Обагренная Русь

Жалел Митяя и завидовал ему Кукша, с тягучей тоской глядел на спящего тангута: поди-ко, снятся ему необычные сны, отлетает он мыслями своими далече. А куда воротнику отлететь во сне? Как и наяву, видятся ему в ночи все те же Серебряные ворота...

4

В молодечную с ветром и пляшущими снежинками ввалился белый ком.

— Хозяевам хлеб да соль, — прошепелявило из заиндевелой бороды.

Дружинники сидели вокруг стола, кончали вторую корчагу меда и играли в кости. Все уже друг другу надоели, хоть в драку лезь. Новому человеку обрадовались, смотрели на него с радостным ожиданием: коли в такую непогодь занесло на княжий двор, значит, дело важное.

— Проходи, гостем будь, — соскочил с лавки Крив. — Почто у порога торчишь?

Мужик распахнул шубу, встряхнулся, как пес, снял шапку, махнул по сапогам. Пристальные глазки быс

тро обежали сидящих за столом, в недоумении задержались на Криве.

— Зашел, гляжу, а мово знакомца нет, — сказал гость и неуверенно помял в руке шапку. Постоял, подумал, нахлобучил ее на голову и поворотился к двери.

— Постой-ко, — остановил его Крив. — Это ты про какого знакомца здесь сказывал?

— А про того и сказывал, — обернулся дядька, — что промеж вас похожего на него нет.

— Уж не Мистишу ли ищешь?

— А хотя бы и его.

— Вавилой тебя кличут?

— Ну, Вавилой, — неохотно отозвался мужик.

— Да что же тебя в молодечную привело к Мистише, за каким важным делом?

А про себя Крив так подумал: «Боится мостник, как бы не скрылся женишок».

Дружинники, бросив кости, с любопытством прислушивались к их разговору.

Вавила сказал:

— А ты почто в чужие мысли встреваешь?

— Мысли твои мне ведомы, — спокойно отвечал ему Крив, — потому как с Мистишей мы старые дружки.

— А коли старые дружки, — оживился мостник и снова снял шапку, — то вот и скажи мне, куды подевался Мистиша? Небось тоже в непогодь не по-пустому его носит?

— Мы люди князевы, и заботы у нас князевы, — сказал Крив с достоинством, — нам погода нипочем.

Вавила подозрительно оглядел уставившихся на него дружинников и поманил Крива за дверь. В сенях было холодно, ветер задувал в щели мелкую снежную крупу.

— А ты не врешь, что его дружок? — совсем близко придвигаясь к лицу горбуна, быстро прошептал мостник.

— Чего ж врать-то?

— И про сговор наш знаешь?

— Э, — протянул Крив, — сговора-то покуда не было.

— Это как же так не было? — отшатнулся Вавила.

— А вот так и не было. Сватов к тебе Мистиша еще не засылал. Но нынче гляжу я на тебя, Вавила, как повадился ты хаживать к нам в молодечную, и думаю: а не отговорить ли Мистишу? Уж больно нахваливаешь ты свой товар. Как бы не обвел ты дружка мово вокруг пальца...

— Погоди-ко, погоди, — хищно сузил глазки Вавила, — уж не от тебя ли тем ветерком подуло?

— Может, и от меня, — кивнул горбун. — Мистишу я в обиду тебе не дам. Уж больно прыток ты, уж больно норовист. А с девкой пущай они сами сговариваются.

Вавила медленно покачал головой:

— Теперь вижу я — верно в городе сказывают, что у Всеволода в дружине одни кобели.

— Стой, мил человек, — оживился Крив, — вот и словил я тебя. Так где это про князя и его дружину такое говорят?..

Оцепенел Вавила, на Крива уставился побелевшими от страха глазами. Да вдруг как бухнется перед ним на колени, как завопит:

— Помилуй! Вырвалось у меня по неразумению, а подумал уж после. Ничего худого о князе я не говорил.

— Али оглох я? — оттолкнул его от себя Крив, радуясь, как складно все само по себе получилось. Теперь не ему уговаривать Вавилу, теперь пусть Вавила перед ним поползает. — Пришел на княж двор не зван и на дворе его князя хулить? Али татей безродных собрал вокруг себя Всеволод?

— Про татей я и не обмолвился, — пробовал беспомощно защищаться Вавила.

Посмеивался горбун над мостником:

— А вот как кликну я сейчас отроков?

— Не губи ты меня, — взмолился Вавила, — отпусти с богом.

— Так вдругорядь заявишься...

— Ей-ей, не заявлюсь.

— А про свадьбу что слышно?

— Подцепил ты меня на уду, горбун...

— Впредь оглядчивее будешь. А Ксеньицы твоей не позорил Мистиша, и зазря страмишь ты его на всю молодечную. Коли полюбится она ему, так и без тебя сватов пришлем.

— Так что ж не полюбиться? Девка она ладная...

— Иди, покуда не передумал, — подтолкнул его Крив. Помягчевший голос его снова вселил в мостника надежду. И отворил он было рот, чтобы еще что-то сказать, но Крив повернулся на своих тонких ножках и скрылся за дверью.

Все еще стоя на коленях, в сердцах плюнул ему вдогонку Вавила.

бормотал он, кряхтя, поднялся и вышел во двор.

Метель не утихала. Косые полосы снега, как плети, больно хлестали по лицу.

А Мистиша в это время сидел неподалеку, в Негубкиной избе, прислушивался к шороху ветра и думал о том, что только что рассказал ему Митяй.

В печи потрескивали дровишки, красные угольки прыгали по загнетке, было тепло и уютно.

Митяй, уже постриженный и умытый, в новой синей однорядке, прикрыв глаза, потягивал из чары брагу. Узкоглазый Вэй, пристроившись у его ног на полосатых половичках, покачивался и напевал что-то тоскливое.

Случайной получилась эта встреча, а засиделся Мистиша до самого позднего вечера.

С утра кликнул его к себе Веселица, велел съездить к кузнецам, поглядеть, готовы ли новые брони. Возвращаясь, увидел Мистиша курящийся над Негуб-киной избой дымок.

Сперва подумал он, что почудилось, что не дымок это вовсе, а ветер сдувает с конька недавно выпавший снег. Но у ворот была протоптана дорожка, и видимые за плетнем тропки пересекали двор.

Мистиша растерянно придержал коня, привстал на стременах, черенком плети постучал в воротную верею. Никто не отозвался на его стук, да за ветром и не было его слышно.

Ворота оказались не запертыми. Мистиша въехал во двор и спешился. Взошел на крыльцо, толкнул дверь. В сенях было темно и нелюдимо. Однако же и здесь, на припорошенных снегом досках, Мистиша увидел недавние следы.

Вторая дверь — в повалушу — сама отворилась ему навстречу. Мистиша отступил в растерянности: из дверного проема скалилось в улыбке чужое узкоглазое лицо.

— Ты кто? — спросил Мистиша, и рука сама непроизвольно потянулась к висевшему на поясе ножу.

Чужое лицо изобразило безобразную гримасу и отпрянуло. На месте его замаячила русая борода.

— Мистиша!

Дверь распахнулась настежь, и дружинник не успел опомниться, как оказался в крепких объятиях.

Только тут догадка его разрешилась — живой и невредимый Митяй стоял перед ним: и глаза те же, и

улыбка та же, одна лишь борода была непривычна.

— Да что же стоим мы на пороге-то? — потянул его в повалушу Митяй, скинул с него шапку, взъерошил волосы. — А я-то думал: кто первый из старых моих дружков в гости ко мне наведается?..

Когда отъезжали Митяй с Негубкой в Булгар, Мистиша был далеко от Владимира, и расставались они не друзьями — стояла еще тогда между ними Аринка. Думали, больше не встретятся. Думали, навсегда разошлись их пути. Да верно говорят: пора пройдет — другая придет. Теперь и не вспоминали они былые обиды — не до них было: старая дружба новыми побегами проросла.

Сидели они за столом друг против друга, и Мистиша будто волшебную сказку слушал. Жизнь-то всяк по-своему меряет. Казалось ему, уж больше его с Кривом никто лаптей не истоптал — где только их не носило! Да зря похвалялся он пред собой. То, что Митяй сказывал, и во сне хмельном не снилось молодому дружиннику. А ведь иной раз такое привидится, что диву даешься.

Отпущенные Чингисханом, трудно добирались Негубка с Митяем до Отрара. Торговые пути опустели, колодцы занесло горючим песком, вымерли напуганные кочевниками селения...