Обагренная Русь

— Кто же его не знает? Пытал меня боярин, про тебя вызнавал.

— Вишь — боярин, а не князь. То его — не Ростислава проделки. И князь пребывает во тьме, ибо не знает истины. Белый свет застил ему боярин Славн. Сам же не во славу Киева, а себе одному на пользу вершит свои грязные дела. И тако скажу — не я, а Славн пожелал твоей смерти...

— Да на что я Славну?!

— Молчи. — Чурыня с пристрастием оглядел воеводу, остался доволен и продолжал. — Ты один был в Триполе свидетелем его предательства. Покуда пировали в твоей избе, сговаривался во дворе со Славном Романов печатник Авксентий. Тогда еще пообещал галицкий князь, что вручит ему Киев.

— Не было этого, — в испуге отшатнулся от Чурыни Стонег.

— Было, воевода, было. И ты, войдя во двор, тот разговор подслушал.

— Не слышал я разговора!

— Ой ли? — нехорошо засмеялся Чурыня и встал, — Ладно, не слышал, так не слышал. Прощай, воевода!

И он решительно шагнул к двери. Передернулся Стонег, в мольбе протянул к нему руки:

— А я как же?

— Ты не мой, а Славнов узник.

— Убьет он меня.

— Убьет, — подтвердил Чурыня и прикоснулся рукою к дверной скобе.

— Погоди, боярин! — завопил Стонег, — Не хощу я помирать, жить хощу.

— Сперва расквитайся с должком. А там и ступай, куды глаза глядят. Вольному воля, спасенному — рай.

— Страшусь я...

— Чего страшишься-то? Пойдем ко князю, я с тобою рядом буду. Поклянешься на кресте, что слышал Славна с Авксентием.

— Ой-ей-ей мне, — снова мелко затрясся всем телом Стонег. Еще немного осталось, еще чуть-чуть припугнуть его.

— Эй, стражник! — позвал, отворив дверь на улицу, Чурыня.

Переломился, упал животом наземь Стонег.

— Был я на дворе в тот день. И Авксентия слышал и Славна. Был, был, — говорил он со стоном, мотая головой.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

1

Вынужденный Всеволодом отказаться от Киева, раздосадованный Роман возвратился в Галич, недолго побыл в нем и весною отправил гонцов в Краков сказать

Лешке и матери его Елене: «Мой и ваш враг Мечислав умер, и я за вас рад. Вы же помнить должны старый наш уговор. Я помог вам против Мечислава, ранен был и потерпел многие убытки. Отплатите мне за содеянное мною добро, а ежели нет у вас столько серебра и злата, то отдайте мне Люблин».

Все хорошо взвесил Роман, одного не учел: не тот уже был Лешка. Не слушался он матери своей, русской княжны, а больше следовал советам окружавших его алчных можновладцев.

Потешался Лешка над Романовыми гонцами:

— Вона чего вздумалось Роману! Злата и серебра захотелось, а не пора ли ему отведать нашего железа? Скачите и передайте своему князю — пусть убирается восвояси, покуда не проучил я его, чтобы впредь не зарился на чужое добро.

Разгневался Роман. В самое больное место ранили его эти слова.

— Жгите, разоряйте и берите все! — сказал он дружине. — Еще поклонится мне Лешка, так ли еще поплачется! — и, собрав войско, двинулся к Сандомиру.

Пока шли через Волынь, погода стояла сухая и ясная, но едва приблизились к польскому порубежью, как зарядили затяжные дожди.

Не часто случалась в здешних краях весною такая непогодь. Ладно бы еще грозы, ладно бы ливень, а то легла на землю вязкая пелена, дороги расползлись, обоз с оружием и доспехами застрял в пути.

Не нравилось это Роману. Сидел он, нахохлившись, в промокшем шатре, слушал, как стучат по натянутому верху дождевые капли, злился.

Пришел печатник Авксентий, отряхнулся, как кот, — стряхнул с корзна холодные брызги; отроки следом за ним вкатили бочонок меда.

— Что это, что?! — взорвался Роман. Глаза его сузились.

Не узнавал Авксентий своего князя. Бывал он буен во хмелю, а в трезвости — спокоен и сдержан. Что случилось с Романом, не может быть, чтобы причиною тому была одна лишь распутица?..

Авксентий подал знак, и перепуганные отроки мигом выскочили из шатра.

— А ты?! — сверлил его острым взглядом князь.

— Тоже гонишь, княже? — с мягкой улыбкой, словно перед капризным ребенком стоял, улыбнулся печат ник. Улыбка подействовала на Романа, он промолчал и отвернулся. Авксентий сел напротив, уперев в колени ладони, ждал.

— С обозом-то как? — не оборачиваясь, через плечо спросил Роман.

— Послал гридней, — сказал Авксентий, — пущай помогут.

Роман кивнул.

— А коней?

— И коней взяли в поводу.

— Наказать бы им, чтоб не жалели. У ляхов не один табун возьмем, а пока нам к спеху. Опасаюсь я, не идут ли впереди войска Лешкины проведчики. Как бы в другой раз не угодить в засаду...

Роман вдруг резко повернулся, склонился к Авксентию:

— Вижу, по глазам вижу — с новостью пришел. С недоброй?

— Бог весть, — сказал печатник, — иная новость и недобрая, а потом добром оборачивается.

— Сказывай.

Поднеся ко рту кулак, печатник прокашлялся:

— Шел тут кружным путем человечек к Матфею. От ромеев.

— Ну?!

— Допросил я его. Ершистый оказался, гордый. Сперва и говорить со мною не хотел: старший князь-де у вас в Киеве, а ты кто такой?

— Ишь ты, — усмехнулся Роман. — Ты, Авксентий, ловок, ты из него небось все вытряс?

— Всё не всё, а кое-что вытряс. Взяли, вишь ли, латиняне Царьград.

Ожил Роман, вскочил, забегал. Остановился над печатником, сопел тяжело.

— Не брешет?

— Куды брехать-то? Сам патриарх его снарядил на Русь. С грамотою...

— Ан жив патриарх!

— Не прежний ныне патриарх в Царьграде, Романе. Нынче все переворотилось. Патриарх и тот не нашей — латинской веры...

Думал Авксентий — сейчас взорвется князь. А тот вдруг рассмеялся. Долго смеялся Роман, вытирал пальцем выступившие на глазах слезы.

— Помнишь, как приходили ко мне легаты от Иннокентия? — спросил, все еще улыбаясь.

— Как не помнить. Настырны были зело. Выпроваживал я их, так идти прочь не хотели...

— Соблазнял меня папа...

— Ох, и соблазнял!

— Хотел королем русским меня учинить... А с дарами-то прибыли легаты скудными. Всё норовили, как бы от нас что с собою унести.

— Зато обещал тебе Иннокентий и злато, и иное богатство, и грады у ляхов для тебя добыть, — напомнил Авксентий.

— А како ответствовал я им? Вот мой меч, сказал я, им распространю и умножу я землю Русскую.

Любил, когда хвалили его, Роман. Лесть любил. Сам похвалялся. Но на сей раз похвалою не себе была исполнена его речь:

— Поучали нас ромеи, быстро забыли, как брал их на щит Олег. Темные-де мы, прячемся от света божьего в леса и болота. Вона как!.. Нынче, поди, в Киев на коленях приползли, просят убежища. А я иду на ляхов — и короля ихнего Лешку, папой венчанного, заставлю трепетать, яко зайца. А ведь тоже горд, тоже себе на уме. Вот и весь мой ответ Иннокентию. И за Царьград, и за поруганную веру нашу.

Теперь уж не смех стоял в его глазах, а застыло светилась ненависть.

Вдруг у самого шатра зачавкала грязь, сполошно заржали кони.

Вбежал отрок, зашатался, прижимая ладонью бок, медленно стал валиться на сторону. Едва успел подхватить его Авксентий, под рукою почувствовал сырое и теплое — кровь. Из спины отрока торчал расщепленный обломок стрелы.

Роман, как был, простоволосый и в одной рубахе, выскочил во тьму.

У костров шла жестокая схватка. Пешие батогами отбивались от конных. Пешие были босы и без кольчуг, на конных знакомо поблескивала дощатая броня. Опешил Роман: ляхи! Откуда?.. Живо повернулся, снова вбежал в шатер, выхватил из висевших на столбике ножен меч. Авксентий все еще склонялся над умирающим отроком, смотрел на князя со страхом.

Роман прыгнул с пригорка, огляделся: где-то рядом должен быть конь. Разглядел, обрубил поводья, вскочил прямо на мокрую от дождя, скользкую спину — вперед.