Страница 16 из 37
Улло бросил мне: "И еще вот что... - Затем в сторону Руты: - Погоди немного. Я дам ему стихотворение". Рута сказала, смеясь: "Давай, давай. Я тут посиреню немножко". И я подумал: "Чертова девчонка - она посиренит".
В это время Улло вытянул свою голую, умеренно волосатую ногу, потому что был в коротких штанах, и я увидел приспособление, привязанное к его голени. Это была примерно пятнадцатисантиметровая, диаметром четыре-пять сантиметров кожаная трубка, у которой, видимо, имелось внизу донце и которая сверху закрывалась крышкой. Вероятно, мастерил сам. Двумя кольцами - нижнее из кожи, верхнее, очевидно, из резинки от носка - футляр был прикреплен к ноге. Улло снял крышку с футляра и вытащил оттуда аккуратно свернутую бумагу:
"Читай, а мы пока сходим на море. Потом прокомментируешь".
Я бросил взгляд на листок. Стихотворение, аккуратно напечатаное на машинке, походило на перевернутую пагоду. Я коротко кивнул. И почувствовал, что такое доверие подействовало на меня ободряюще. Как-никак, выпускник школы, скоро в университет поступит и настоящий поэт, что из того, что нигде не напечатал ни строчки, - и ждет от меня оценки своих стихов. Такое доверие может оказать лишь друг.
Предупредил родителей, что на утренний кофе к нам придет Улло. Отец зевнул: "А-а, это твой Берендс". Я добавил: "И еще девушка одна - Рута Борм, племянница Фердинанда, знакомая Улло".
"Этот Фердинанд Борм был, кажется, аферистом", - заявила мама безапелляционно, на что я не смог не ответить:
"Это не обязательно относится к его брату. И тем более к его племяннице".
Вскоре они пришли. И мои самые дурные предчувствия сбылись на все сто, на сто пятьдесят процентов: Улло в своих коротких штанах и сандалиях и в какой-то неброской рубашке был вполне о'кей. Но на Руте надето ничуть не больше, чем когда она отправилась на море, волосы растрепанные и мокрые. А ее светло-лиловый купальник все же был более закрытым, чем нынешние, которые обнажают бедра чуть ли не до подмышек. Но по сравнению с тогдашними все-таки очень открытый - этот купальник, лишь кое-где мокрый, был преимущественно сухой. Рута к тому же была босиком, и ногти на пальцах покрыты светло-розовым лаком.
Отец сложил трубочкой губы, приподнял брови - но все же в меру - над очками и ждал, когда Улло представит ему девушку. Однако Улло сказал только: "Барышня Рута Борм".
Отец предложил: "Ну что же, садитесь".
Мама явно остолбенела и произнесла, когда Улло и Рута усаживались за стол:
"Не будет ли холодно молодой даме в таком одеянии? Может, я вам предложу что-нибудь на себя накинуть?"
"О нет, - бодро откликнулась Рута. - Мы прямо из моря, и потому здесь кажется так тепло, что..."
Мама спросила: "Ах прямо из моря? Когда же ваш купальник успел высохнуть?"
"Ох госпожа, он и не мог особенно промокнуть, - охотно пояснила Рута, - потому что мы купались голые. Ведь там, на пляже, ни единой души".
"И чем же барышня в частной, так сказать, жизни занимается?" - спросил поспешно отец, чтобы предупредить возможную реакцию матери.
Рута сказала: "Театром".
"Ну если театром, тогда конечно", - заметил папа и закончил фразу раньше, чем кто-либо успел ее как-то истолковать. Я это понял. Ибо сие означало не что иное, как: "Если театром, то ты, голубушка, конечно, можешь себе позволить купаться голой, если театром - то да".
"А вы, - обратился он к Улло. - Вы, как Яак нам поведал, вроде бы работаете в редакции "Спортивного лексикона"?"
Улло ответил: "Да. Полгода уже".
Отец скептически посмотрел на жилистую, но все же очень худую фигуру Улло. Потому что у него у самого, у отца то бишь, было, во всяком случае, более прямое отношение к спорту, чем у большинства его ровесников. И он до сих пор сохранил когда-то обретенную спортивную форму. И теперь он спросил (сожалею, что он не поинтересовался: "А что вы, молодой господин Берендс, сейчас сочиняете?"): "А какой вид спорта вы предпочитаете?"
Улло ответил, улыбаясь:
"Я вообще активным спортом не занимаюсь. Я, наверное, лишь интересуюсь спортом, чуть-чуть".
На что Рута, отхлебывая кофе, который мама ей налила, со снисхождением кивнув, сказала:
"Он в редакции вместо картотеки..."
"Ну, картотека у них все ж таки имеется", - уточнил Улло.
"Имеется-то имеется, - согласилась Рута, - но она у них далеко не в порядке. Так что им гораздо проще - господам Лаудсеппу, Кару и прочим - вместо того чтобы рыться в картотеке, спросить у тебя. - Тут она обратилась к отцу: - И он скажет им, когда и где какой-нибудь Колмпере, Уук или Эриксон родился, в каком году и сколько он толкнул или поднял или метнул..."
"И у него все эти сведения в голове?" - удивился отец.
"Да-а! - подтвердила Рута с жаром. - И еще всякого мусора килограммами!"
"Скажите, господин Берендс, - когда же мне еще воспользоваться таким удобным случаем, если не сейчас, и освежить в памяти забытые фактики, коли картотека спортивного лексикона, можно считать, тут же, за нашим столом, - скажите, сколько пунктов составлял мировой рекорд этого Колмпере по десятиборью? Я помню - 8100 с чем-то. А с чем?" - спросил отец.
"С сорока семью", - ответил Улло.
"Очень хорошо! - похвалил отец. - А не припомнили бы вы теперь в подробностях, в каких видах какие были у него результаты и сколько ему дали пунктов?"
"Слушайте, - сказал Улло, - уж это я точно должен знать - единственный мировой рекорд у эстонцев в легкой атлетике, сохранившийся до сих пор. А вы хотите пункты по таблице 1912 или 1934 года?"
"Скажем, пункты 1912 года. И если позволите, я их запишу..."
Отец принес бумагу и карандаш и стал записывать то, что сообщал Улло.
Я не стану тут оглашать все слагаемые мирового рекорда Колмпере. Так, как Улло выложил их в то утро отцу. К тому же мне пришлось бы для того, чтобы выстроить в ряд все эти цифры, порыться в старых журналах.
Помню лишь, что отец спросил: "Вы ведь, кажется, еще и шахматами интересуетесь. По словам Яака. Какое место вы предсказываете эстонцам в Варшаве?" (Через несколько недель должна была начаться шахматная олимпиада.)
Улло сказал, не раздумывая: "Десятое или одиннадцатое. В общекомандном зачете. Керес может прийти за первым столом пятым".
"Думаете? - усомнился отец. - Но он ведь еще такой молодой..."
Мы встали из-за стола. Улло и Рута вежливо извинились за вторжение и поблагодарили за кофе и завтрак. Мама прохладно заметила, что они могли бы у нас и отобедать, но они отказались. Улло взял вещички и обратился ко мне:
"Если у тебя нет более важных дел, пойдем с нами. Побродим, и ты нам покажешь местные достопримечательности. Если они есть".
Я погулял с ними часок-другой по сосняку, в районе старых вилл, наверху вдоль обрыва и внизу у моря. Поаукались в сумрачных пещерах, которые внизу у кромки моря еще не обвалились. Затем они сказали, что пойдут еще раз искупаются, и надолго пропали. Я лежал в ожидании их на траве между плитняковыми глыбами, подложив под голову их вещи. Мне показалось, что они отсутствовали вечность. Когда же вернулись, их лица и волосы были мокрые и купальник Руты на сей раз тоже мокрый. И мне почудилось, - что-то в них изменилось. Их движения стали уравновешеннее и в то же время раскованнее, чем раньше, - так что до меня вдруг дошло, хотя это и было всего лишь предположение: они в промежутке, где-то в кустах, занимались - этим. Тем, для чего по-моему в то время не было точного и в то же время непошлого слова. Когда я их провожал на Вяэнаскую дорогу, чтобы они добрались до станции, они шли медленно, обнявшись. А я шел рядом с ними и думал, затаив дыхание, что они совсем недавно делали это...