Влюбленный халиф

Нур-ад-Дин вошел в гостевую комнату и поразился третьему за сегодняшний нескучный вечер чуду: стол был уставлен яствами столь обильно, будто есть собирался не один, пусть уставший и проголодавшийся юноша, а целое войско мамлюков, до того питавшееся в пустыне исключительно акридами и каплями росы.

— О Аллах всесильный, матушка! Что случилось?! Наш дом ждет какая-то большая радость? Или, о прости мне этот вопрос, я забыл о каком-то важном празднике?

Мариам рассмеялась.

— Ты не забыл ни о каком празднике, сын мой. А дом наш действительно посетила великая радость. Ибо наш сосед и добрый друг дома сегодня спас меня от огня, в котором я непременно сгорела бы, не оставив даже воспоминания.

— Я не понимаю, матушка, — жалобно проговорил Нур-ад-Дин. — Я не понимаю таких странных шуток…

И тогда Мариам, не скрывая от сына почти ничего, ну, кроме того разве, о чем ему знать вовсе не полагалось, рассказала, как она вернулась мыслями в далекое прошлое, как услышала прощальные слова Абусамада и как очнулась от ведра холодной воды.

— Почтенный мой тезка, должно быть, просто сошел с ума!

— О нет, мальчик, он просто испугался, что у нас пожар, вот и бросился на помощь. Вполне понятное и достойное мужчины поведение.

— Должно быть, так…

Со смехом рассказала Мариам и о том, как она спасла лепешки, и о том, как Нур-ад-Дин напросился на ужин. Ее сын, юный Нур-ад-Дин, удивлялся, слушая рассказ матери. Более того, он готов был уже оскорбиться за нее, но все простил почтенному купцу, еще раз взглянув в лицо Мариам, такое сияющее, помолодевшее, прекрасное.

— …Вот такой был у меня вечер, мой мальчик.

Нур-ад-Дин нежно улыбнулся матери.

— Я рад слышать такие вести, матушка. Ибо они куда лучше, чем то печальное молчание, каким ты встречала меня раньше.

Юноша склонился к руке матери и поцеловал ее. Обычай франков, о котором уже вспоминал Нур-ад-Дин, прижился, дабы хоть иногда радовать женщин, которым мужчины хотели оказать почести.

— А теперь, почтенный Алим, смотри, сейчас начнутся настоящие чудеса!

Мераб чуть прикрыл глаза — так ему легче было представить, что должно произойти дальше.

И чудо свершилось: слова на страницах книги на миг исчезли, а потом вновь появились. Но то были совсем другие слова и повествовали они совсем об ином.

Юный Нур-ад-Дин выпрямился и проговорил:

— Не годится такой прекрасной женщине самой таскать тяжелую посуду и мыть ее. Я помогу тебе, мамочка.

— Аллах всесильный! — вырвалось у Алима. У Алима, который давно уже не верил ни во что: ни в божественный промысел, ни в силы обычного человека, не верил даже в существование самого Иблиса Проклятого!

Но зрелище, представшее перед ним, было более чем необыкновенным: юноша, напевая, мыл чугунный котел, а его матушка, которой как раз и следовало бы этим заниматься, сидела рядом и любовалась усердием своего сына.

Миг — и все пропало. Остались лишь строки, которые повествовали о сыновней любви.

— Ты быстро учишься, друг мой, — сказал Алим. — Не могу даже представить, что ты заставишь делать дальше этих почтенных людей. Быть может, они у тебя взлетят в небеса, расправив полупрозрачные крылья, подобные крыльям летучих мышей?

— Нет, уважаемый, такого не будет, конечно. Ибо это уже не чудеса, а небывальщина. Я придумал кое-что совсем простое, но вместе с тем необыкновенное…

Стоял ясный полдень, когда почтенная Мариам решила, что пора уже возвращаться домой. Все утро она провела на базаре, слушая сплетни и делая вид, что выбирает овощи и зелень. Увы, день сегодня выдался скучным: никто никого не зарезал, не удавил и даже, о Аллах, бывают же такие зануды! не задушил голыми руками.

Должно быть, в эту ночь сотворилось какое-то великое колдовство и весь городок спал. Хотя, быть может, все дело было в том, что не появилась среди рыночной суеты самая главная и самая знающая среди всех посетительниц рынка уважаемая Суфия-ханым, чье имя не зря означает «мудрость».

Ибо те дни, когда почтенная Суфия появлялась среди покупателей, были более чем интересны для всего городка: его жители сразу узнавали обо всем, что творится за высокими дувалами и неприступными стенами городской знати. Удивительно, как почтенной кумушке удавалось быть в курсе всех дел! Но к этому давно уже привыкли, а день, когда она не отправлялась за покупками, называли днем скучным и пустым.

Итак, скучающая Мариам уже собралась уходить с рынка. Ее корзина была полна снеди и, о Аллах, как тяжела! Однако следовало подумать не только о вкусной еде, но и о здоровье. И потому почтенная матушка направила свои стопы в сторону лавок, где лекари всего мира — так, во всяком случае, считали они сами — продавали свои мази, притирания, травяные сборы и таинственные бальзамы, помогающие даже от таких удивительных заболеваний, как «печаль коленных суставов» и «мечты коротких волос».

К счастью, Мариам в столь удивительных препаратах не нуждалась. А потому, потратив всего несколько фельсов, купила вавилонские груши и смирненские фиги, ибо известно, что они обладают целебными свойствами, предупреждая разлитие желчи. Не забыла она и имбирь, ибо он и врачует, и взбадривает подобно прекраснейшему из напитков — великому кофе. Кроме того, добрый торговец предложил уважаемой ханым взять также молодые побеги ивы и сливового дерева: никогда не знаешь, когда потребуется успокоить компрессом боль в суставах. А разве есть что-то лучшее для правильных компрессов, чем молодые побеги ивы?

Мариам про себя усомнилась в этом утверждении. Но она была женщиной мудрой и потому никогда не отказывалась от того, что достается даром. Поблагодарив щедрого лекаря, почтенная Мариам направилась домой.

Неподалеку была расположена одна из лавок, что принадлежала некогда ее доброму Абусамаду и в которой теперь хозяйничал Нур-ад-Дин. Искушение показаться на глаза сыну, а вернее, посмотреть, как там ее мальчик, было весьма велико. Но у Мариам хватило твердости не свернуть в хорошо известные ряды. Вот показались уже и ворота… Как бы ни был шумен и велик базар, он уже позади.

— Ну что, добрый мой Алим, тебе еще не наскучили чудеса? — Мераб огляделся по сторонам.

Увы, неспящего мага не было видно, впрочем, как обычно. Однако Алим-невидимка преотлично видел, как плещется смех на дне глаз юноши.

— Чудеса наскучить не могут, — пробормотал маг, теряясь в догадках, чем еще может удивить его, всесильного мага, обычный мальчишка… Ну, почти обычный.

А Мераб, тот самый «обычный мальчишка», тем временем проговорил почти неслышно несколько слов, и застывшая на повороте уважаемая женщина вздрогнула, услышав:

— Почтенный Нур-ад-Дин столь болен, что ему не дожить даже до следующего Рамадана…

Солнце для уважаемой Мариам скрыла чернейшая из туч. Ей показалось даже, что исчез весь воздух, что лишь пыль и зной остались в мире. Ноги налились свинцовой тяжестью, а сердце заболело столь сильно, что из глаз женщины полились слезы.

Ничего не видя вокруг, шла Мариам домой. Руки сами распахнули калитку, сами разложили по кувшинам и ящикам припасы. И только после того, как холодная вода коснулась пылающего лица, достойная женщина пришла в себя.

— Как ты все же глупа, Мариам, — пробормотала она. — Ну сколько раз в своей жизни убеждалась ты в том, что базарные слухи — чистое вранье? Сколько раз ты сдуру верила россказням Хаят или Фатимы, Алмас или Наджмие. И каждый раз, приходя домой, убеждалась в том, что в них не больше правды, чем сладкого меда в разбитом старом кувшине. Что же сотворил Аллах великий с твоими мозгами теперь, глупая курица?

Суровая нотация самой себе подействовала, но все же сомнение осталось.

«Или речь шла о каком-то другом Нур-ад-Дине. Подумай сама, безмозглая, не может быть, что в городе только двое мужчин носят это, в общем, не такое и редкое имя…»