Страница 49 из 164
Шульгин в связи с этим писал про Столыпина: «Он понимал, что несвоевременная жалость есть величайшая жестокость, ибо та жалость, понимается как трусость, окрыляет надежды, заставляет бунт с еще большей свирепостью бросаться на власть, и тогда приходится нагромождать горы трупов там, где можно было бы обойтись единицами. Он сурово наказывал, чтобы скорее можно было бы пожалеть… Он был русский человек… Сильный и добрый…»652 Сам Столыпин говорил с думской трибуны: «Господа, в ваших руках успокоение России, которая, конечно, сумеет отличить кровь, о которой так много здесь говорилось, кровь на руках палачей от крови на руках добросовестных врачей, применяющих самые чрезвычайные, может быть, меры с одним только упованием, с одной только надеждой, с одной верой – исцелить трудно больного»653.
«Крестьянский бунт» 1905 г. был широко поддержан в армии и особенно флоте. Так, Свеаборгское восстание сопровождалось поразительной жестокостью, некоторых офицеров бросили в котлы с кипящей водой. П. Столыпин потребовал, чтобы всех связанных с восстанием лиц (примерно 1200 человек), в том числе гражданских, судил военный суд… «Из ведения обычных судебных инстанций изымались дела гражданских лиц, совершивших преступные деяния «настолько очевидные, что нет надобности в их расследовании». На рассмотрение таких дел отводилось не более 48 часов, приговор приводился в исполнение по распоряжению командующего округом в течение 24 часов. В состав судов назначались строевые офицеры»654. Витте возмущенно писал по этому поводу: «Подобный суд недопустим в стране, в которой существует хотя бы тень гражданственности и закономерного порядка»655.
Другим примером стал бунт на Сибирской железной дороге в выводимой после русско-японской войны из Маньчжурии русской армии. В начале февраля 1906 года благодаря энергичным действиям карательных войск порядок был восстановлен. «Задача, казавшаяся столь трудной и опасной,- вспоминал Редигер,- была разрешена гладко и просто, с ничтожными силами. Главная заслуга в этом деле принадлежала лично ему (Меллеру-Закомельскому.- О. А.), так как только при его характере палача можно было столь систематическим бить и сечь вдоль всей дороги, наводя спасительный ужас на все эти бунтующие и бастующие элементы»656.
А вот как описывал Милюков 14 декабря 1905 г. подавление революции в Москве: «В древней столице России происходят невероятные события. Москву расстреливают из пушек. Расстреливают с такой яростью, с таким упорством, с такой меткостью, каких ни разу не удостаивались японские позиции. Что случилось? Где неприятель?»… «Если восстановить порядок можно, только приставив к каждому обывателю солдата с ружьем и поставив у каждого дома пушку, то, значит, солдаты и пушки охраняют не тех, кого следует. Если все против власти, это значит, что власть против всех… Вот почему эта власть принуждена напрягать всю свою силу, чтобы произвести самое маленькое действие. Вот почему она ставит свои пушки на пустой площади и стреляет целыми часами вдоль пустых улиц. Вот почему она не может овладеть человеком, не разрушив пушечными гранатами дома, в котором он находится». Еще Монтескье выразил в притче, что это значит: «Человек хочет достать яблоко. Для этого он рубит дерево. Вот вам определение деспотии»657.
Милюков был отчасти прав: именно царский режим всей своей эгоистично-недальновидной политикой завел общество в тупик и не оставлял другого выхода, кроме революции. Так, например, уже с конца XIX века «постоянно наблюдался рост числа крестьянских восстаний и бунтов. В 1900-1904 гг. таких событий было отмечено 1205 (столько же, сколько за предыдущие 20 лет). Затем в 1905-1907 гг. их число достигло в среднем 8,6 тысяч в год! Более 70% из них были связаны с земельными отношениями, и главным требованием крестьян был захват помещичьих земель. За эти три года было сожжено и уничтожено около 4000 имений»658. Витте, в свою очередь, писал: «Я уверен, что история заклеймит правление императора Николая при Столыпине за то, что это правительство до сих пор применяет военные суды, казнит без разбора и взрослых и несовершеннолетних, мужчин и женщин, что политическим преступлениям, имевшим место даже два, три, четыре и даже пять лет тому назад, когда всю Россию свел с ума бывший правительственный режим до 17 октября и безумная война, затеянная императором Николаем II»659. В. Коковцев в эмиграции, со своей стороны, издал два тома воспоминаний660, которые по отношению к царю и его ближайшему окружению могли бы служить настоящим обвинительным актом661. Как ни странно, но, по сути, с Коковцевым, Витте и Милюковым был согласен и Столыпин, который сразу после прихода к власти приступил к крестьянской и государственной реформам. Но ни одна реформа невозможна до тех пор, пока в стране не наступит успокоение, мирное строительство невозможно на действующем вулкане, стихия должна была быть загнана в берега нормальной созидательной жизни любыми средствами.
Наряду с царским режимом радикальные либералы и социалисты полностью разделяют ответственность за взрыв стихийного «крестьянского бунта» и за его жертвы, поскольку именно они спровоцировали, организовали и питали его. Столыпин же выступал врачом, хирургом, отсекавшим больные ткани, зараженные гангреной разрушения, одновременно удаляя болезнетворных вшей, паразитировавших на гниющей ране. Он же и нес исцеление больному, предлагая и реализовывая те методы лечения, которые могли спасти его.
«Крестьянский бунт» вызванный Первой русской революцией 1905-1907 гг., был подавлен за счет сравнительно небольшого количества жертв, особенно по сравнению с революцией и Гражданской войной 1917-1921 гг. Но первая русская революция принципиально отличалась от рассматриваемого времени. Если в 1902 г., когда «крестьяне в различных местностях бунтовали и требовали земли, бывший в то время в Харькове губернатором князь Оболенский вследствие крестьянских беспорядков произвел всем крестьянам усиленную порку, причем лично ездил по деревням и в своем присутствии драл крестьян»662, то в 1917 г. Оболенский не смог выйти бы даже из Харькова – ведь уже к Февральской революции деревня за счет дезертиров была поголовно вооружена и радикализована тремя годами изнурительной и кровавой Первой мировой войны. Крестьяне, одетые в солдатские шинели, привыкли к смерти и худо-бедно научились воевать, и их как крестьян начала века уже невозможно было безнаказанно драть, расстреливать из пушек или разгонять казаками.
Именно поэтому «крестьянский бунт», вспыхнувший в феврале 1917 г., коренным образом отличался от того, который стал движущей силой первой русской революции. В 1905-1907 гг. крестьянство проявило поразительную организованность и культуру: в ходе уничтожения около 3 тыс. поместий (15% их общего числа в России) практически не было случаев хищения личных вещей и насилия в отношении владельцев и их слуг. Так, английский историк русского крестьянства Т. Шанин писал; «Поджоги часто следовали теперь особому сценарию. Решение о них принималось на общинном сходе, и затем при помощи жребия выбирались исполнители из числа участников схода, в то время как остальные присутствующие давали клятву не выдавать поджигателей… Крестьянские действия были в заметной степени упорядочены, что совсем не похоже на безумный разгул ненависти и вандализма, который ожидали увидеть как враги крестьян, как и те, кто превозносил крестьянскую жакерию… Крестьянские выступления России оказались непохожими на образ европейской жакерии, оставленный нам ее палачами и хроникерами»663. Выводы Т. Шанина подкрепляются воспоминаниями меньшевика Мартынова: «Помню, как во время революции 1905 года у меня раз завязалась в вагоне беседа с каким-то пассажиром французом. «Удивительно благодушный ваш народ! – говорил он мне.- Если бы у нас во Франции разыгралась такая революция, то уже успели бы пролиться реки крови…»664