Имя для сына

Толкаясь в густой толпе, Андрей двигался к выходу, улавливая вокруг себя обрывки разговоров:

— Правильно, нечего чикаться!

— Таким, как Козырин, дай повадку, они всю Россию растащат!

— Ну чего, спрашивается, ему еще надо было? Не понимаю..

— Тут и понимать нечего. Есть немного, надо больше, все равно как колодец без дна — сколь ни кидай.

— За что воевали, за что кровь мешками проливали?!

— Куда начальство глядело? Неужели не знали?

— Видно, подход такой имел, чтобы не глядели.

— А эта-то клуша, в голос заревела.

— Побольше поревет, поменьше в уборну сбегат.

— Нет, мужики, что ни толкуй, а вранье или воровство, оно рано-поздно наружу вылезет! Точно говорю!..

Андрей выбрался на крыльцо. По центральной крутояровской улице мела несильная поземка. Темнело. После одуряющей духоты зала, где шел суд, на улице показалось холодновато, и он прибавил шагу. Ветер дул в спину и словно подталкивал, торопил. На повороте Андрея догнала крытая милицейская машина и, обдав его облачком выхлопных газов, проехала мимо.

Савватеев ждал Андрея, хотя уже лежал в постели, укрытый до подбородка одеялом.

Андрей присел рядом на табуретку, стал рассказывать.

— Значит, про стыд прокурор спросил? Нашел у кого спрашивать. Козырин и слова-то такого не знает. Вот и все. Точка. Как и должно быть.

Савватеев удовлетворенно закрыл глаза.

— Порадовал ты меня, Андрей. И не столько тем, что Козырина посадили, а что ты не хрустнул. Теперь я с чистой совестью… — Взял со стола аккуратно заполненный четким почерком листок и протянул его Андрею. — Скоро ведь кандидатский срок заканчивается. Моя рекомендация в партию. Не подведи. А теперь извини, — он взялся ладонями за виски, — опять черти горох молотить взялись.

Андрей тихо вышел из комнаты.

Дома его ждал необычный гость. На кухне, прихлебывая чаек, ссутулясь, сидел Шелковников и тихо-мирно беседовал с тетей Пашей, рассказывая, что у него всегда получаются прекрасные огурцы, которые он солит по своему собственному рецепту. Тетя Паша, нацепив на нос старенькие очки, старательно записывала рецепт в свою особую потрепанную тетрадку. Когда Андрей вошел, Шелковников сбился, смущенно поставил чашку с чаем на блюдце и, сморщив свой маленький носик, поднялся навстречу.

— Ты уж извини, Андрей Егорович, сил нет до утра ждать, чтоб в редакции. Вот, прямо домой. Пойдем на улицу выйдем…

— Да сидите здесь! Места мало, что ли? — удивилась тетя Паша.

— Нет, нет, пойдем выйдем…

Андрей удивленно пожал плечами и вышел следом за Шелковниковым на крыльцо, ступеньки которого уже успела затянуть сухим снегом бойкая поземка.

— Я прямо после суда, — заторопился Шелковников, словно боялся, что ему не хватит времени и он не успеет сказать. — Лето-то помнишь?.. Стыдно мне за себя… после всего, что сегодня… стыдно! Я завтра в ПМК пойду, везде пойду… Авдотьин уцелел… Все выложу, я знаю… Пойдешь со мной?

Андрей кивнул. Шелковников облегченно вздохнул, потоптался еще на засыпанном снегом крыльце, махнул рукой. Двинулся к воротам и уже от них, словно там ему было легче, сподручней, подал негромкий голос:

— Правильно Савватеев толковал: человек не может и не должен быть маленьким, он большой, когда захочет!

Суд над Козыриным, приговор, вынесенный ему, выбили Авдотьина из колеи. Он не находил себе места ни на работе, ни дома, боялся поднимать телефонную трубку — все казалось, что вот сейчас объявят, чтобы и он собирался в места не столь отдаленные.

А тут еще через несколько дней после суда бухгалтер сообщила, что приходили Шелковников и Агарин, смотрели документы, что-то записывали, с ними были еще люди, наверное, из народного контроля. У Авдотьина после этого известия совсем подкосились ноги.

Если уж захомутали такого зубра, как Козырин, рассуждал он, то что же сделают тогда с ним? Авдотьин ехал на своей машине на заправку и возле железнодорожного переезда так задумался, что не заметил, как впереди, пережидая поезд, затормозил грузовик. Спохватился, нажал на тормоз, но было уже поздно. «Жигуленок» по скользкой накатанной дороге прошел несколько метров и врезался в грузовик. Звонко брызнули стекла разбитого стекла. Авдотьин едва успел зажмуриться. Сидел за рулем не открывая глаз, чувствуя на лице морозное дыхание ветерка, и слышал, как шуршит, скатываясь с капота, мелкое стеклянное крошево.

— Ты что, мух ловишь?! — раздался громкий голос водителя грузовика. — На телеге надо ездить! Вожжами рулить! — Но тут он увидел, что за рулем сидит начальник, и сразу понизил тон: «Что же вы так неосторожно…»

Авдотьин выпрямился и открыл глаза. Его даже не поцарапало, только осыпало осколками. Он стряхнул их перчатками с куртки и глянул вперед: нос машины был изуродован, капот выгнулся, чернел пятнами в тех местах, где откололась краска.

Водитель грузовика потрогал капот и, желая хоть как-то исправить свою оплошность, высказался:

— Делают тоже — банка консервная. Чуть даванул — и уже ямка. — Тут он оглянулся и присвистнул: — Во, уже поспели. Быстро они.

К месту аварии подъехал гаишник, молоденький лейтенант. Он быстро огляделся, спросил, все ли целы, и протянул руку:

— Ваши права.

Авдотьин подал ему книжечку.

— Ну-ка, дыхните. — Принюхался. — Нормально, трезвые, на экспертизу не повезу.

Вернул права и только теперь, когда формальность были исполнена, посочувствовал:

— Рублей на семьсот ремонту. Как же вы так?

— Да затормозил поздно, потянуло…

— Протокол будем составлять?

— Не нужно. Водитель грузовика не виноват.

— Да это я вижу… Может, вас до гаража дотащить?

— Не знаю, попробую сам.

Мотор завелся сразу. Авдотьин кивнул гаишнику, потихоньку выехал, развернулся и, минуя центральную улицу, переулками добрался до своего гаража. Поставил машину и поплелся домой. Голова у него раскалывалась, самого трясло. Но не оттого, что случилась авария, не от убытка, который придется понести, голова болела от непрошеных тревожных мыслей, все тянуло оглянуться назад: словно шел по темной ночной улице, а ему слышалось — кто-то торопится следом, догоняет.

Дома Авдотьин хотел уснуть, чтобы успокоиться, но только ворочался с боку на бок и без толку зажмуривал глаза. Вернулась из школы дочка.

— Папа, у нас сегодня родительское собрание, очень просили, чтобы все пришли.

Авдотьин смотрел на чистенькую красивенькую дочку, разодетую, как куколка, на ее румяные с мороза щечки, на безмятежное лицо с веселыми глазами, и с тоской представлял, что с ней будет, когда и его, как Козырина, посадят где-нибудь в Доме культуры перед многими людьми…

Он снова крутнулся с боку на бок и встал. Встал от пронзившей догадки.

Нос машины изувечен, капот погнут, гаишник знает, где и когда он, Авдотьин, врезался в грузовик…

Медленно прошелся по комнате и все смотрел на дочку, которая, не стесняясь отца, переодевалась в легкое домашнее платьице. Она была совсем уже невеста, взрослая девушка, и впереди у нее обязательно должно быть счастье. А вдруг… что тогда с ней случится, как она будет жить?

Авдотьин тщательно умылся, оделся и пошел в школу. «Машина помята, гаишник знает», — никак не мог избавиться от этих слов. Они не отставали, звучали в такт шагам.

Делая вид, что внимательно слушает, Авдотьин отсидел полтора часа на родительском собрании, а когда оно закончилось, сразу заторопился к выходу. В вестибюле увидел, что на лавке, дожидаясь жену, сидит Агарин, и прибавил шагу.

Андрей, придерживая Веру за локоть, вел ее вдоль улицы, медленно, охраняя и сторожа каждое движение. Ветер стоял тихий, морозный, на снегу лежал желтоватый, негреющий свет фонарей, скрип сухого, промерзлого снега далеко слышался.

— Так хочется, чтобы скорей весна наступила, — говорила Вера. — Устала я уже от зимы, от шубы. Тепла хочется, солнышка. Тебе хочется?

— Можно и весну, — снисходительно соглашался Андрей. — Только тетя Паша опять же огород заставит сажать. Нет, пусть пока зима постоит.