Поклонник Везувия

Актерская игра – это одно, а светское поведение (хотя и в нем есть элемент игры) – совсем другое. Кавалеру хотелось бы, чтобы Герой, как и он сам, соблюдал условности. Он, конечно, понимает, что Героя раздражает навязчивая любовь Фанни, ее жалкая вера в то, что если она упорно будет делать вид, будто ничего не произошло, то муж останется с ней и со своим отцом в меблированном доме на Дувр-стрит. Но это отнюдь не повод открыто демонстрировать чувства, как тогда, на банкете в его честь, который давал в Адмиралтействе граф Спенсер. Пока Герой рассказывал графине Спенсер, сидевшей справа от него, о четырех основных недостатках французской артиллерии, Фанни, сидевшая слева, занималась тем, что чистила ему грецкие орехи, хотя он ее об этом не просил. Закончив, она поставила вазочку с орехами возле его тарелки, но он оттолкнул вазочку, и та разбилась. Фанни расплакалась и вышла из-за стола. Герой, продолжая сверлить глазами – и мутным неподвижным, и подвижным зрячим – лицо супруги первого лорда Адмиралтейства, подергивая обрубком в пустом рукаве, продолжал блестящий, неподражаемо оригинальный рассказ о тактике морского боя.

Они перестали притворяться. Герой переехал в дом своих друзей на Пиккадилли, предложив Кавалеру разделить пополам ежегодную ренту в сто пятьдесят фунтов. Кавалер отказался. Фанни вместе с отцом Героя вскоре вернулась в деревню.

Кавалер чувствовал себя обязанным беречь силы. Время, которое он мог бы провести на заседаниях Королевского общества, уходило на совещания с банкирами, пытавшимися разработать для него приемлемую схему погашения долгов. Изобилие и новизна товаров в магазинах совершенно поражали его. Лондон после девяти лет отсутствия неожиданно оказался удивительно современным, энергичным, богатым – почти иностранным – городом. Кавалер побывал на нескольких аукционах, хотя положение и не позволяло ему что-либо купить. Он навестил в Британском музее свои вазы. Нередко его сопровождал Чарльз. Чарльз всегда находил для него время. С Чарльзом, без жены, он совершил поездку в свое поместье в Уэльсе, ныне заложенное за тридцать тысяч фунтов. Кавалер представил в министерство иностранных дел отчет о своих потерях в Неаполе (мебель, кареты и т. д. – тринадцать тысяч фунтов) и огромных расходах (десять тысяч) на проживание в Палермо в течение полутора лет. Несмотря на то, что ему с трудом удавалось отражать атаки кредиторов, в прошении о предоставлении ежегодной пенсии он указал скромную сумму – всего две тысячи фунтов. Все, особенно Чарльз, говорили, что Кавалер заслужил право на получение звания пэра. Но он сомневается, что может получить и то, и другое. И ему скорее нужны деньги, чем титул лорда. Поздновато для титулов. Чарльз все время спрашивает, рад ли он, что вернулся в Лондон. Кавалер отвечает: как только мне станет лучше, я почувствую себя дома.

От лондонского декабря с его изобилием приемов, присутствие на которых определяет общественный статус человека, их спасло приглашение затворника Уильяма, скандально известного родственника Кавалера. Он предложил провести рождественскую неделю в его оплоте – загородном особняке, и заодно взглянуть на умопомрачительное строительство, которое он затеял в лесах Фонтхилла.

Он называет его аббатством, а значит, это готическое сооружение, – сказал Кавалер. – Остроконечные арки и витражи, – добавил он для Героя.

Как в «Земляничных Холмах»! – вскричала жена Кавалера.

Упаси бог, моя дорогая, чтобы это услышал Уильям. Он главный соперник и очернитель нашего покойного друга Уолпола и к его замку относится с презрением.

По дороге они остановились в Солсбери, где Герой был принят мэром и получил звание почетного гражданина города, после чего до самых ворот Фонтхилла их карету – которая, учитывая деликатное положение жены Кавалера, ехала очень медленно, – эскортировал отряд конных гвардейцев.

Нет, – после долгой паузы сказал Кавалер, – это что-то гораздо более грандиозное.

Что грандиозное? – спросила жена.

Аббатство! – воскликнул Кавалер. Разве он непонятно выразился? – Ведь мы говорили об аббатстве, не так ли? Уильям говорит, что башня его будет выше шпиля солсберийского кафедрального собора.

Шел снег. Кавалеру казалось, что его заточили в ледяную темницу. Это его первое английское рождество – за сколько лет? Когда он последний раз был в Англии, обратно в Италию отправился в сентябре. Да. Через два дня после свадьбы. А перед этим, когда привозил тело Катерины и продавал вазу, возвращался в октябре. А до того – но это было почти двадцать пять лет назад, тогда еще шла война с американскими колониями – кажется, они с Катериной тоже уехали до Рождества? Да, он уверен, что они уехали до Рождества. И Кавалер погрузился в вычисления. Имена и даты вплывали в голову и тут же выскальзывали из нее, но почему-то казалось очень важным разложить все по полочкам. Последнее Рождество в Англии, когда это было, сколько лет назад? Сколько?

Сколько? – ворвался в его размышления вопрос жены.

Кавалер удивился: неужели она умеет читать мысли?

Сколько футов? – повторила она. – Какой высоты?

Высоты?

Какова будет высота башни аббатства?

Около трехсот футов, – пробормотал Кавалер.

Я ничего не смыслю в архитектуре, – сказал Герой, – но уверен, что без грандиозного замысла нельзя создать ничего стоящего.

Согласен, – сказал Кавалер, – но грандиозные замыслы Уильяма не столь устойчивы, как хотелось бы. Восемь месяцев назад, не достигнув и половины своей предполагаемой высоты, башня повалилась от сильного ветра. Как выяснилось, Уильям разрешил архитектору строить не из камня, а из цемента и штукатурки.

Какая непредусмотрительность, – проговорил Герой. – Как же строить, если не на века?

Ах, но он уверен, что это на века, – ответил Кавалер, – и к нашему приезду велел заново отстроить башню из тех же материалов. Не удивлюсь, если узнаю, что мой родственник собирается однажды переселиться в эту башню, чтобы смотреть сверху вниз на мир, на всех нас и видеть, до чего мы ничтожны.

Уильям, Катеринин полноватый, томный Уильям, ныне, в сорок один год, был худощав, поразительно молодо выглядел и по-прежнему оставался одаренным музыкантом. В первый вечер он почти час играл для своих гостей в большой гостиной (Моцарт, Скарлатти, Куперен). Затем, из соображений вежливости, уступил место жене Кавалера, и та предложила вниманию слушателей сицилийскую песню, арии Вивальди и Генделя, и «уди-оди-пурбум» – индусскую песню, которую выучила специально, зная о страстном увлечении Уильяма Востоком, а завершила выступление несколькими военными песнями в честь Героя.

Мужчины пересели к жарко пылавшему камину, а жена Кавалера осталась сидеть у рояля, перебирая клавиши. Уильям, цедивший слова сквозь зубы, затронул тему счастья. Первым делом он повернулся к прославленному гостю, чтобы узнать его мнение.

Счастье! – воскликнул Герой. – Для меня счастье заключается только и единственно в служении моей стране, пока страна еще нуждается в том или хотя бы согласна на то, чтобы ей служил скромный солдат, который уже отдал здоровье, зрение и многое другое для ее процветания. Но если моей стране я больше не нужен, то ничто не даст мне большего счастья, чем простой деревенский домик у ручья, где я вместе с дорогими друзьями прожил бы остаток своих дней.

А леди?

Леди откликнулась от рояля: она счастлива, когда счастливы те, кого она любит.

Глупости, моя дорогая, – сказал Кавалер.

Может быть, вы и правы, – ответила она, улыбаясь, – я глупая. У меня, без сомнения, масса недостатков…

Нет! – перебил Герой.

Но, – продолжала она, – у меня доброе сердце.

Этого недостаточно, – сказал Уильям.

Жена Кавалера продолжала бренчать на рояле. Уди-оди-пурбум, – дразняще пропела она.

А что же способно сделать счастливым Кавалера?

Я заметил, что в последнее время многие интересуются тем, доволен ли я жизнью, – произнес Кавалер. – Но сами они, кажется, бывают недовольны моими ответами. Мне нужно, чтобы не было раздоров. Волнений. Нужно спокойствие духа. Бурные страсти в моем возрасте ни к чему.