Обагренная Русь

А еще обузою стал доставивший их в Киев добрый конь. У скоморохов одна худая лошаденка, им бы ее прокормить — доброму же коню и овес нужен, и сено...

— Давай продадим коня, — предложил как-то Мистише Крив.

— Да ты что?! — обомлел паробок. — Как же это я боярского коня продавать буду?

— А не будешь, так одна тебе дорога: возвращаться в Триполь без фаря.

Вот ведь задача: и к боярину возвращаться нельзя, и коня лишиться боязно. Да и как его продавать: того и гляди, схватят зоркие мытники, начнут выспрашивать, чей конь, потянут к ответу, в темницу кинут...

Через некоторое время горбун снова пристал к паробку:

— Гляди, тощает животина. Ну на что тебе конь? Ежели сам боишься, отдай мне, я его продам. А сыщешь фаря — простит тебя боярин.

— Мой не простит...

Упрямился Мистиша, хоть и сам уже понимал: никуда не денешься, все равно сгинет конь, все равно ответ держать перед Стонегом.

— Может, еще повременим? — стал он упрашивать Крива, — Вдруг сыщется фарь?

За последнюю цеплялся надежду.

— Ладно, — сказал горбун, — Приглянулся ты мне, в беде тебя не брошу.

И стал он потешать честной народ на торгу вместе со скоморохами: горб ему помогал, дело для Крива привычное. А еще стрелял он из лука: подбросит яблоко и разит его стрелою на лету. Очень нравилась киянам эта забава. Но того, что подавали, едва хватало на пропитание.

Через два дня сунул ему Мистиша поводья в руку:

— Была не была, продавай, Крив, коня.

Привел вечером горбун незнакомых людей в скомороший стан, долго торговался с ними, седло расхваливал, уздечкой тряс. Но те людишки тоже были себе на

уме — знали, что не своего коня продает Крив (откуда быть у него коню?), за каждую ногату едва не лезли в драку. Не сдавался горбун. Тогда они ему сказали:

— Дело твое. Но только попомни, не долго пользоваться тебе конем — нынче же сбегаем да кликнем стражу. Пущай ни нам, ни другим не достанется, пущай поставят его в княжескую конюшню.

Язык держи, а сердце в кулак сожми. Понял Крив, что не кончится добром эта встреча. Уступил. Увели незнакомцы коня.

— Ну, теперь мы, Мистиша, вольные люди, — сказал не привыкший подолгу унывать горбун.

И принялись они бродить по Киеву, везде высматривать да всех расспрашивать. И не зря. Скоро дошла до них первая весточка.

— Фарь, говоришь? Угорских статей? — припомнил один из гончаров на Подоле. — Как же, как же... Кажись, у Несмеяна видел.

— Недавно из Олешья с гостями прибыл?

— Кто?

— Да Несмеян-то, — подсказал Крив.

— Может, и из Олешья. А то еще откуда. Мне-то почем знать?!

— А где видел?

— Несмеяна, что ль?.. У нас и видел, на Подоле. Проезжал он тут с дружинниками... Ну, народ и высыпал, все глядят на коня, любуются. Отколь, спрашивают, у тебя, Несмеян, этакой фарь. А он и отвечает со смехом — Роман, мол, мне его подарил...

— Наш фарь! — не сдержавшись, вскрикнул Мистиша. Крив дернул его за рукав, но поздно уже было: вылетевшего слова не вернуть.

— Это как же так ваш? — прищурился гончар, — Чай, не водятся такие кони у простых людинов.

А Мистиша возьми да еще подлей масла в огонь:

— И верно, Романов подарок этот фарь. Но только не твоему дружиннику дарил его князь, а моему боярину Стонегу.

— Не слушай ты его, добрый человек, — поспешил на выручку горбун, потому как знал, что положено за клевету прокалывать шилом злые языки, — Не в своем уме паробок.

И потащил за собою Мистишу с Подола прочь. Рассердился на него паробок:

— А говорил, что будешь мне верным товарищем.

Как же сыщем мы коня, ежели напали на след, да гнать его побоялись? Чего взгомонился-то?

— Ты в Киеве человек новый, — спокойно пояснил ему горбун. — Вот и делай, что велят. Помнишь, как поглядел на нас гончар? Не скоро до него слова твои дошли, а коли бы скоро, так не ходили бы мы с тобою теперь по Владимирову городу, а везли бы нас на допрос к воеводе. Ты Несмеяна знаешь?

— Не, — помотал головой Мистиша. — Только и видел, что у Стонега...

— То-то и оно. Что, как не признает он за собою вины? Конь-то небось все же дареный. Вот и выходит, что мы на него напраслину возвели, перед добрыми людьми обесчестили.

— Как же быть-то? — обескураженно уставился на него Мистиша. — Придумай что-нибудь, Крив.

— Вот я и думаю, — почесал в затылке горбун. — Как зовут твоего дружинника, мы теперь знаем. Гончару и на том спасибо. Но когда встретимся с Несмеяном, ты к нему сразу не кидайся. Поклонись да по чину все объясни: так, мол, и так — боярин-де мой серчает. Может, и пожалеет он тебя...

— А ежели нет?

— А ежели нет, то сами уведем коня. Но тогда держись, в руки Несмеяну не попадайся!

— Шибко напугал ты меня, Крив.

Язык языку ответ подает, а голова смекает. Теперь во всех разговорах Мистиша положился на горбуна, в беседу не встревал, а только слушал. Как стал Крив про Несмеяна спрашивать, закрутилось колесо: то здесь его видели, то там. Дружинника в городе знали хорошо, верный путь к нему указывали, но всё не поспевали горбун с паробком ко времени: был, да уехал, а к кому — неведомо.

— Потерпи еще немного — словим мы твоего Несмеяна, — улыбнулся Крив.

К вечеру сказал им кто-то, что видел, как подался Несмеян с дружиною к исаду.

Заволновался Крив:

— Поспешать нам надо. Как бы не наладился он снова в путь.

Припустили они бегом и в первый раз пожалели, что нет у них коня. Но зря спешили: на исаде Несмеяна не было. Только бока себе намяли в толчее, едва не потеряли друг друга.

— Ничего, не отпыхавшись, дерева не срубишь, — не терял надежды горбун, выбираясь из толпы.

Мистиша глядел вокруг себя завороженно: сколь прожил он в своем Триполе, а такого не видывал.

— Лодий-то сколько — как листьев в воде! Неужто со всей земли собираются в Киев торговые гости?

— А чего ж им не собираться — живем богато, соседям в рот не заглядываем: и мех у нас, и воск, и кони, и рыбий зуб. И брони, и мечи. Вот и везут нам в обмен — кто аксамит, кто ковры, кто сарацинское пшено... Мы гостям рады!

— Вот живут-то, — восхищенно протянул Мистиша, не торопясь уходить с исада.

— Про гостей ты, что ль?

— А то про кого!

— Не завидуй им, Мистиша, жизнь у них трудная и опасная — потому и ходят с дружиною. Нынче вернулся с прибытком, а завтра, глядишь, снесут голову где-нито на волоке — и вся недолга.

Так, беседуя, не торопясь, поднимались они к Подольским воротам, как вдруг кто-то окликнул горбуна:

— Крив, ты ли это?

Из толпы навстречу им кинулся, растопырив руки, рослый бородач. Горбун пригляделся к нему, сделал шаг, другой.

— Негубка? Купец?!

— Он самый я! — закричал Негубка и принялся обнимать и шлепать Крива по горбу, приговаривая:

— Вот ведь где встретиться довелось, а я уж и вовсе потрял тебя из виду.

— Меня потерять из виду немудрено, — говорил, улыбаясь, Крив и с гордостью поглядывал на Мистишу (вот, мол, какие у меня знакомцы!).

— А этот паробок не с тобой ли? — заметив его взгляды, спросил Негубка и, не дождавшись ответа, двинулся к Мистише, тоже обнимал его и разглядывал пристально.

— Мистишей его кличут, — стоя рядом с ними, запоздало объяснял Крив, — Вместе из Триполя шли, вместе в Киеве мыкаемся...

— Да почто ж мыкаетесь-то? Пойдемте ко мне на лодию. Эх, Крив, Крив, как рад я тебя видеть живым и здоровым!.. Сколь уж лет прошло с нашей последней встречи?

— Почитай, первой и последней она была, — попра

вил горбун. — А лет прошло не так уж и много.

— И то верно. Спас ты меня тогда, — кивнул Негубка, — и я пред тобою в долгу.

— Нам ли долгами считаться, свиделись — и ладно, — смущенно проговорил Крив. — А Митяй с тобою ли, купец?

— Не забыл? — обрадовался Негубка. — Со мною, где ж ему быть! Вот пойдем на лодию, там н свидитесь.

И он потащил их за собою, решительно разгребая плечом толпу.