Страница 72 из 111
— Аль свекрови не рада?
— Дома — как хочу, а в людях — как велят.
— Не в людях ты — дома,— недовольный ее ответом, наставительно произнес Святослав.
— Гостям мы всегда рады.
Пребрана бросила быстрый взгляд на Васильковну и отвернулась. Лицо княгини покрылось бурыми пятнами. Владимир побледнел. Но Святослав продолжал спокойно:
— В речах твоих ума нет, одно суесловие. Почто дерзишь?
— Не на суд пришла.
— Ты дело говори,— нахмурился Святослав.
— Ну говори же, говори,— болезненно морщась, пролепетал Владимир.— Про то, как зимой бежала, про Словишу.
Румянец на щеках Пребраны поблек. Она поджала губы.
— Про то, что между нами было, нам и судить, — сказала она, обращаясь к мужу. Владимир опустил взгляд — не выдержал, стыдно стало.
— Сына моего срамишь,— сказала Васильковна срывающимся от гнева голосом. Сжала в кулаки покоящиеся на коленях руки.
— Сам себя осрамил. Чего же срама ему бояться? — удивилась Пребрана.
— Ты что говоришь? Ты кому говоришь?!— привстал на стольце Святослав.
— Я мужу говорю — перед ним ответчица,— дерзко оборвала его Пребрана.
— Нынче снова шуму на весь Новгород,— сказал Святослав.
— Шум-то есть, да не я шумнула,— усмехнулась Пребрана.— Как унес ты, свекор, ноги из-под Переяславля, с тех пор шум и пошел. Послушали бы, что кончанцы говорят. Говорят, мол, не с руки нам ссору затевать со Всеволодом, а покуда ты, свекор, в Новгороде, ссоры не миновать...
— Отколь такое?— удивился Святослав.— Меня со святыми дарами встречали.
— А как проводят?
— Проводят, как повелю.
— Великий Новгород — не Киев,— сказала Пребрана.— Да днесь и в Киев вам дороги нет.
— Уймись!— вскочила Васильковна.— Совсем рехнулась. Как есть, выжила из ума. А ты, ты-то куды смотришь?!— набросилась она на сына.— Ты-то куды глядишь?!
Владимир задохнулся от страха, подался за отцов столец. Святослав посопел в бороду, но ничего не сказал. Васильковна снова села на лавку.
Тихо стало. Билась в стекло надоедливая муха.
— Ну, будя,— наконец проговорил Святослав, поднимаясь со стольца и разминая ноги. — Шибко хорошо поговорили. Повеселились.
— Нет уж,— вскинулась, вновь оживляясь, Васильковна.— Коли вышла такая беседа, то и мне, матери, слово дай молвить.
— Да уж молвлено,— прогудел старый князь.
— Как велишь,— побагровела Васильковна.
Святослав, помешкав, махнул рукой: ладно, мол, говори.
— Нынче яйца курицу учат,— наставительно сказала Васильковна, обращаясь к мужу.
Святослав крякнул и отвернулся. Владимир, подавшись к матери, вытянул шею. «Ишь ты, какой заморыш,— с тоской размышляла Васильковна.— А все из-за нее. Юрьево семя». О Пребране она не могла даже думать спокойно. Если Святослав такой простак, то уж она-то давно догадалась: пока Пребрана при сыне, ничего путного из Владимира не выйдет. Вон какая орлица — она и покрепче парня под себя подомнет.
С улыбкой наблюдая за свекровью, Пребрана дивилась: ну и баба!.. Свекор-то совсем скис. Ей было жаль Владимира. Не хотелось смотреть на мужа, такого хрупкого и несчастного. Зимой он больше нравился ей: была в нем и твердость, и настойчивость.
Слова Васильковны доходили до нее словно через туман:
— Красна пава пером, а жена нравом... А нрав-то у тебя, Пребранушка, весь в деда твово. Так то — князь. Ты же — мужнина жена. Отколь в тебе это?!
— Чем бог наградил.
— Не бог, а люди,— строго осадила ее Васильковна.— Отец-то, Михаил, и вовсе святым не был.
— Ты, свекровь, отца мово не тревожь,— сдавленным голосом предупредила Пребрана.
— Вот оно, вот! — обрадовалась княгиня.— Все наружу и вылилось.
— Кшыть ты! — оборвал ее Святослав.
Владимир отскочил от отца. Переведя взгляд на Пребрану, старый князь сказал:
— Ступай покуда. Жди к трапезе.
Пребрана поклонилась с улыбкой и вышла.
— Куды поворотила,— протянул Святослав, подходя к жене.— Прежде чем языком-то молоть, подумала бы — что.
— Аль не правду сказала?— удивилась Васильковна.
Святослав досадливо поморщился.
— Кому нынче твоя правда нужна? Чай, мы не на Горе. Чай, Всеволодовы-то уши — вот они,— и он ткнул пальцем в дверь, за которой скрылась Пребрана.— Нынче нам самое время замириться со Всеволодом, а на старые обиды вспоминать.
— Да ты, батюшка, что? — пошатнулась Васильковна.— Никак, от сына своего, от Глебушки нашего, отступился?.. А он-то, родненький, в сыром порубе мается, нас с тобой вспоминает, ждет не дождется.
Она хлюпнула носом, пожухнув, как лист, опустилась на лавку.
— Баба, она и есть баба,— смягчаясь, сказал Святослав.— Ничего твоему Глебушке не станется. А то, что в поруб угодил,— через свою же глупость, не через нашу. Неча было в Коломне сидеть, не за тем его к Роману отсылал. А нынче и Роман сгинул, и мне — вечный позор.
— Сердце у тебя каменное...
— Ты лучше умом пораскинь,— не слушая ее, продолжал Святослав.— Не замирившись со Всеволодом, ни Киева, ни Глеба нам не видать. За Глеба воевать нe пойду, войско мне против Рюрика сгодится.
Не было рядом с Васильковной Кочкаря, не у кого было ей спросить совета. Растерялась она. И хоть болело у нее сердце за Глеба, а перечить разгневанному князю она не решилась.
Владимир, глядя на ссору родителей, боялся вставить слово. Так и промолчал он все утро. Молчал и за трапезой. Ел мало, много пил. Лишь удалившись в покои жены, дал волю накопившейся обиде:
— И за князя меня не почитаете. Ровно не я в Новгороде хозяин. Мало мне Боярского совета.
— Сам виноват,— сказала Пребрана.— Доколе будешь чужим умом пробавляться?
— А ты почто сердила батюшку? С добром он к тебе...
— Не в ту сторону батюшка твой глядит.
— Умна больно.
Пребране стало жаль Владимира. Сидит потерянный, не знает, руки куда деть, тискает тонкие пальцы. Подошла к нему, провела ладонью по темечку, поцеловала в лоб.
— Ровно с покойником прощаешься,— отстранился от нее Владимир. Но голос его смягчился.
Пребрана села рядом, обняла мужа за плечи.
— Чего уж там,— сказал, не подымая глаз, Владимир.— Нынче правда твоя. Велел батюшка звать Словишу.
3
Сидя в порубе, Словиша многое успел узнать. Охранники были добрые, с тоски заговаривали с ним, даже угощали медом. Рассказывали о походе Святослава на Переяславль, о приезде в Новгород. Чуял Словиша — ветер подул в другую сторону. Скоро и про него вспомнят.
Будто в воду глядел. Вспомнили.
Пришел веселый Широнос, длинный, скуластый и курносый вой, отомкнул решетку.
— Вылезай!
Пока Словиша отряхивал приставшую к кафтану солому, торопил его:
— Не гомозись. Аль приглянулось в норе?
— Сам с мое посиди,— отвечал Словиша, подымаясь по спущенной в поруб лестнице.
— Ишь, медведище какой,— сказал Широнос, разглядывая обросшего волосами, растрепанного Словишу.
— Не у тещи был на блинах,— дерзко ответил Словиша.
— Язык-то укороти, — посоветовал Широнос и шмыгнул.
Словиша расчесал пятерней свалявшуюся бороду. От яркого света, ударившего в лицо, закружилась голова.
— А белый-то,— удивился Широнос. — Всего насквозь видно.
— Добрый ты...
Глаза стали привыкать к свету. Приставив ко лбу ладонь козырьком, Словиша разглядывал воя.
Широнос смущенно переминался с ноги на ногу.
— Аль вовсе от людей отвык? — спросил участливо. Покашлял, перехватил осклепище копья:
— Пойдем, коли так...
Они пересекли заполненный людьми двор, поднялись на крыльцо княжеского дворца. В сени Широнос входить не стал, пропустил Словишу вперед и закрыл за ним дверь.
Войдя, Словиша огляделся: все, как прежде, все, как и раньше было. Не раз пировал он за этими широкими дубовыми столами, не раз держал с Пребраной совет. Много воды утекло в Волхове с тех пор — вон уж и снега стаяли, и деревья распустились, за окном — зеленый пойменный простор.