порядок, он мысленно готовился, неторопливо заправляя рубашку в брюки.

Сейчас скажет, что Миллер выебал её. Что она действительно дала Малфою, чтобы не ложиться в койку грёбаного урода целкой.

Или нет. Скажет, что у них… отношения.

Настоящие, блять, отношения.

А ему что?

Разве не срать?

Тогда почему он начинает злиться? Откуда под кожей это чувство, что он пойдёт, прямо сейчас, и разорвёт мудилу на части? На ошмётки, размажет по стенам школы. Раздробит каждую кость, заставит сожрать это крошево, представляя, как он таранит Гермиону, вбивается в неё, прижав к своей вонючей постели.

Твою мать, Грейнджер, не тяни, ради Салазара. Говори уже.

Девушка наблюдала за Драко своими карими глазами. Это странное выражение лица заставляло думать. Снова и снова думать, подбирая варианты. Один хуже другого. Потом внезапно сделала шаг вперёд, и кончики тёплых пальцев коснулись его скулы.

Малфой приподнял брови, на секунду даже потеряв мысль в ворохе остальных, взлетевших в голове.

Нежность. Беспокойство.

И, несмотря на всё…

Хочется ещё.

Прежде чем он успевает затянуть удавку на своей шее, одёрнув себя, впившись в глотку шипастым ошейником, он прикрывает глаза. Впитывая в себя это тепло. Одну секунду.

Хватит.

Рывок за поводок. Почти душит себя.

Почти хочется закашляться, когда он сам отстраняется. Её рука не движется за ним. Застывает в воздухе на несколько секунд. Пальцы слегка дрожат, будто всё ещё ощущают подушечками тепло его щеки. Сжимаются. Ладонь исчезает.