Страница 95 из 123
Иногда вечерами Ревякин вместе с Пивановым приходил к Анастасии Павловне послушать веселые пластинки, потанцевать с девушками — соседками хозяйки. У нее же он познакомился с Лидой Нефедовой, ученицей десятого класса средней школы.
В дни обороны, выполняя поручения райкома ВЛКСМ, Лида Нефедова много работала в пошивочной мастерской, ухаживала в госпитале за ранеными.
Стемнело. Ревякин сбросил с себя солдатскую гимнастерку. Обросшее, исхудалое лицо, воспаленные от бессонных ночей глаза, всклокоченные волосы сильно изменили его внешность. Смело шагая по улице, он благополучно добрался до дома № 50, похожего на украинскую хату. Заглянув в окно, он увидел Анастасию Павловну и вошел в дом.
Хозяйка сразу же узнала Ревякина и, не отрывая глаз от его измученного, постаревшего лица, с тревогой спросила, откуда он.
— Бежал из плена. Дайте попить, — ответил он коротко. — У вас как будто никого нет, можно говорить откровенно?
— Толя в другой комнате, — ответила тихо Анастасия Павловна, имея в виду сына. — Устал и крепко спит. Целые дни бегает по знакомым, продукты собирает для пленных.
Ревякин присел на скамью и рассказал все, что с ним произошло.
Анастасия Павловна слушала его с таким глубоким вниманием, что он понял: она не только не выдаст, но непременно поможет ему, и был рад, что не ошибся в этой женщине.
— Поможете укрыться? — спросил он прямо. Она задумалась.
— Пожить у меня сможете, но, думаю, будет рискованно.
— Да, верно, это опасно не только для меня… А что с Лидой Нефедовой? — вдруг спросил Ревякин. — Удалось ей выехать? — Анастасия Павловна безнадежно махнула рукой.
— Где там было выехать из такого ада! Ведь у нее бабушка, дедушка, мать… Застряла она. Их дом разбомбило. У родственников теперь живут, недалеко от меня.
— Можно позвать Лиду?
— Утречком позову. Сейчас нам на улицу выходить нельзя, патруль подстрелит. Только Лиду вы теперь, пожалуй, не узнаете, — рассказывала Анастасия Павловна. — И куда ее веселый смех девался?.. Из дому никуда не выходит и плачет, и плачет. Ни о каких немецких приказах и слушать не хочет. Свой паспорт на прописку, говорит, в полицию не дам. Не хочу, говорит, чтобы эти сволочи мой паспорт марали.
Ревякин, не прерывая, слушал Анастасию Павловну. Рассказ радовал и успокаивал его.
Он переночевал у Анастасии Павловны в сарае. Рано утром она разбудила его и передала узелок с одеждой.
— Лида прислала. Оденьтесь и идите к ней. Она ждет вас на улице. Так обрадовалась, будто наши вернулись.
Ревякин заторопился. Быстро оделся в поношенный костюм, побрился, причесался и вышел из дому.
Немцев на улице почти не было. Лишь изредка громыхали грузовые машины да лениво шагал посреди дороги румынский патруль. Лида ждала на перекрестке, прислонившись к акации. Ревякин радостно пожал ей руку.
— Пойдемте через эту гору, — сказала Лида. — Там безлюдно.
— Куда мы?
— На Корабельную. В нашем доме сохранилась комнатка. Из-за развалин ее с улицы не видно, там я вас и устрою.
Тихо беседуя, они поднялись на гору и скрылись в развалинах дома № 4 на Комсомольской улице.
Обстановка в городе была крайне тяжелой. Немцы уже проводили регистрацию всего населения. По домам шныряли жандармы, полицаи и шпионы, вылавливали советский актив и не успевших эвакуироваться военных, за укрытие которых населению грозил расстрел. Несмотря на это, Лида ни за что не хотела оставлять Ревякина одного и осталась жить вместе с ним. Полутемная, узкая, длинная комната с разбитым окном и поломанной дверью, скрытая в развалинах, казалась Лиде самым безопасным убежищем.
А Ревякин, как назло, в это время тяжело заболел желтухой и брюшным тифом, лежал в бреду и рвался на улицу. Не будь при нем Лиды, он бы, конечно, тогда же погиб.
Благодаря заботливости Лиды Ревякин начал постепенно поправляться. Положение его по-прежнему оставалось рискованным. Он подвергал не только себя, но и девушку и ее семью смертельной опасности. Он и Лида ломали голову, где найти документ, по которому он мог бы пожить до ухода к партизанам.
— Знаешь что, Лида, — сказал Ревякин, — есть такая поговорка: "Чем больше прячешься, тем скорее поймаешься". Я решил сам пойти в полицию за паспортом.
— Ты с ума сошел! — только и могла сказать Лида.
— Не волнуйся, — успокоил ее Ревякин. — Я все обдумал. Подам заявление в полицию, что я Ревякин Александр Дмитриевич, — видишь, я меняю только свое имя, — житель города Севастополя, по профессии преподаватель химии. Все мои документы сгорели вместе с квартирой, и я прошу выдать новый паспорт. Дом укажу такой, чтобы немцы не могли проверить мое заявление.
— А если они тебя арестуют?
— За что же меня арестовывать? — спокойно улыбнулся Ревякин. — Ведь я сам к ним иду. Но, конечно, придется указать свое сегодняшнее местожительство.
— Если ты так решил, укажи наш дом. Скажи, что недавно женился и живешь в доме жены, — идя навстречу ревякинскому замыслу и включая самое себя в опасный ход его, сказала Лида. Это было ее объяснением в любви, и Ревякин понял, что отныне у него с Лидой одна жизнь и одна судьба. — Я сама схожу в полицию и все разузнаю, — предложила Лида.
Полицейский участок находился недалеко от дома Нефедовых. От людей, толпившихся в полиции, она узнала, что для получения нового паспорта требуется поручение трех местных жителей, подтверждающих личность утерявшего документы.
В тот же день Лида подыскала нужных поручителей. В числе их была и Анастасия Павловна.
В заявлении Ревякин указал: "Учитель, находился на броне, в армии не служил, болен туберкулезом и ревматизмом"… Он получил временный вид на жительство, прописался по всем полицейским правилам в домовой книге, зарегистрировался на бирже труда как преподаватель химии и получил на руки биржевую карточку.
С этого времени Ревякин стал легальным жителем Севастополя — Александром Дмитриевичем, а для близких — Сашей.
В сентябре 1942 года Ревякин решил выйти за город, ознакомиться с дорогой в лес и узнать что-нибудь о партизанах. Он получил пропуск в немецкой комендатуре на выезд в деревню за продуктами, достал тележку, положил на нее кое-какие вещи "для обмена" и вместе с Толей отправился в путь…
Партизаны, действительно, были в этом районе. Но оккупанты бросили против них войска, карательные отряды, вели крупный прочес леса.
Ревякин вернулся домой угнетенным.
В тот же день он начал вести дневник, тщательно укрывая его в надежных местах.
"Гитлеровские мерзавцы решили стереть с лица земли город-герой. Куда ни глянешь — везде одна и та же жуткая картина: искалеченные коробки домов без крыш, с зияющими пробоинами вместо окон. Из развалин несет тяжелым трупным запахом. Полностью уничтожены школы, техникумы, библиотеки, клубы, театры. Разрушен Дом Военно-Морского Флота и музей… Владимирский собор — место погребения адмиралов Лазарева, Корнилова, Нахимова, Истомина — полуразрушен и загажен.
Яростью наполняется сердце, когда смотришь на уничтоженный памятник любимому Ильичу, на разрушенное здание знаменитой Панорамы…
С особой, звериной жестокостью фашистские варвары уничтожают севастопольцев. Они тысячами истребляют наших людей в лагере военнопленных. 12 июля они согнали на стадион «Динамо» несколько тысяч мирных жителей и потом расстреляли их вместе с детьми в четырех километрах от города.
На бирже труда отбирают паспорта у молодых и здоровых людей и гонят их насильственно в Германию. Вчера со станции Севастополь было отправлено еще два эшелона по шестьдесят вагонов в каждом и по пятьдесят пять человек в вагоне. Окна вагонов закрыты и переплетены колючей проволокой. Двери также закрыты на запоры. Охрана никого не подпускала близко. Слышны были душераздирающие крики узников. Люди травятся, калечатся, чтобы спастись от фашистской каторги. Для устрашения севастопольцев варвары XX века поставили на площади Пушкина виселицу. Повешены трое юношей, среди которых Толя узнал своего соседа Колю Лялина. Так выглядит Севастополь. Город окутан мраком фашистского террора…"