Большое гнездо

Сошла июльская удручающая жара. На свежем жнивье собирались крикливые грачиные стаи, в лугах шумливо озоровали скворцы, предвещая скорый отлет. В деревнях справляли праздник первого снопа, над крышами изб витали пахучие дымки, бабы выносили воям свежеиспеченные колоба, поили парным молоком.

Молодого князя Юрия Мария в поход не пустила, а Константин был рядом со Всеволодом. Но когда наскучивали ему неторопливые речи отца, он давал коню шпоры и нагонял головной отряд, в котором ехали Словиша и Веселица со Звезданом. Здесь ему всегда находилось дело, а уж рассказов он от дружинников наслушался таких, хоть уши затыкай.

Подрос Константин, раздался в плечах, легкий пушок заиндевел на верхней губе.

Молодого княжича дружинники не стеснялись, говорили при нем открыто. И это льстило Константину: вон Словиша — отчаянный вой, а обращается к нему, как ровня, спрашивает совета, как у взрослого.

К Смоленску ближе отступило на север равнинное ополье — плотнее и выше пошли леса. Чем дальше, тем труднее продиралось сквозь них многочисленное Всеволодово воинство. Пробирались сквозь бурелом не только тореной дорогой, но и узкими тропками, боялись потерять друг друга, часто пересылались дозорами.

Случалось, в лесной глухомани наезжали на топкие болота и тихие озерца с прозрачной студеной водой. Здесь воям было раздолье. Сбросив лишнее платье, в рубахах, с гибкими луками в руках, они разбредались по низким берегам, стерегли и били в лет гусей и уток.

Константин не отставал от дружинников. Осторожно пробираясь в зарослях, Веселица наставлял княжича:

— Не суетись, к утке подходи по ветру. Как вскинется она над водой, так ляжет на крыло против ветра — иначе ей не взлететь. Тут ты ее и жди, сама к тебе приблизится — вот и бей наверняка.

Случилось так, что из разных мест на одну крякву они вышли. Упала утка, пронзенная стрелой. Не раздеваясь.

Веселица бросился за нею в воду. Стрела его была, с меточкой на наконечнике.

Радовался княжич:

— А что, Веселица, ловко я ее в воздухе взял?

Держа утку в руке, смущенный и мокрый Веселица сказал невпопад:

— Да как же ты, княжич, такое выдумал? Моя стрела — моя и утка...

— Нет, моя, — побледнел Константин. Глаза у него узкими стали, злыми, лицо вдруг покрылось темными пятнами.

Ничего этого не заметил Веселица. Бросив утку на траву, сказал добродушно:

— Ишшо и ты возьмешь свою, княжич. Благо, на озере их видимо-невидимо. Отродясь такого места не встречал...

— Моя это утка, Веселица, — упрямо повторял Константин. — Почто перечишь? Почто дерзишь?..

С удивлением взглянул на Константина Веселица, пробормотал обиженно:

— Стрела моя на наконечнике с меточкой. Вот она!..

Снова хмурым сделался княжич, закричал, затопал ногами, размахнувшись, ударил Веселице по загривку. От неожиданности не устоял, покачнулся и сел Веселица в траву. Глазами моргает, глядит на Константина с испугом и удивлением.

— Так чья это утка, холоп? — спросил Константин, подступая ближе.

— Твоя, княжич. Как есть твоя, — образумившись, ответил дружинник. — От радости дух перехватило. А то, что ты в нее стрельнул, видел сам. И стрела твоя, ей-ей...

— То-то же, — удовлетворенно отступил княжич. Веселица поднялся с травы, посмотрел на Константина с удивлением. «А крутенек будет у молодого нрав, — подумал он. — Крепкий вырастет князь».

С тех пор стал держаться он с Константином настороже, лишних слов не говорил, наперед него не встревал в беседу.

— А что, Веселица, — спрашивал его Константин вечером у костра, — правду ли мне сказывали, будто был ты купцом, а дружинником тятенька тебя сделал?

— Все правда, княжич, — с готовностью отвечал Веселица.

— И далеко хаживал?

— Купецкое дело привольное. Где лучше идет товар, туды его и возишь.

— А в булгарах бывал?

— Бывал и в булгарах...

— Да верно ли говорят, что булгары другому богу молятся? — поблескивая высвеченными костром глазами, выпытывал Константин.

— Верно, княжич. Другой веры они.

— Да как же это?

— Так испокон веков на земле положено. Едина Русь, а князей на Руси сколь?..

— Ишь ты куды разговор ведешь, — недоверчиво разглядывал его Константин. — А батюшка мне иное сказывал...

— Что же тебе батюшка сказывал?

— Един бог в небесах, един и князь на Руси. Вот что сказывал!.. А те, что противятся, недруги нам. На них батюшка рать собрал, чтобы проучить. Впредь неповадно им будет ставить себя выше Владимира...

Константин замолчал, уставившись в огонь.

— И подумал я, Веселица: ежели бог един, то и земля едина. Так почто порознь живем? —проговорил он, вдруг встрепенувшись.

— Не нами сие устроено. Вот ты — княжич, а я дружинник. Почто так?.. Ведь и меня и тебя мамка в муках родила.

— Меня родила княгиня, — сказал Константин, как отрезал.

«Длинен у тебя язык, Веселица, так окоротят!» — поспешно одернул себя дружинник. Во второй раз попал он с княжичем впросак, а ведь зарекался.

Чтобы перевести на другое разговор, стал он рассказывать Константину, как ходил с товарами к германцам, как, будучи в Царьграде, видел огромное воинство, шедшее освобождать от неверных гроб господень.

— А ты в Иерусалиме бывал? — загорелись у Константина вновь оживившиеся глаза.

— Не, в те края я не хаживал.

Пытлив и любознателен был Константин, донимал своими вопросами не одного Веселицу. Доставалось от него и Словише, и Звездану. Было у Звездана в мешке приторочено к седлу много книг. И из тех книг рассказывал он молодому княжичу разные поучительные истории. Но Четки боялся Константин, к Четке с расспросами не лез, зато ежели попадал он в его руки, то подолгу не выходил из шатра.

Всеволод следил за ним строго, в ученом рвении Четку поощрял. Для того и взял он его с собою в поход, чтобы не оставлять княжича без надзору, чтобы ежедневно насыщать его ум полезными знаниями.

Один Четка среди всех отваживался покрикивать на Константина. И княжич не перечил ему, к отцу жаловаться не ходил, покорно зубрил отчерченные грязным ногтем попа страницы.

Горячее лето отходило с обильными в тот год дождями. Застревали на размытых дорогах обозы, ушедшие вперед отряды сами добывали себе пропитание: где в лесах набьют дичи, где очистят сусеки у запасливых крестьян.

Весть о том, что движется Всеволодова рать, летела далеко впереди. Уж на что Словиша был скор со своим летучим отрядом, но и он, наведываясь в иное село, встречал только пустые избы да голодных докучливых собак.

— Ишь ты, — ворчал он, смекая, как накормить своих людей. — Попрятались, ровно мыши...

И рассылал воев пошарить вокруг — далеко уйти мужики не могли. Находили беглых, приводили под стражей.

— Это что же вы, мужики, — стыдил их Словиша, — своих не привечаете, ровно и не хрестьяне мы, а поганые?

— Тута мы, — разводили мужики руками.

— А скот ваш где?

— Скот угнали...

— Кто ж угнал-то? Небось сами и угнали?..

— Нам что, — говорили мужики, — мы люди привычные, мы и на лебеде проживем. А скота у нас нет...

Конечно, ни единому слову их не верил Словиша:

— Ежели добром не хотите, так сыщем сами.

— Ищите, ратнички, ищите, дай-то вам бог, — согласно кивали мужики и покорно садились на завалинки.

Шарил Словиша по лесам, находил скот, говорил им:

— И не стыдно, мужики?

Мужики не стыдились Бабы плакали и не отдавали своих коров:

— Да как же мы без кормилицы-то? Как же детки наши малые?!

Скот забивали на месте, скоро свежевали туши, разводили за околицей села большие костры, ели, пили досыта и уходили дальше. У тех же ратников были дома свои семьи, ребятишки. Иные жалели, уходя:

— На смерть голодную кинули село...

— Как же они — зимой-то?

Однако не по своей воле шли они в поход, и многие из них не вернутся в родные избы. На всё воля князева. Князь дальше глядит, больше видит.