Страница 7 из 8
Не прошло нескольких секунд, как снова зловещий крик:
– Еще человек за бортом!
На мгновение все замерло на клипере. Многие в ужасе крестились.
Вахтенный лейтенант, стоявший на мостике, видел, как мелькнула фигура сорвавшегося человека, видел, как бросился в море другой. Сердце в нем дрогнуло, но он не потерялся. Он бросил с мостика спасательный круг, крикнув бросать спасательные буйки и с юта, и громовым взволнованным голосом скомандовал:
– Фок и грот на гитовы!
С первым окриком все офицеры выскочили наверх. Капитан и старший офицер, оба взволнованные, уж были на мостике.
– Он, кажется, схватился за буек! – проговорил капитан, отрываясь от бинокля. – Сигнальщик, не спускай их с глаз!
– Есть. Вижу!
– Скорей, скорей ложитесь в дрейф да спускайте баркас! – нервно, отрывисто торопил капитан.
Но торопить было нечего. Понимая, что каждая секунда дорога, матросы рвались как бешеные. Через восемь минут клипер уже лежал в дрейфе, и баркас с людьми, под начальством мичмана Лесового, тихо спускался с боканцев.
– С Богом! – напутствовал капитан. – Ищите людей на ост-норд-ост… Да не заходите далеко! – прибавил он.
Упавших в море уже не было видно. В эти восемь минут клипер пробежал по крайней мере милю.
– Кто это упал? – спросил капитан старшего офицера.
– Шутиков. Сорвался, бросая лот… Лопнул пояс.
– А другой?
– Житии! Бросился за Шутиковым.
– Житии? Этот трус и рохля? – удивился капитан.
– Я сам не могу понять! – отвечал Василий Иваныч.
Между тем все глаза были устремлены на баркас, который медленно удалялся от клипера, то скрываясь, то показываясь среди волн. Наконец он совсем скрылся из глаз, не вооруженных биноклем, и кругом был виден один волнующийся океан.
На клипере царила угрюмая тишина. Изредка лишь матросы перекидывались словами вполголоса. Капитан не отрывался от бинокля. Старший штурман и два сигнальщика смотрели в подзорные трубы.
Так прошло долгих полчаса.
– Баркас идет назад! – доложил сигнальщик.
И снова все взоры устремились на океан.
– Верно, спасли людей! – тихо заметил старший офицер капитану.
– Почему вы думаете, Василий Иваныч?
– Лесовой не вернулся бы так скоро!
– Дай Бог! Дай Бог!
Ныряя в волнах, приближался баркас. Издали он казался крошечной скорлупой. Казалось, вот-вот его сейчас захлестнет волной. Но он снова показывался на гребне и снова нырял.
– Молодцом правит Лесовой! Молодцом! – вырвалось у капитана, жадно глядевшего на шлюпку.
Баркас подходил все ближе и ближе.
– Оба в шлюпке! – весело крикнул сигнальщик.
Радостный вздох вырвался у всех. Многие матросы крестились. Клипер словно ожил. Снова пошли разговоры.
– Счастливо отделались! – проговорил капитан, и на его серьезном лице появилась радостная, хорошая улыбка.
Улыбался в ответ и Василий Иванович.
– А Житин-то!.. Трус, трус, а вот подите! – продолжал капитан.
– Удивительно! И матрос-то лодырь, а бросился за товарищем!.. Шутиков покровительствовал ему! – прибавил Василий Иванович в пояснение.
И все дивились Прошке. Прошка был героем минуты.
Через десять минут баркас подошел к борту и благополучно был поднят на боканцы.
Мокрые, вспотевшие и красные, тяжело дыша от усталости, выходили гребцы из баркаса и направлялись на бак. Вышли Шутиков и Прошка, отряхиваясь, словно утки, от воды, оба бледные, взволнованные и счастливые.
Все с уважением смотрели теперь на Прошку, стоявшего перед подошедшим капитаном.
– Молодец, Житии! – сказал капитан, невольно недоумевая при виде этого неуклюжего, невзрачного матроса, рисковавшего жизнью за товарища.
А Прошка переминался с ноги на ногу, видимо робея.
– Ну, ступай переоденься скорей да выпей за меня чарку водки… За твой подвиг представлю тебя к медали, а от меня получишь денежную награду.
Совсем ошалевший Прошка даже не догадался сказать «рады стараться!» и, растерянно улыбаясь, повернулся и пошел своей утиной походкой.
– Снимайтесь с дрейфа! – приказал капитан, поднимаясь на мостик.
Раздалась команда вахтенного лейтенанта. Голос его теперь звучал весело и спокойно. Скоро были поставлены убранные паруса, и минут через пять клипер снова несся прежним курсом, подымаясь с волны на волну, и прерванные работы опять возобновились.
– Ишь ведь ты какой, блоха тебя ешь! – остановил Лаврентьич Прошку, когда тот, переодетый и согревшийся чаркой рома, поднялся вслед за Шутиковым на палубу. – Портной, портной, а какой отчаянный! – продолжал Лаврентьич, ласково трепля Прошку по плечу.
– Без Прохора, братцы, не видать бы мне свету! Как я это окунулся да вынырнул, ну, думаю, шабаш. Богу отдавать душу придется! – рассказывал Шутиков. – Не продержусь, мол, долго на воде-то… Слышу – Прохор голосом кричит. Плывет с кругом и мне буек подал… То-то обрадовал, братцы! Так мы вместе и держались, доколь баркас не подошел.
– А страшно было? – спрашивали матросы.
– А ты думал как? Еще как, братцы-то, страшно! Не дай бог! – отвечал Шутиков, добродушно улыбаясь.
– И как это ты, братец, вздумал? – ласково спросил Прошку подошедший боцман.
Прошка глупо улыбался и, помолчав, ответил:
– Я вовсе и не думал, Матвей Нилыч. Вижу, он упал, Шутиков, значит. Я, значит, господи благослови, да за им…
– То-то и есть! Душа в ём. Ай да молодца, Прохор! Ишь ведь… На-кось покури трубочки-то на закуску! – сказал Лаврентьич, передавая Прошке, в знак особенного благоволения, свою короткую трубочку, и при этом прибавил забористое словечко в самом нежном тоне.
С этого дня Прошка перестал быть прежним загнанным Прошкой и обратился в Прохора.
1887
Ужасный день
Весь черный, с блестящей золотой полоской вокруг, необыкновенно стройный, изящный и красивый со своими чуть-чуть наклоненными назад тремя высокими мачтами, военный четырехпушечный клипер «Ястреб» в это хмурое, тоскливое и холодное утро пятнадцатого ноября 186* года одиноко стоял на двух якорях в пустынной Дуйской бухте неприветного острова Сахалина. Благодаря зыби клипер тихо и равномерно покачивался, то поклевывая острым носом и купая штаги в воде, то опускаясь подзором своей круглой кормы.
«Ястреб», находившийся уже второй год в кругосветном плавании, после посещения наших почти безлюдных в то время портов Приморской области, зашел на Сахалин, чтобы запастись даровым углем, добытым ссыльнокаторжными, недавно переведенными в Дуйский пост из острогов Сибири, и идти затем в Нагасаки, а оттуда – в Сан-Франциско, на соединение с эскадрой Тихого океана.
В этот памятный день погода стояла сырая, с каким-то пронизывающим холодом, заставлявшим вахтенных матросов ёжиться в своих коротких бушлатах и дождевиках, а подвахтенных – чаще подбегать к камбузу погреться. Шел мелкий, частый дождик, и серая мгла заволакивала берег. Оттуда доносился только однообразный характерный гул бурунов[6], перекатывающихся через отмели и гряды подводных камней в глубине бухты. Ветер, не особенно свежий, дул прямо с моря, и на совершенно открытом рейде ходила порядочная зыбь, мешавшая, к общему неудовольствию, быстрой выгрузке угля из двух больших неуклюжих допотопных лодок, которые трепались и подпрыгивали, привязанные у борта клипера, пугая «крупу», как называли матросы линейных солдатиков, приехавших с берега на лодках.
С обычной на военных судах торжественностью на «Ястребе» только что подняли флаг и гюйс, и с восьми часов на клипере начался судовой день. Все офицеры, выходившие к подъему флага наверх, спустились в кают-компанию пить чай. На мостике только оставались закутанные в дождевики капитан, старший офицер и вахтенный начальник, вступивший на вахту.
6
Б у р у́ н ы – пенящиеся волны над отмелью или рифом.