Страница 73 из 164
Переходный период начался с революции 1905 г. 9 (15) октября Витте докладывал Николаю II, что из тяжелого внутреннего положения правительству «при настоящих обстоятельствах могут быть два исхода, или диктатура, или конституция»934. Проект манифеста Витте о введении конституции категорически поддержал великий князь Николай Николаевич мотивировавший свое решение «невозможностью, за недостатком войск, прибегнуть к военной диктатуре».935 Но конституция Витте продержалась менее двух лет. «Переворот» Столыпина 1907 года «урезал демократию» и фактически установил «полудиктатуру», для чего он объединил в своем лице посты премьер-министра и министра внутренних дел. Войска для подавления крестьянских беспорядков были возвращены из Маньчжурии и размещены в европейской части страны. Витте, указывая на диктаторские полномочия Столыпина, назвал его конституцию – «quasi-конституцей, а в сущности, скорее – самодержавием наизнанку, т. е. не монарха, а премьера»936.
Последствия Первой мировой войны отличались от русско-японской 1905 г. только тем, что «настоящие обстоятельства» были уже не критическими, а катастрофическими. Уже в начале мая 1916 г. на вопрос Председателя Государственной Думы М.В. Родзянко: «Скажите… что вам недостает в России», представитель французского правительства министр Тома ответил: «Нам недостает сильной центральной Русской власти, так как, если можно так выразиться, господин Председатель Думы, Россия должна быть морально очень крепкой, чтобы переносить в критические минуты, которые мы сейчас переживаем, то состояние тихой анархии, которое царит в вашей стране и прямо бросается в глаза»937. Паралич власти прогрессировал. «Ведь только «видимость правительства» заседает у нас в Мариинском дворце»,- писал начальник ГАУ генерал Маниковский осенью 1916 года.
Министр внутренних дел России А.Д. ПротопоповI в своих показаниях, следственной комиссии Временного Правительства, о состоянии страны к зиме 1916/17 г. говорил: «Финансы расстроены, товарообмен нарушен, производительность страны – на громадную убыль… пути сообщения – в полном расстройстве… двоевластие (Ставка и министерство) на железных дорогах привело к ужасающим беспорядкам… Наборы обезлюдили деревню (брался 13-й миллион.- П.М.), остановили землеобрабатывающую промышленность, ощутился громадный недостаток рабочей силы, пополнялось это пленными и наемным трудом персов и китайцев… Общий урожай в России превышал потребность войска и населения; между тем система запрета вывозов – сложная, многоэтажная,- реквизиции, коими злоупотребляли, и расстройство вывоза создали местами голод, дороговизну товаров и общее недовольство… Многим казалось, что только деревня богата; но товара в деревню не шло, и деревня своего хлеба не выпускала. Но и деревня без мужей, братьев, сыновей и даже подростков тоже была несчастна. Города голодали, торговля была задавлена, постоянно под страхом реквизиций. Единственного пути к установлению цен – конкуренции – не существовало… Товара было мало, цены росли, развилась продажа «из-под полы», получилось «мародерство» – не как коренная болезнь, а как проявление недостатка производства и товарообмена… Армия устала, недостатки всего понизили ее дух, а это не ведет к победе. Упорядочить дело было некому. Всюду было будто бы начальство, которое распоряжалось, и этого начальства было много. Но направляющей воли, плана, системы не было и не могло быть при общей розни среди исполнительной власти и при отсутствии законодательной работы и действительного контроля над работой министров. Верховная власть… была в плену у дурных влияний и дурных сил. Движения она не давала. Совет министров имел обветшавших председателей, которые не могли дать направления работам Совета… Работу захватали общественные организации: они стали «за (то есть вместо.- П. М.) власть», но полного труда, облеченного законом в форму, они дать не могли». Таково было положение, при котором мысль о диктатуре навязывалась сама собой. Вопрос этот был поставлен в Ставке начальником штаба генералом Алексеевым, который считал необходимым сосредоточить эти три ведомства в одном лице «диктатора», который бы соединял гражданскую власть с военной. Диктатором должен был быть военный. Этот вопрос обсуждался на заседании Совета министров, в Ставке 27 и 28 июня 1916 г.»938.
I Протопопов А.Д. (1866-1917) – крупный помещик и промышленник. Член партии октябристов, депутат III и IV Государственных дум, министр внутренних дел. После Февральской революции арестован Временным правительством и заключен в Петропавловскую крепость. Осенью 1917 г. активно выступал против Советской власти и в декабре был расстрелян.
В январе 1917 года у Маниковского вырывается вопль отчаяния: «Условия работы боевых припасов все ухудшаются: заводы не получают металла, руды, угля, нефти; рабочие – продовольствия и одежды… Общее настроение здесь – задавленное, гнусное. А сильной власти – все нет как нет!»939 Эсер В. СтанкевичI писал: «В конце января месяца мне пришлось в очень интимном кружке встретиться с Керенским. Речь шла о возможностях дворцового переворота. К возможностям народного выступления все относились определенно отрицательно, боясь, что раз вызванное народное массовое движение может попасть в крайне левое русло, и это создаст чрезвычайные трудности в ведении войны. Даже вопрос о переходе к конституционному режиму вызывал серьезные опасения и убеждение, что новой власти нельзя будет обойтись без суровых мер для поддержания порядка и недопущения пораженческой пропаганды»940.
IСтанкевич В. – впоследствии комиссар Временного правительства при Ставке.
Действительно, в день свершения Февральской революции ее организаторы сразу же выдвинули кандидата на роль диктатора. Мельгунов писал об этом: «Со стороны Некрасова, несколько неожиданно для «левого кадета», в частном зале Госдумы… 27 февраля, было сделано… предложение о военной диктатуре и вручении власти популярному генералу… (А. Маниковскому)»1. Примерно в то же время Николай II, со своей стороны, назначает военным диктатором генерала Иванова. Но уже 2 марта по требованию Временного комитета Государственной Думы (будущего Временного правительства) начальник штаба Ставки ген. Алексеев предпринимает меры для отзыва генерала Иванова и выполнения второго требования М. Родзянко: «…Необходимо для восстановления полного порядка, для спасения столицы от анархии командировать сюда на должность главнокомандующего Петроградским военным округом доблестного боевого генерала, имя которого было бы популярно и авторитетно в глазах населения. Комитет Государственной Думы признает таким лицом доблестного, известного всей России героя, командира 25-го армейского корпуса генерал-адъютанта Корнилова…»941
1 (Я к о в л е в Н. С. 320.) А. А. Маниковский, судя по его работам, действительно был выдающейся личностью. Его выделяли абсолютно все; так, например, Шульгин писал: «Среди них несколько генералов и самый замечательный – Маниковский, начальник Главного артиллерийского управления». (Ш у л ь г и н В. В. Дни. С. 119.)
Помощь Корнилова была нужна Родзянко для поддержания его собственных притязаний на диктаторские полномочия. Однако милюковская партия поспешила избавиться от Думы, оттеснила Родзянко и поставила во главе Временного правительства, объединившего законодательную, исполнительную и верховную власть, т. е. ставшего еще более авторитарным, чем даже царское правительство, безвольного кн. Львова в надежде на возможность манипулирование властью за его спиной. Позднее Милюков напишет: «Было бы, конечно, нелепо обвинять князя Львова за неудачу революции. Революция – слишком большая и сложная вещь. Но мне казалось, что я имею право обвинять его за неудачу моей политики в первой стадии революции. Или, наконец, обвинять себя за неудачу выбора в исполнители этой политики? Но я не мог выбирать, как и он «не мог не пойти». Что же, спрашивал себя В. Шульгин, был лучше Родзянко? И он правильно отвечал, как и я: нет, Родзянко был невозможен - ему «не позволили бы левые»! А нам, кадетам, имевшим «все же кой-какую силу», могли бы «позволить»? В обнаженном виде к этому сводился весь вопрос…»942 Здесь Милюков отвечает на принципиально важный вопрос: почему новые «правые» не установили свою диктатуру? Не потому, что не хотели, а потому, что не могли, поскольку не имели сил для преодоления сопротивления «левых»; под левыми же понимались не большевики, а та самая расплавленная стихия «русского бунта». В апреле 1917 г. накануне организации коалиционного правительства Милюков попытается вернутся к альтернативной идее диктатуры943, но левые опять ему «не позволят» даже предложить этот вариант.