Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 21 из 57

— Ах он греховодник! — воскликнула мама царевны, всплеснув руками.

— Знамое дело — царь в полной силе состоит и все может… Никто ему не указ! — продолжал с улыбкой бахарь. — Не нам его и судить… Царей Бог судит! Он на вразумленье им и знамения посылает небесные. И точно: царь к свадьбе готовится, меды варить велит, кафтаны да чуги нарядные шить, а на небе вдруг звезда диковинная объявилась… Как есть метла огненная!

— А-ах, батюшки! — послышались восклицания из-за кресла царевны.

— И велел царь Ротриг всех мудрецов со своего царства с Тальянской земли, сколько их ни на есть, собрать, всех их вопрошает: «Скажите мне, мудрые мудрецы, ученые знавцы, что та звезда на небе значит?». Стали мудрецы, брады уставили, посохи в землю потыкали, смотрят на ту звезду огненную, не смеют царю ничего сказать. И дал им царь сроку на три дня и говорит: «Не сдумаете вы, не сгадаете в те три дня — не видать вам больше света белого, не сносить бородатой головы на широких плечах». И прослышал о том некий старец боголюбивый, который в пустыне Ливийской от юности жил. Был тот старец такой постник великий, что одной краюхой хлеба да ковшом воды по неделе питался и под землей в малой пещере жил, все Бога за людей молил. Пришел он к царю и говорит ему: «Не дело ты, царь, затеял — от живой жены на другой жене жениться! Ты эту дурь из головы выкинь — неугодна твоя женитьба Богу!». Возгорелся на старца царь лютым гневом. «Как ты, — говорит, — смеешь мне этакие речи молвить? Да я, — говорит, — велю тебя диким зверям на растерзание отдать!» А старец ему ответствует: «Не пугай ты меня муками, сам адских мук бойся! Пришел я тебя остеречь от гибели. Ты мудрецов со всей земли Тальянской собрал, чтоб они тебе сказывали, что новая звезда сама по себе значит, и они тебе ничего сказать не посмели, а я тебе скажу! То тебе Божье знамение — метла небесная. И если ты меня не послушаешь, от живой жены на другой женишься, так и знай: сметет тебя та метла небесная и отплатится твой грех на детях и внуках твоих, на всем царстве твоем!..» Задумался царь, стал умом так и этак раскидывать, да нашлись злые думцы, лихие советчики, говорят ему: «Тебе ли, царю могучему, знаменитому, полоумного старца пещерного слушаться? Вели ты его самого помелом из дворца выгнать и твори себе свою волюшку». По сердцу пришлись царю Ротригу советы злые, и говорит он старцу: «Проваливай отсюда, посконная борода, пока жив да цел еще, а твоим речам безумным я не верил и не верю!..» Поклонился старец царю в пояс, говоря: «Спасибо на ласковом слове». И ушел опять в свою пещеру. Едва он ушел — и метлы огненной на небеси как не бывало. И возрадовался царь со своими боярами, пир свадебный богатопребогато обрядил и ввел в дом царицу новую, молодую, Нину Прекрасную…

— А старший-то сын от царицы Семерицы? Тот-то где же? — спросила бахаря царевна.

— Тот-то растет да растет да к царской-то свадьбе и совсем вырос — готовый царю наследник. А царь Ротриг ему и говорит: «Коли Нина Прекрасная мне сына родит — не видать тебе моего царства, как своих ушей. На того младенца все царство запишу, а тебе по белу свету дорога вольная». И точно, года не прошло — родила царица Нина сына, и прозвал его царь Митродатом.

— Ишь ты, ведь какой мудреный! — произнесла мама царевны.

— Как Митродат народился, так старший-то сын, Костянтин-царевич, стал в дорогу собираться по отцову приказу, на чужбину уходить задумал, по белу свету счастья искать. Да вдруг сам-то царь Ротриг разнемогся, с трудом языком владеть стал, день проболел, а к вечеру и Богу душу отдал и наследника себе не назначил. Собрались думцы царские, говорят Костянтину: «Садись на царство, правь землею, а этого младенца с мачехой отошли в дальний удел, за горы высокие, каменные, за реки быстрые, за леса дремучие — пусть там растет, и коли вырастет, пусть только тем уделом и правит, а ты — всем царством».

Бахарь замолк на мгновение, обвел глазами всех своих слушательниц и продолжал тем же ровным спокойным голосом:

— Стал царь Костянтин всем царством править, и стала его зависть мучить… Думает он: «Растет у меня в Митродате лютый враг! Вырастет, пожалуй, скажет, что мало ему того удела, захочет всем царством владеть! Надо мне той беды загодя избыть!» И послал он к младенцу своих верных слуг, приказал его без милости убить, а царицу Нину Прекрасную в тот самый монастырь постричь, в котором царица Семерица была пострижена.

Бахарь замолк, как бы колеблясь, продолжать ли ему свой рассказ. Но царевна так и впилась в него глазами.

— Ну, ну! — торопила она. — И дальше-то что же? Что с Митродатом сталось?

— Нашелся между царскими слугами жалостливый, забежал вперед да и шепнул царице Нине: «Припрячь свово сына! Прилелей попенка, прими его во дворец за дитя милое!..» И чуть только она свово сына припрятала, а попенка обрядила царевичем, наехали скурлаты немилостивые, вывели попенка на высокий крылец, отсекли ему голову и повезли к царю в его стольный город Милан Островерхий. Царица-то над попенком убивается, слезы точит, голосом воет, а сама думает: «Не над своихм ребенком плачу, убиваюся. Мой-то жив, Божьей милостью, и отмстит царю Костянтину, как вырастет!». И никому-то она своей тайны не выдала, с ней и в обитель из миру ушла! А сын ее Митродат-царевич вскрыте рос да рос и вырос…

Но ни царевне, ни остальным слушательницам бахаря не удалось дослушать сказку о чудесно спасенном царевиче: сама жизнь во всей своей ужасающей правде вдруг вторглась в заколдованный мир теремной жизни и порвала нить сказочного вымысла… В сенях послышался сначала шум, потом раздался неясный говор, за ним — женский крик, топот шагов, и вдруг дверь из сеней распахнулась настежь, и боярыня Ксения Ивановна Романова, в одной ферязи, без ожерелья, без верхней одежды, вбежала в терем. Голова ее наскоро была повязана белым убрусом, из-под которого пряди волос выбивались на лицо, покрытое смертною бледностью… Ужас, холодный ужас выражался в глазах, в ее побледневших губах, во всех чертах лица. Следом за боярыней в терем вбежали царицыны стольники и стряпчие, боярыни и служня и все остановились около дверей у порога.

Боярыня Ксения Ивановна как вбежала, так прямо и бросилась к царевне, упала перед ней на колени и, скрестив руки на груди, воскликнула слабым, прерывающимся голосом:

— Царевна! Спаси!.. Спаси нас от позора… Спаси от гибели… Спаси мужа, детей — весь род-племя! Погибаем, погибаем безвинно!..

Царевна вскочила со своего места перепуганная, взволнованная… Она смотрела на Ксению Ивановну изумленными очами и ничего не понимала.

— Отлучают от мужа! От детей отрывают… Муж, братья, мать — вся родня в темнице!.. Розыск… Пытать хотят! Спаси… Умоли за нас царя-батюшку, царицу!.. Ах Боже, Боже!

И несчастная боярыня ломала руки в невыразимом отчаянии.

— Боярыня! Что за напасть такая? Что случилось? Расскажи ты мне! — воскликнула царевна, протягивая руки к Ксении Ивановне.

Но несчастная не могла говорить, у нее не хватало ни сил, ни голоса… Вместо нее заговорил царицын стольник. Выступив вперед из пестрой толпы людей, заграждавшей дверь в сени, он сказал, обращаясь к царевне:

— Бояре Романовы перед царским величеством объявились в измене и в злодейских кознях… В кладовых у них сысканы мешки с лютым зельем, за их печатями, и зелье то они хранили, умышляя на государское здоровье.

Всех их велено по тюрьмам рассадить, покамест патриарх с боярами присудят им кару по вине…

Царевна вдруг отступила от Ксении Ивановны, но речь стольника возвратила боярыне и голос, и силы, и она громко воскликнула:

— Царевна! Он лжет! Коренья нам подкинули… Злодеи… Проклятый Семен Годунов подкупил казначея у Александра Никитича, чтобы погубить нас! Романовы ни в чем перед государем неповинны!.. Упроси за них отца и мать!

— Я… Я… Не могу… Не знаю! Суд рассудит… — бессвязно лепетала царевна, колеблясь и не зная, что предпринять, какому чувству отдаться.

Но в эту минуту в сенях раздался голос царицы Марии:

— Где она? Где она? Где злодейка? Кто смел ее в царевнин терем впустить! Олухи! Вот я вас всех!..