Страница 3 из 51
Собранный, подтянутый молодой солдат Виктор Гребенюк пришелся по душе отцовым однополчанам и вскоре по их ходатайству был переведен для прохождения дальнейшей службы в «свой» (они все так и говорили теперь — в «свой») полк.
Нелегка солдатская школа! Вечерами после занятий болели плечи, ныла натруженная спина. Но Виктор понимал: он должен все одолеть, к этому обязывает его долг гражданина, доят перед памятью отца. Понимал он и другое: без хорошей физической подготовки трудно будет ему управлять тяжелой и сложной специальной машиной. А это было его мечтой — поскорее сесть за руль такой машины. Тем более что он уже проявил себя с хорошей стороны в политической, боевой и огневой подготовке.
Но однажды у Виктора все же не хватило терпения. Не закончив дополнительного занятия, он спрыгнул с турника и пошел в казарму. Здесь-то он и увидел незнакомого старшину — черноволосого, с густыми смоляными бровями, сдвинутыми к переносице. Виктор не знал, что старшина, стоявший поодаль, уже давно наблюдал за ним. Старшина протянул Виктору руку, сказал, еще больше сдвигая брови:
— Знал я одного человека… Вы походите на него. Только у того выдержки больше было. Помнится, ехали на фронт мимо его дома, он мог задержаться, хоть на часок, а после догнать эшелон. Мог, да не стал! Дисциплина, говорит, всех касается, а больше всего — парторга. Тот человек целых три года же видел семьи, В оккупации она осталась. Да, между прочим, его родная станция называлась «Терпение». Как будто кто специально придумал. Никогда не забуду ни той станции, ни того человека.
— Это же наша станция! — изумился Виктор. — А как его звали?
— Евтей Моисеевич Гребенюк, — медленно произнес старшина. — Да что с тобой, парень?!
Виктор прошептал:
— Отец он мне.
— Знаю. Потому и пришел взглянуть на тебя. Воевал я вместе с твоим отцом. Кавказ обороняли. Севастополь, Прибалтику освобождали. Видел я, как погиб он. Гаврилов моя фамилия. А расскажу я о Евтее Моисеевиче не только тебе, но и всем солдатам.
Сердце Виктора замерло. Ведь этот человек был рядом с отцом, видел, как он ходил, говорил, смеялся, слышал его последние слова.
— Идем. — Старшина Гаврилов провел Виктора в комнату боевой славы.
Там, склонившись над большим подрамником, светловолосый ефрейтор Бурлетов сосредоточенно рисовал на полотне портрет. Виктор сразу узнал знакомые черты. Отец!
— Хороший портрет у вас получается! — похвалил старшина. — Евтей Моисеевич как живой!
Ефрейтор Бурлетов зарделся.
— Я хочу написать еще один, поменьше. А ты, Виктор, отошлешь его матери.
— Спасибо, — волнуясь ответил Виктор.
— А вот, смотри, какой путь проделали мы с твоим отцом. — Старшина подвел Виктора к лежащему на полу не завершенному еще стенду. Правда, победный путь на Запад был уже обозначен. Старшина Гаврилов обращался к Виктору и словно не замечал, что здесь собрались почти все солдаты роты. Застыл с кисточкой в руке и ефрейтор Бурлетов. Старшина говорил, что когда-то он, еще молодой солдат, считал повседневную службу «прозой», но на фронте убедился, как важна была учеба в мирные дни…
— Мы все мечтаем о чем-то необычном, о подвиге с большой буквы, — говорил старшина. — Но как совершить его, если ты находишься в карауле, а на твой пост никто не нападает, во время учений отправляешься за «языком», а «язык» — свой солдат из соседней роты? И все-таки берусь утверждать, что настоящий солдат рождается в дни этой будничной, но упорной учебы и в дни учебы пролагает он дорогу к подвигу. И служить солдат должен так, чтобы всегда мог сказать: «Да, я готов! На любые испытания, подобно отцу и многим сотням его боевых друзей, которые в борьбе с врагами совершили бессмертные подвиги. Мы заменили их в боевом строю, и замена эта надежная…»
3
Сколько в роте людей — столько и характеров. А при всем хорошем… Словом, Виктор Гребенюк оказался одним из «трудных» солдат.
Причиной тому была его вспыльчивость и непомерное стремление отличиться, доказать, что он достойный преемник отцовской славы. Но как раз это благородное в своей основе желание воспринималось другими порой как стремление выделиться из общей массы, занять в роте особое положение. Тем более что Виктор не только «вспыхивал спичкой», а бывало, и черновой работы чурался.
Как-то в субботний день сержант Василенко приказал Гребенюку вымыть пол в казарме. Виктор с таким вызовом ответил «есть!» и так яростно схватил ведро и швабру, что командир отделения вынужден был остановить солдата:
— Рядовой Гребенюк! В чем дело?!
Виктор недовольно ответил:
— Вы лучше вспомните, когда в последний раз полы мыл ефрейтор Жучков.
— Не кивайте на товарища, это стыдно, — сказал сержант. — А если вам прикажут в разведку идти? Тоже пускай Жучков идет, давно не ходил?
Виктор усмехнулся. Резко выделяющиеся на широком лице черные брови дрогнули.
— Сравнили! Полы и бой. На врага я грудью!
Теперь усмехнулся сержант:
— Слабовата еще она, ваша грудь.
Подошел ефрейтор Жучков, Потянулся к швабре:
— Давай, ершистый, а то ручки замараешь. Управлюсь как-нибудь!
Гребенюк с обидой посмотрел на Жучкова, плеснул воду на пол, с силой налег на швабру, бросил взгляд исподлобья — поддерживают ли его солдаты? Почувствовал — осуждают.
Вечером сержант попробовал побеседовать с Виктором по душам, но серьезного разговора не получилось. Виктор и сам уже все понял и слово дал себе «переломить» свой характер, а сержанту все же ответил:
— Полы, товарищ сержант, не для моего характера. Мне что-нибудь посложнее.
— Характер, характер… Обуздать его надо, вот что! Подчиняться воле командира, беспрекословно выполнять приказание — это те же ступени к мужеству.
— Проверите на учениях, — самонадеянно заявил Виктор, — а то — полы и… мужество!
— Что же, проверим, — пообещал Василенко.
… На тактических занятиях при наведении линии связи сержант приказал Гребенюку нести две катушки кабеля. На этот раз Виктор принялся выполнять приказ с неподдельной готовностью. Однако с полной боевой выкладкой тащить катушки по заснеженной целине навстречу упругому ветру, проваливаясь по пояс в сугробы, оказалось нелегким делом. Очень скоро Виктор выбился из сил, стал чаще задерживаться, чтобы перевести дыхание, горстями ел снег. И снова в груди шевельнулась обида.
Подумал про себя: «Проверить сержант решил! Назло две катушки сунул. Небось Шабловскому так одну!»
Худенький, низкорослый солдат, с белесыми бровями, еле заметными на розовом лице, Шабловский и верно уже обогнал Виктора. Оставив свою катушку, он вернулся к нему, предложил помочь. Но тут послышался голос сержанта:
— Отставить! Шабловский, ступайте к своей катушке. Гребенюк, прекратите есть снег… Отдыхать после будем, время у нас ограничено.
Виктор вскинул на плечи катушки…
Частые остановки рядового Гребенюка дорого обошлись роте: связь была дана с большим опозданием и она не выполнила задачу.
Виктор горько переживал все это. А еще больнее было оттого, что сержант не напомнил, как он похвалялся показать себя на учениях. Показал, ничего не скажешь.
Виктор угрюмо сидел у окна, наблюдая, как ветер крутит сложные вихри. Невеселые мысли тревожили душу. В колхозе все его уважали, председатель за руку здоровался… Там Виктор был сам себе голова. А вот в армейской жизни что-то не ладится. Конечно, домой ничего особого он не писал. Тон писем был нарочито бодрым, вроде: служим не тужим, дела в основном неплохи. Но чуткое материнское сердце уловило недоброе. Мать тут же отозвалась: «Что-то, сынок, тревожный ты. Не случилось ли чего? Пишешь, что «в основном» неплохо, а как же не в «основном». Характер-то твой знаю — горячий и с норовом. Переломи себя».
Вот и сержант Василенко тоже советовал «переломить» себя, мол; подчиняться воле командира — это тоже мужество.
… Солдатская жизнь вновь и вновь проверяла Виктора.
На учениях с боевой стрельбой сержант назначил Шабловского обеспечивать связь руководителю. Поискал глазами: кого бы послать вторым?