Большое гнездо

Не дождался Одноок угощенья, а думал: расщедрится игуменья. Досифея посмеивалась: «Оттого и богат боярин, что из блохи сапоги скроит. Да меня не проведешь».

Разъехались они после полудня. Свернули слуги полстницу, поклонился Одноок игуменье:

— Прощай, матушка. Дай бог тебе здоровья.

— И ты прощай, боярин. Спасибо за угощенье.

Рванули кони, взяли с места возок, покатили его к перевозу. Под скрип колес Досифея задремала.

5

Утомительная дорога в возке, верхами и на лодиях была позади. Только что прибывший из Ростова епископ Иоанн, бывший Всеволодов духовник, заступивший на ме сто почившего в бозе дряхлого Луки, еще переодевал дорожное пропыленное платье, как в дверь постучали, и, отстраняя от прохода служку, в горницу вступил Кузьма Ратьшич.

— Входи, Кузьма, входи, — запоздало пригласил его Иоанн, оправляя полы просторной рясы и добродушно улыбаясь.

— С прибытием тебя, отче, — поклонился епископу Кузьма и тоже улыбнулся. — Шел мимо, гляжу — возок на дворе. Давненько ждали тебя, давненько. Должно, не ко времени я — притомился ты, да вот не утерпел. Дай, думаю, взгляну на Иоанна. Сколь уж времени не виделись...

Епископ по-простому обнял дружинника и усадил на лавку. Глядя ему в глаза, медленно покачал головой:

— А ты все не стареешь, Кузьма. Будто время обходит тебя стороной...

— Льстишь, отче.

— Радуюсь. Старость не красные дни. Нынче ехал, думал: в былые-то годы всю дорогу от Ростова с одним привалом бы отмахал.

— Ишь, чего захотел, — засмеялся Ратьшич. — По сану тебе не пристало шибко-то гнать. Небось не отрок — духовный пастырь. Суета — дело мирское.

Говорили они так весело, потому что знакомы были давно, и годы у них были равные, и думы были одинаковые — оба служили князю Всеволоду, и Всеволодовы мысли были их мысли, и воля князя была их воля. И иной жизни они не желали.

Еще совсем недавно Кузьма ездил в Киев к митрополиту добывать Иоанну епископию. Трудное это было дело, много положил Ратьшич на него трудов и терпенья, ибо знал: от того, кто сядет в Ростове, будет зависеть многое. Сколь уж лет с благословения ростовских епископов плодилась за спиной владимирского князя боярская вражда, сколь уж раз перекидывался Великий Ростов то к Ростиславичам, то к новгородцам.

Упрям был митрополит, но и осторожен: прямо против Иоанна не высказывался, а время тянул, сносился с Рюриком. Но Рюрик был плохою ему подмогой, а до патриарха в Царьград за неделю не доскачешь.

Богатые дары привез Ратьшич от своего князя на двадцати возах — не только грозил, но и задабривал митрополита Всеволод. И еще знал митрополит, что и в Царь граде есть у владимирского князя заступа, что течет в его жилах и византийская благородная кровь, а терять свое добытое с трудом место в Киеве ему не хотелось. Да и не до Руси было в те дни патриарху: стояло у самых царьградских ворот огромное войско сумасбродных крестоносцев...

Уступил митрополит Всеволоду, утвердил Иоанна в Ростове — так и кончилась там боярская вольница.

С тех пор жил Иоанн и в Ростове и во Владимире. В Ростове больше, потому что нужен еще был там Всеволоду строгий присмотр. Нынче явился епископ к князю после более чем полуторагодовой отлучки.

В замыслы Всеволода он был посвящен и уже догадывался, с чем связана предстоящая встреча.

— Всей смуте новгородской начало — владыко Мартирий, — сказывал Иоанн засидевшемуся у него Ратьшичу. — Посадник ихний Мирошка Нездинич нам не в опаску, хотя и за ним глаз да глаз нужен. А Мартирий напорист и хитер. Бояре, что мечтают, как и прежде, сажать в Новгороде князей по своей воле, глядят на него с надеждой. Оттого и Ефросима отвергли, что был Ефросим разумен и понимал: не время нынче Новгороду ссору заводить со Всеволодом. Купцы, те уж возопили: не стало на земле порядка. И не вижу я иного исхода, как посадить князю нашему сына своего на новгородский стол, а с ним послать дружину...

— Не примут дружину в Новгороде, — выразил сомнение Ратьшич.

— Податься им некуда — примут. Ране-то, ежели что, обращались они к киевским князьям, теперь же Рюрику не до них: Роман, волынский князь, на него в великой обиде. Самое время обуздать строптивых.

— Ты князю-то про то и скажи.

— Почто же во Владимир-то я прибыл? — улыбнулся Иоанн. — И еще хочу сказать Всеволоду, чтобы поспешал. Донесли до меня верные людишки, что не без помощи Мартирия обхаживают Мирошку бояре, коим не по душе пришелся доставленный к ним Всеволодом Ярослав Владимирович, — хотят крикнуть на вече Мстислава Давыдовича. Ярослав-то тих и послушен, а Мстислава я знаю — от него иного и не жди, кроме как новой смуты — он ведь единого с Рюриком корня... Мирошке-то Нездиничу нашего бы человечка под бок. Ему ведь и тех, что за Мстислава, обидеть не хочется (как-никак, а с их помощью сделался посадником), и противу Всеволодовой воли идти опасается. А Ярослав, как смекаю я, всем не по душе...

— Любит Всеволод Ярослава...

— Знаю. Оттого и думаю, что нелегкий нам предстоит разговор.

Иоанн потер виски, решительно прошелся взад и вперед, остановился перед Ратьшичем, покачал головой.

— Мы у князя первые советчики, — сказал он. — С нас и спросится. Так почто должны мы молчать?

— Вот бы Нездинича надоумить... Нездиничу лучшего не придумать, как только что отказаться и от Ярослава, и от Мстислава також. Пусть сам и просит Всеволодова сына в Новгород. Тут уж боярам деться некуда.

— Умен ты, Кузьма, — засмеялся Иоанн. — Недаром полюбил тебя наш князь.

— Да и ты у него в чести, — сказал Ратьшич.— А что до верного человечка, то есть у меня один на примете...

— Уж не Словиша ли?

— Угадал. Он самый...

— А я повидаюсь с Ефросимом, — задумчиво произнес Иоанн. — Шибко любят его в Новгороде. Мартирия-то клянут, а Ефросима любят. Пущай подбирается к Нездиничу... Словиша-то с одной стороны, а Ефросим с другой. Крепко обложат посадника — никуды ему не деться. Дело выдумали мы с тобой, Кузьма.

— Не копьем побивают, а умом.

— Ишь ты, яко возгордился, — улыбнулся Иоанн, — а про то запамятовал, что всё в мире от бога.

— Разум — богу во славу, — быстро нашелся Кузьма.

Иоанн перекрестил его и поцеловал в лоб.

— Ступай покуда.

Кузьма вышел. В дверях он снова столкнулся со служкой. Тот отступил в полутьму перехода, быстро скользнул по лицу Ратьшича пристальным, нехорошим взглядом.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Одноок, наверное, не так убивался бы, если бы сын не увел у него со двора двух лучших коней.

Сейчас Звездан радовался своей сообразительности, потому что ежели надумал бы идти пешком до самого Новгорода, то и его и ушедшего с ним конюшего Вобея схватили бы давным-давно.

В пути никто их не обгонял, лишь на подъезде к одной небольшой деревеньке повстречался длинный епископский обоз. В переднем возке Звездан увидел Иоанна, было с ним много челяди и служек, гарцевавших на обочине, но за кустами беглецов не заметили, и к вечеру те благополучно прибыли в Ростов.

У Вобея здесь были знакомые, приняли они путников с лаской, накормили, напоили, уложили спать, а утром снарядили в дорогу с хорошим запасом съестного, которого должно было хватить до конца путешествия.

Вобей оказался говоруном; сначала Звездан слушал его с охотой, но скоро он ему изрядно надоел. Историю его он знал уже почти наизусть и сам мог рассказать любому не хуже самого конюшего.

Сказать по правде, так только одного никак не мог взять он в толк: что заставило Вобея бежать с ним вместе от Одноока. Боярин его не обижал, хоть и не щедро, но одаривал — не то что других челядинов, которым и еды-то не каждый день перепадало досыта.