Новый центр

С тех пор как Элинор раскрыла передо мной пространство возможного и таким образом фактически предложила мне потенциального отца, мои мысли все время возвращались к этой теме. Посреди дневных забот, когда я расставлял по местам возвращенные книги или выдавал бледному пятнадцатилетнему подростку «Дом на Эльбе» Маргареты Мюленбек, передо мной постоянно всплывал образ Грегора Корфа, портрета которого у меня не было. В начале мая, за две недели до выборов, я все-таки решился и написал матери, попросив ее просто описать на словах, как выглядел тот гастролер, тот мошенник, с которым она в июне 1993 года провела ночь в маленькой борнхаймской квартире. Я спросил также, не слышала ли она позже хоть что-нибудь о некоем Грегоре Корфе, а может быть, читала или видела его по телевизору, и объяснил, почему меня это интересует. Ответ пришел через пять дней, вместе с пачкой фотографий, изображающих ее дом на Боденском озере. О Грегоре Корфе она никогда ничего не слышала; роман «Заговор Сони» был ей неизвестен. «У меня тогда было мало времени для чтения, — писала она, — приходилось заботиться о тебе и о себе. Конечно, вполне возможно, что это был он».

Этот ответ устраивал меня даже больше, чем я ожидал, потому что он сохранил полную неопределенность. Я был бы разочарован, если бы мать написала мне, мол, да, это был он, потому что мои едва начавшиеся поиски тут же бы и закончились. Такое же разочарование я испытал бы, если бы мать написала мне: нет, это был не Грегор Корф, я тоже читала тогда эту книгу, было бы здорово, если бы это был он. А так я мог идти по следу и вживаться в тот мир фантазии, который распахнула передо мной Элинор, причем мог относительно безопасно существовать в нем, ибо я точно знал, что Грегор Корф умер в октябре 2018 года и похоронен на кладбище Монпарнас. Это было одно из девяти сообщений, которые мне удалось выудить из Сети, набрав ключевые слова: «Грегор Корф Заговор Сони Бонн Париж». Так или иначе, совершенно невозможно было узнать, кто организовал ему место на столь знаменитом кладбище, если учесть, что в конце жизни он влачил довольно бедное существование. Во всяком случае, мне не придется представать перед ним лично, если он окажется моим отцом. Я всегда терпеть не мог романы, в которых кто-то ищет своего отца, потом действительно находит и в возрасте двадцати или тридцати лет впервые предстает перед ним, и тогда начинаются все эти истории с отчужденностью, разные сложности, чувство вины, ошибки, а иногда прощение, примирение, и в любом случае — много слез. Такого я не хотел; мои поиски отца, убедил я себя, должны остаться игрой.

Мой отец был существом скорее нежным и трепетным, писала мне мать, не слишком высокого роста, очень стройный для своего возраста (сорок с небольшим, по моим оценкам), слегка сутулые плечи, брюнет, узкое лицо, цвет глаз она уже не помнит. Больше ей вообще рассказать нечего, потому что от знакомства до расставания она провела с ним не более двенадцати часов, из них по меньшей мере шесть проспала. Ах да, в тот июньский вечер на нем был светлый льняной костюм свободного покроя, он в нем почти тонул. Такая тогда была мода.

В тот день, когда я получил это письмо, — я так давно не получал никаких писем, а то, которое я сам написал пять дней назад, было первым моим письмом за три года, — в тот самый день был арестован Генерал, около пяти вечера, вместе со своими ближайшими соратниками, во втором дворе доходного дома на Мартин-Лютерштрассе, недалеко от новой резиденции правительства возле бывшей Шенебергской ратуши. Об этой его квартире было известно на протяжении нескольких месяцев. Генерал жил там вместе с тремя ближайшими сподвижниками: «типичная мужская рабочая группа», иронизировала позже Элинор. Спецслужбы — тут тоже не сразу установилось взаимопонимание между отечественными и международными представителями — потратили уйму времени, чтобы убедиться в том, что эта квартира не является одновременно складом оружия. У этих четверых было только их личное оружие, пистолеты старой доброй системы «Вальтер». Все трое сподвижников Генерала были лет на пятнадцать-двадцать моложе его. Именно эта квартира рассматривалась как координационный штаб для восстановления прежней власти; однако о том, как этого добиться, не было никаких конкретных представлений, а после того, как была раскрыта сеть частных такси и таким образом исчез главный источник финансовой поддержки, дело вообще замерло. За Генералом и его сообщниками установили постоянную слежку и наблюдали, как они наведываются к своим «отрядам», располагавшимся в пяти опорных пунктах внутри города. Сколь-нибудь значимой базы заговорщиков за пределами столицы никогда не существовало. «Это были никакие не партизаны, — сказал позже один эксперт, — а скорее так называемые десперадос — одиночные бойцы, которые прячутся в джунглях и понятия не имеют, что война давно закончилась».

Операцию осуществляли после обеда, в часы всеобщей расслабленности. Генерал прилег вздремнуть. Все трое сподвижников сидели в гостиной и смотрели кино. Пока не было возможности ринуться в атаку, чтобы отвоевать власть, в настроениях всего квартета доминировала скука. Оперативная группа в составе двенадцати мужчин и четырех женщин из подразделения специального назначения столичной полиции, а также из миротворческого отряда подобралась ко входу в подъезд через второй двор позади дома, где еще несколько недель назад без особого шума было снято подвальное помещение. Дверь отомкнули с помощью устройства «Portas 1/6», что заняло не более секунды. Троица в гостиной и сообразить не успела, что это к ним нагрянули неожиданные гости, как все уже были схвачены. Чтобы арестовать Генерала, пришлось его разбудить, и ему потребовалось некоторое время, чтобы понять, что происходит. Со слов одного из участников операции, он выглядел стариком, гораздо старше своих шестидесяти лет.

Одновременно были окружены все пять опорных пунктов с личным составом — в общей сложности три тысячи человек. Несмотря на численное превосходство полиции и четкое исполнение плана операции, завязались короткие бои, в ходе которых несколько человек были ранены и пятеро серо-зеленых убиты; еще двое застрелились.

«Призрак прошлого изгнан прочь» — этот лейтмотив переполнял в последующие дни почти все СМИ, кроме тех, кто почти неприкрыто оплакивал старый режим, вроде «Юнге Штимме». Неоднократно звучал вопрос, не связан ли день операции с предстоящими выборами и не следовало ли провести ее полгода назад. Разумеется, эти предположения яростно оспаривались как временным правительством, так и Интернациональной комиссией. Сэр Джордж Теннант лично выступил с официальным заявлением, в котором подчеркнул, что все операции такого рода готовятся очень основательно и выбирается момент, когда удастся избежать масштабного кровопролития, что, собственно, и было сделано. Видя его на экране телевизора, в голубом костюме, черной рубашке и скромном гладком галстуке в тон костюма, несколько рассеянного, глядящего все время куда-то мимо камер, я подумал, что он выглядит как человек, который уже упаковал свои чемоданы и скоро нас покинет.

А потом произошло нечто ошеломляющее и вызвавшее у меня в первый момент чувство стыда. Когда Теннант объявил, что покидает свой пост, я вдруг заплакал. Безо всякой осторожности, без всхлипов и шмыганий, я просто-напросто взвыл, потом ручьем потекли слезы, и я скулил еще целую минуту. Если кто-то случайно проходил мимо моей квартиры, мог все хорошо расслышать, потому что в тот майский вечер, вернувшись домой часов в семь, я распахнул все окна. Я выплакался до полного изнеможения, потом секунду колебался, не отказаться ли мне от запланированного ужина в «plaiser’e» с Торстеном Теделем, который был намечен на половину восьмого. Потом я все-таки решил, что сейчас мне лучше не оставаться одному, и пошел ужинать.

24

В «plaiser’e» в этот вечер накануне субботы все столики были заняты; к счастью, Тедель пришел заранее. Наш столик на двоих оказался в самом дальнем углу возле барной стойки. До выборов оставалось два дня, почти все посетители были из города. Царило приподнятое, радостное настроение, которое лишь отчасти объяснялось прекрасным майским вечером, так мне показалось. Люди, которые здесь собрались, действительно верили, что после выборов начнется нечто новое, что после пяти лет стагнации и неуверенности все внезапно каким-то образом начнет развиваться. Фродо сообщал об аналогичных настроениях в городе: когда он за день до этого ездил туда выполнять наше задание, все было совершенно иначе, чем два месяца назад, когда мы втроем посещали клуб «Last Exit British Sector». Все, кто по работе бывал в городе, приносили похожие известия.