Невинность

Мы с ней никогда не обсуждали, почему я такой, словно едва выдерживали ношу осознания, что я страшилище, от которого даже она, выносившая меня, вынуждена отводить глаза. Мое тело, руки, лицо, глаза, мое воздействие на тех, кто видел меня… любая попытка все это обсудить, проанализировать и сделать какие-то выводы о моей природе только усиливали ее отвращение ко мне, доводили до отчаяния.

Какая-то птичка, маленькая с синей грудкой, решилась сесть на край большого плоского камня, который служил мне столом. Я покрошил перед ней кусочек печенья, и птичка попрыгала к ним, начала пировать. Она не боялась меня, не ожидала, что я зажму ее в кулак и лишу жизни, знала, что рядом со мной она в безопасности, и в этом не ошибалась.

Я подумал, а может, мне на всю жизнь надо остаться в глубинах леса, где меня принимают за своего. И в места человеческого обитания приходить только ночью, за едой, если удастся ее найти, и только до тех пор, пока я не научусь питаться дарами природы.

Но даже тогда, еще совсем юный и не понимающий собственной сущности, я хотел чего-то большего, чем покой и выживание. Чувствовал, что у меня есть цель и достигнуть ее можно только где-то еще, среди тех самых людей, которые испытывали ко мне отвращение. Понимал, что меня тянет в другое место, пусть и не знал, что это будет тот самый город, куда я вскоре приехал.

В то самое воскресенье, когда длинные тени начали переходить в лиловые сумерки, через много миль после ленча на каменном столе, я добрался до стоянки грузовиков и нашел восемнадцатиколесник, в кузове которого стояли какие-то машины, укрытые брезентом. Этот грузовик после полуночи и привез меня в город.

В предрассветные часы понедельника я впервые увидел эту вызвавшую безотчетную тревогу куклу-марионетку в освещенном окне антикварного магазина. Она сидела, привалившись к лошадке-качалке, в мятом фраке, раскинув ноги, с повисшими, как плети, руками, а черные глаза с красными полосками, казалось, поворачивались следом за мной, когда я проходил мимо витрины.

14

– Где ты жила раньше? – спросил я, следуя за Гвинет и лучом ее фонарика по коридорам административной части библиотеки. – Я хочу сказать, до города.

– Я здесь родилась. – Она назвала год и день в начале октября, и от изумления я остановился как вкопанный.

– Тебе восемнадцать.

– Как я тебе и говорила.

– Да, но ты выглядишь гораздо моложе, и я просто не подумал…

Она приложила ладонь к стеклу фонаря. Теперь свет едва сочился между ее пальцами, и она могла посмотреть на меня, не рискуя разглядеть лицо.

– Не подумал… о чем?

– Мне двадцать шесть, тебе восемнадцать… и мы оба в этом городе восемнадцать лет.

– Что в этом такого знаменательного?

– В день твоего рождения… именно в этот день, я приехал сюда в кузове восемнадцатиколесника, в первый час после полуночи.

– Тебя послушать, это нечто большее, чем совпадение.

– Именно так я и думаю, – подтвердил я.

– И что же это?

– Не знаю. Но что-то, сомнений у меня нет.

– Только не говори мне, что это судьба. Между нами ничего быть не может.

– Судьба – это не только романтические отношения.

– Просто не вплетай их в нее.

– Насчет романтики у меня нет никаких иллюзий. «Красавица и чудовище» – отличная сказка, но сказки бывают только в книгах.

– Ты не чудовище, а я не красавица.

– Что касается меня, – ответил я, – то моя мать чувствовала, что чудовище, если речь обо мне, еще мягко сказано. А ты… мнение беспристрастного наблюдателя.

Она ответила после раздумчивой паузы.

– Если мужчина чудовище, он чудовище сердцем, а в твоей груди бьется совсем другое сердце.

Ее слова тронули меня до такой степени, что я лишился дара речи.

– Пошли, Аддисон Гудхарт. Нам надо кое-что выяснить.

«Дж. Райан Телфорд, куратор редких книг и художественных коллекций» – гласила начищенная табличка на стене рядом с дверью его офиса.

Следуя за узким лучом фонарика Гвинет, мы прошли через приемную, где стоял стол секретаря Телфорда, в его кабинет, просторный и элегантно обставленный антиквариатом в стиле арт-деко. К кабинету примыкала ванная, предназначенная для личных нужд куратора. Девушка оказалась знатоком мебели и обратила мое внимание на письменный стол из макассарского черного дерева[7] работы Пьера-Поля Монтаньяка[8], комод из розового бразильского дерева с верхом из итальянского мрамора Мориса Ринка[9], диван и два кресла из лимонного дерева, выкрашенного под черное, компании «Пату энд Пакон»[10], лампы Тиффани и Галле, костяные и бронзовые скульптуры Чипаруса, который признавался некоторыми величайшим скульптором того периода. По ходу экскурсии она намеренно не направляла фонарь в мою сторону, чтобы даже отсвет не открыл ей моего лица.

И я, из уважения к желаниям Гвинет, держался от нее достаточно далеко, чтобы даже случайно не коснуться ее и не столкнуться с ней.

Пока она мне не сказала, я понятия не имел, что художественный музей, расположенный по другую сторону широкой авеню, – подразделение библиотеки, появившийся через несколько десятилетий после завершения ее строительства. Оба заведения котировались очень высоко среди музеев и библиотек этой страны.

– Их огромные и бесценные коллекции в полном распоряжении Дж. Райана Телфорда, этого вора.

– Ты говорила, насильника.

– Потенциального детского насильника и удачливого вора, – уточнила она. – Мне было тринадцать, когда он впервые загнал меня в угол.

Я не хотел раздумывать о том, что он почти сделал с ней, а потому спросил:

– У кого он ворует?

– У библиотеки и музея, как я это себе представляю.

– Ты себе представляешь.

– Коллекции у них огромные, и особого порядка в них нет. Он может подделать документы о том, что хранится в запасниках, сговориться с аудитором, а потом толкнуть эти вещи через беспринципного дилера.

– Представляю себе… Он может… Ты не похожа на девушку, которая хочет предъявить ложные обвинения.

Она села за стол из макассарского черного дерева, развернулась на сто восемьдесят градусов к компьютеру, стоявшему на отдельном столике.

– Я знаю, что он вор. Он крал у моего отца. С учетом его здешней должности, ему не устоять перед искушением.

– И что он украл у твоего отца?

– Миллионы, – ответила она, включив компьютер, и слово эхом отразилось от арт-декоских поверхностей, как не отражалось ни одно слово прежде.

15

Кабинет выглядел роскошным даже в практически полной темноте. Он напомнил мне некоторые фотографии Эдварда Стайхена: бархатные тени, усиливающие мрачную атмосферу, тут и там тени, предполагающие отражения отполированного дерева, мистический блеск стеклянного абажура незажженной лампы Тиффани, комната намекает на большее, чем открывает, и однако никаких тайн в ней нет, словно залита она солнечными лучами, а не призрачным светом ночного города за окнами.

Даже в отсутствие куратора в воздухе витал пряный аромат его одеколона.

В отсвете компьютерного экрана лицо Гвинет обрело азиатские черты, главным образом благодаря бледной коже и черному макияжу, отчего ее лицо напоминало мне маску актера театра Кабуки.

Она не выглядела богатой девушкой. Разумеется, я никогда раньше не знал богатых девушек и не знал, по каким признакам определять, своя ли она среди богатых или нет. Но все равно не думал, что она из их числа.

– У твоего отца миллионы?

– Были. Мой отец умер.

– Именно про него ты говорила? Он тот единственный, кто мог тебе помочь?

– Да. – Она просматривала перечень файлов. – Мой отец понимал меня. И защищал. Но я защищать его не смогла.

7

То есть черного дерева, доставленного из Макассара/Makassar, административного центра индонезийского острова Сулавеси.

8

Пьер-Поль Монтаньяк/ Pierre-Paul Montagnac (1883–1961) – известный французский краснодеревщик.

9

Морис Ринк/Maurice Rinck – французский краснодеревщик. В 1937 г. получил золотую медаль Парижской международной ярмарки.

10

«Пату энд Пакон»/Patout&Pacon – мебельная компания, созданная архитектором Пьером Пату/Pierre Patout и краснодеревщиком Анри Паконом/Henri Pacon.