Страница 30 из 123
Когда немцы подошли к мосту, командир дзота сказал товарищам: "Сейчас устроим фашистам баню. Будут помнить!"
Пампуха с телефонной катушкой за плечами пополз по дну глубокой канавы. Моряк отлично знал каждый выступ, каждый кустик. Скоро он подобрался близко к противнику и, внимательно рассмотрев расположение врага, вызвал огонь батареи. Грянул орудийный залп. Снаряды разметали немецкую цепь, и фашисты отпрянули от моста. А моряк уже заметил новую цель и сообщил о ней на батарею. Около часа находчивый и храбрый комсомолец корректировал огонь. А потом он возвратился в дзот, не забыв смотать телефонный провод.
В эту ночь в одиннадцатом никто не сомкнул глаз. Над головой зловеще гудели вражеские самолеты. Вдалеке за горами, над Севастополем кромсали ночное небо лучи прожекторов, плясали разрывы снарядов зениток.
Впереди, на горе, что обрывом нависает над деревней, неумолчно трещали выстрелы, ракеты разрывали темноту. Там сражались с врагом наши пехотные подразделения. Фашисты, встретив упорное сопротивление в районе железнодорожного моста и Симферопольского шоссе, на левом фланге комсомольской роты дзотов, решили взять деревню Камышлы и форсировать Камышловскую долину, которую охранял одиннадцатый дзот.
В два часа ночи позвонили с командного пункта и передали приказание командира роты выслать к нему двух матросов для получения продовольствия. Раенко направил Четвертакова и Радченко. Они быстро скрылись в темноте, взбираясь по склону высоты.
В четвертом часу Григорий Доля встал на вахту перед дзотом. Раенко напутствовал его:
— Зорче смотрите, Доля… Морем плыть — вперед глядеть.
Григорий разместился в небольшом окопчике, пристроил перед собой винтовку и на секунду плотно прикрыл глаза, стараясь привыкнуть к темноте.
Бой на противоположной стороне долины утих, обстрел прекратился. Тьма вокруг стояла такая, что не видно было пальцев на вытянутой руке.
Вдруг Доля услышал резкий, противный звук, сразу же перешедший в свист. На высоте разорвалось одновременно несколько снарядов. Немцы возобновили артиллерийский обстрел. Снаряды ложились все гуще и гуще, разрывы сливались в сплошной грохот.
Темное небо посерело. Клочья тяжелого тумана поднялись над долиной. И вот на фоне белых мазанок деревни Григорий увидел серо-зеленые фигуры немцев. Он немедленно дал знать о замеченном командиру.
Врагов становилось все больше. Они вытянулись в цепь и пошли в полный рост в сторону дзота. Видимо, фашисты думали, что орудийный огонь расчистил им путь.
Озноб пробежал по телу Доли. Огромным усилием воли он заставил себя успокоиться. Он словно врос в окоп и ощутил в себе силу, как в сжатой и готовой распрямиться пружине. Руки крепче стиснули винтовку.
Вот первая цепь немцев стала подниматься на крутой склон холма. Враги были уже не далее чем в ста метрах. С каждой секундой они подходили все ближе и ближе. Доля уже отчетливо видел лицо гитлеровца, идущего впереди, — маленькое, с узким лбом и отвисшей челюстью. Григорий прицелился в него и нажал спусковой крючок. Гитлеровец вздрогнул, вскинул вверх автомат и повалился набок. Григорий мгновенно щелкнул затвором и снова выстрелил. Упал еще один.
Сергей Раенко короткими очередями прижал фашистов к земле. С треском пулемета слились винтовочные выстрелы. Моряки вели огонь, прицеливаясь спокойно и точно.
"…Как на ученьи", — заметил про себя Калюжный и с благодарностью подумал о Раенко, который так настойчиво и упорно занимался с ними в дни подготовки к боям.
Ползком, перебежками немцы скатывались назад со склонов холма. Они укрывались за бугорками, прятались в воронках на дне долины и за домами деревни. Оттуда они открыли беспорядочный огонь из автоматов.
Раенко оставил у пулемета Дмитрия Погорелова и, позвав Калюжного и Мудрика, выполз из дзота в окоп.
Калюжный вместе с Мудриком пробрался к окопу, бывшему левее того, что занимал Доля. Правее Доли расположился Раенко. Они стреляли на выбор, уничтожая фашистов поодиночке. Немцы не могли поднять головы.
Все светлее становилось вокруг. Противник открыл яростный артиллерийский и минометный огонь. С резким воем и свистом летели мины из-за крутой горы и рвались с грохотом и треском.
Было очевидно, что гитлеровцы возобновят атаку. Раенко вернулся к пулемету. Погорелов поместился рядом.
На дне долины снова появилась вражеская цепь. Немцы уже не шли в полный рост, а бежали пригнувшись, то падая, то поднимаясь. Автоматы в их руках непрерывно трещали, рассеивая веер пуль по склону холма. Мины рвались у дзота. Две из них угодили в перекрытие, но прочный потолок выдержал, осыпав моряков землей и известковой пылью.
Дзот молчал, и немцы осмелели. Они выпрямились, растянулись полукругом, стремясь охватить моряков с флангов. Черноморцы насчитали в цепи более пятидесяти фашистских солдат. И когда можно было стрелять наверняка, Раенко скомандовал:
— Огонь! Смерть фашистским гадам!
Сергей словно слился с пулеметом. Казалось, что с ним в лад бьется сердце моряка. Дробный стук пулемета гулко раздавался в стенах дзота, словно стреляло автоматическое орудие.
Вражеская цепь редела.
…Под прикрытием разрывов своих снарядов немцы подобрались совсем близко к дзоту. Вдруг словно оборвалась туго натянутая струна — обстрел прекратился. К дзоту метнулось несколько фашистских солдат.
— Гранаты к бою! — крикнул Раенко и сам бросил первую гранату. Она разорвалась среди врагов. Из окопов полетели гранаты Калюжного, Мудрика и Доли.
Все стихло. Только слышно было, как кричал раненый гитлеровец на склоне холма. Потом и он замолк.
В дзоте загудел зуммер полевого телефона. Сергей взял трубку и услышал голос Садовникова:
— Молодцы черноморцы! Правильно начали. Так держать!
Между тем немцы открыли огонь из тяжелых минометов. Их батарея была где-то недалеко, за обрывом перед деревней Камышлы. Разрывы мин приближались к дзоту, сжимали его кольцом стали и огня. Мина грохнулась между окопами и передней амбразурой. Горячие осколки с визгом ворвались в дзот. Все заволокло едким дымом.
Алексей Калюжный почувствовал тяжелый удар в висок. Теплая, липкая кровь потекла по щеке. Он потерял сознание.
…Когда Алексей очнулся, то сразу встретился взглядом с Дмитрием Погореловым. Словно издалека он услышал слова друга: "Жив, Леня?" Калюжный приподнялся на локте и огляделся. Раенко сидел согнувшись у пышащего жаром пулемета и с ожесточением бинтовал раненую ногу.
— Где Мудрик и Доля?
— В окопе.
Калюжный увидел Долю. Он, склонившись над маленьким телом Мудрика, прикрывал его своей шинелью. Землистое с бескровными губами лицо Василия Мудрика, казалось, застыло. Только в уголке рта пузырилась кровавая пена.
— Жив?
— Да. Но ранен тяжело, в живот, — тихо отозвался Доля.
— В санбат надо отправить.
— Пока нельзя, — ответил Раенко. — Дорогу не выдержит. Я об этом думал…
— Давай-ка тебя перебинтуем, Леня, — сказал Погорелов Калюжному. — Ты ведь ранен в голову.
Только теперь Алексей ощутил тупую, давящую боль в виске. "Вот досада, в самом начале угораздило… как бы не помешала, проклятая", — думал он, стирая с лица запекшуюся кровь. Скоро белый жгут бинта сдавил голову. Калюжный попросил закурить. Дмитрий Погорелов начал свертывать ему папиросу, но тут раздалась команда Раенко:
— Внимание. По местам!
Командир зорко следил за деревней. Он заметил, как у крайних домов накапливаются гитлеровцы. Алексей, превозмогая боль, подтащил к пулемету железную банку с водой, стараясь все делать легко, без напряжения. Он помог Раенко залить воду в кожух пулемета.
Между тем немцы готовились к атаке. Они разделились на три группы. Средняя наступала на дзот с фронта, две другие пытались обойти его с флангов. Особенно быстро продвигалась правая группа, обтекая подножье холма, где стоял дзот.
Все это видели моряки. Но они не могли заметить, как несколько десятков фашистов, скрываясь за домами деревни, спустились в Темную балку. Немцы намеревались проникнуть в тыл, выше дзота, и ударить морякам в спину.