Страница 89 из 123
— Опять правильно! — заметил Аклеев. — Тогда мы живем.
Он подбросил патроны Кутовому, и тот набил два диска до отказа, чтобы прикрывать отход Аклеева и Вернивечера. Но стрелять ему не пришлось. Немцы за сопочкой не проявляли никаких признаков жизни.
Когда все трое уже были на берегу, Вернивечер вспомнил про свой разоренный «максим», поднялся за ним, спустил его на ремнях вниз, разыскал валявшийся на гальке замок, водворил его на место и установил пулемет на корму лимузина.
— Главный калибр броненосца "Анюта"! — промолвил он, ласково похлопав по исцарапанному и помятому кожуху пулемета. Потом он окинул критическим взором потрепанное фанерное суденышко, вздохнул:
— Типичный некрейсер! — и пошел обследовать мотор. Мотор был в порядке.
— Полный вперед! — скомандовал Аклеев и лег за «максим».
Мотор заурчал, винт вспенил теплую прозрачную воду, и катер рванул вперед как раз тогда, когда немцам доставили миномет и они, обнаружив, что их перехитрили, вытащили миномет на самый край обрыва.
— Не будем разбрасываться боезапасом, — сказал сам себе Аклеев и выпустил по противнику несколько коротких очередей.
Если говорить честно, катерок серьезного уважения к себе действительно не вызывал. Предназначенный для передвижения в пределах порта, он в открытом море был так же нелеп, как носовой платок в качестве паруса, как мальчишеская рогатка взамен четырнадцатидюймовой пушки.
Ко всему прочему, он был в нескольких местах продырявлен осколками. Выгоревшие синие шторы, которыми были занавешены его окна, просвечивали, как рыбачьи сети.
Зато ниже ватерлинии пробоин не было.
На кожаном, облитом кровью сиденье умирал неизвестный старшина. Он бредил и все просился в разведку. Около него возился Кутовой, пытавшийся оказать ему хоть какую-нибудь помощь. Но слишком много у старшины было ран, и все они были рваные, осколочные: в голову, в грудь, в бедро, в плечо.
Фашисты торопливо били по уходившему лимузину из миномета. Первая мина разорвалась по левому борту метрах в двадцати. Осколки с визгом пронеслись где-то высоко над головой Аклеева, а поднявшаяся от взрыва волна хлынула через пробоину в левом борту, окатила с головы до ног Кутового и привела в сознание умирающего.
— Пить… — попросил он.
Потом он сделал знак Кутовому. Когда тот наклонился, старшина еле слышно прошептал:
— А Севастополь-то… а? — и заплакал.
— Ничего, — сказал Кутовой, — Севастополь вернем… И очень даже скоро… Ты не волнуйся.
На корме Аклеев прижимал фашистских минометчиков к земле экономными пулеметными очередями.
Умирающий послушал, хотел что-то спросить, но снова потерял сознание.
Несколько минут он пролежал спокойно, а потом отчетливо произнес:
— Костя, а где утюг?
Ему, очевидно, казалось, что он готовится к увольнению на берег, и все время порывался приподняться с сиденья. Кутовой растерянно удерживал его, а старшина бормотал:
— Дайте же человеку брюки выгладить!.. Вот морока на мою голову… Ведь надо же… Дайте… человеку… брюки… выгладить…
Вскоре он затих, и Кутовой пошел на корму к Аклееву:
— Ты чуток отдохни, — сказал он Аклееву и отодвинул его от пулемета.
Катер уже порядком отошел от берега, но мины все еще продолжали лопаться неподалеку и все время по левому борту. Вернивечер уводил катер все мористей и западней. Это тревожило Аклеева. Он пробрался в моторную рубку и сказал Вернивечеру:
— Ты голову имеешь или что?
— А в чем дело? — отозвался Вернивечер.
— А в том, что ты, верно, собираешься в Констанцу, а нам с Кутовым требуется на Кавказское побережье.
— Я от мин ухожу, — рассердился Вернивечер, — а ты цепляешься!
— А ты виляй! — Аклеев сделал рукой зигзагообразное движение. — Описывай зигзаги.
— Есть вилять! — сказал Вернивечер.
Солнце быстро ушло за горизонт, далекий берег слился с почерневшим морем, и Аклеев приказал Вернивечеру выключить мотор.
Он сам не заметил, как пришел к убеждению, что должен возглавить крохотный экипаж этой дырявой скорлупки. Недоуменный взгляд Вернивечера он воспринял как нарушение дисциплины и не на шутку рассердился.
— Выключайте мотор, товарищ Вернивечер! — жестко повторил Аклеев, переходя на официальное «вы».
— Уже приехали? — иронически откликнулся Вернивечер. — Прикажете швартоваться?
— Где ваш компас? — ответил ему Аклеев вопросом.
— Какой компас? — растерялся Вернивечер. — Нет у меня компаса… Будто не знаешь.
— Тогда где ваша карта?
— И карты нету. Забыл, извиняюсь, на крейсере. Нет, ты, верно, тронулся…
— Тогда выключайте мотор, и будем ждать утра. А то забредем чорт знает куда и все горючее переведем. Понятно?
— Вот теперь понятно, — примирительно и даже с оттенком уважения промолвил Вернивечер и выключил мотор.
Сразу стало совсем тихо. Тишина разбудила Кутового, незаметно для себя задремавшего у пулемета, и он был очень доволен, что Аклеев не застал его спящим. Кутовой уже боялся Аклеева, как боятся требовательного, но справедливого командира.
Аклеев между тем выбрался из моторной рубки в каюту и склонился над старшиной. Старшина лежал, прямой и очень тихий. Аклеев прижался ухом к его груди. Сердце не билось.
"Готов", — подумал Аклеев. И хотя за войну он перевидел уже немало смертей и еще сегодня потерял шестерых товарищей, ему стало не по себе. Ему казалось, что будь здесь, на катере, доктор, он обязательно спас бы старшину. А сейчас вот парень так и помер. У Аклеева даже мелькнуло что-то вроде угрызений совести, как будто только по его личной нераспорядительности на катере не оказалось врача. Но он отогнал от себя эту мысль и стал думать, что ему делать с умершим. Человек погиб в бою и заслужил, чтобы его похоронили, как полагается. Тем более, что и обстановка позволяет. Однако с похоронами он решил подождать до утра.
— Отдыхать по боевым постам! — скомандовал Аклеев и уселся рядом с Кутовым.
Вернивечера он не будил до самого утра, а Кутового часа в два ночи поднял и попросил разбудить его, когда начнет светать. Потом он спустился в каюту, лег на свободное сиденье и моментально уснул.
На заре состоялись похороны. Полагалось покойника зашить в койку, к ногам привязать колосник. Но не было ни коек, ни колосника. Старшину причесали, вымыли соленой морской водой его окровавленное лицо, надели ему поплотней бескозырку с золотой надписью "Черноморский флот", к ногам вместо колосника привязали винтовку, которой он защищал от врагов Севастополь, и уложили его на самом краю кормы. Аклеев, а вслед за ним и Кутовой и Вернивечер сняли бескозырки, и Никифор Аклеев произнес речь.
— Товарищи бойцы Черноморского флота! — сказал он, и оба его спутника без команды приняли стойку «смирно». — Дорогие товарищи севастопольцы! Мы сейчас будем хоронить нашего боевого товарища, геройского защитника нашей Главной базы. Он до последней минуты своей жизни не сдавался подлому врагу. Его краснофлотская книжка пробита осколком и до того кровью залита, что нет возможности разобрать его фамилию, имя, отчество, а также, с какой он бригады. Дело военное… Но мы обещаем тебе, дорогой наш товарищ, что мы жестоко отомстим за твою молодую жизнь и за наш любимый город Севастополь. И еще мы обещаем вспомнить тебя, когда снова вернемся в нашу Главную базу. Прощай, дорогой товарищ черноморец!
Он кивнул Вернивечеру и Кутовому, и пока они бережно опускали в воду покойного старшину, Аклеев отдал салют тремя короткими пулеметными очередями.
Его товарищи продолжали стоять «смирно», задумчиво следя за зыбкими кругами, расходившимися по воде над тем местом, где сейчас медленно шло ко дну тело старшины. А Аклеев, окинув рассеянным взором изувеченный лимузин, вдруг заметил за дверью флагшток с намотанным на нем флагом. И хотя до восьми часов было еще довольно далеко, он решил немедленно привести в исполнение возникший у него в то же мгновение план.