Страница 2 из 46
но. В 1826 году он поселился в Нанте и быстро завоевал репутацию как умный, энергичный юрист, умеющий защищать интересы клиентов, не нарушая буквы закона, как человек безукоризненной честности и усердный католик, что также располагало в его пользу. К тому же он был меломаном и не чуждался поэзии. Короче, уже через год метр * Верн упрочил свое положение удачной женитьбой, позволившей купить небольшую контору на набережной Жан Бар.
Брак оказался счастливым. Контора приносила доход.
Софи Верн, до замужества Аллот де ля Фюйи, принадлежала к дворянскому роду, ведущему начало, по семейным преданиям, от шотландского стрелка Аллота, служившего в гвардии Людовика XI. Король пожаловал ему за заслуги дворянство вместе с королевской привилегией держать голубятню. Гвардеец Аллот построил себе замок и стал сеньором Аллот де ля Фюйи **.
К тому времени, когда метр Верн породнился с именитой семьей нантских моряков и арматоров, его тесть был директором счетной конторы, иначе говоря, главным бухгалтером. От былого величия сохранилось лишь дворянское звание, ничего не прибавлявшее к скромным доходам деда будущего писателя. Тем не менее шотландский пращур Аллот стоял перед глазами Жюля в образе средневекового лучника — в шлеме, кольчуге, с щитом и колчаном, в ореоле храброго воина, сопровождавшего во всех походах короля — объединителя французских земель.
Отчасти может быть и по этой причине Жюль Верн так живо интересовался Шотландией, с увлечением перечитывал Вальтера Скотта и пользовался
* Метр — титул адвоката (франц.).
** Фюйи — разновидность голубятни (франц.).
10
любой возможностью лишний раз побывать в милой его сердцу стране.
Дом №4 по улице Оливье де Клиссон внешне ничем не отличался от других помпезных домов, возведенных на острове Фейдо в первой половине XVIII века преуспевающими судовладельцами и купцами.
Бронзовый молоток у входной двери без малого целое столетие все теми же гулкими ударами возвещал о приходе посетителя. Женевские часы в вестибюле каждые полчаса напоминали мелодичным звоном о движении времени, которое здесь казалось застывшим. Мраморные арапчата в чалмах все так же бдительно охраняли парадную лестницу, устланную блеклым ковром, который, по уверению деда Жана, был когда-то малиновым. Мебель красного дерева в стиле Людовика XV, картины в золоченых рамах — портреты предков и морские пейзажи, выцветшие штофные обои, портьеры, серые гобелены в комнате матери с изображением Нептуна и Нереид, даже книги в одинаковых переплетах, расставленные по ранжиру в кабинете отца, — все вещи и любой предмет, вплоть до медных кастрюль на кухонных полках, были утверждены навечно на одних и тех же местах. И все здесь казалось неизменным, устойчивым, нерушимым от сотворения мира.
Правда, некоторое разнообразие в эти законы постоянства вносил зеленый какаду, привезенный когда-то из Бразилии дядей Прюданом Аллотом: облысевший от старости попугай еще задолго до рождения Жюля стал путать утро и вечер и нередко вместо «бон жур» выкрикивал «бон нюи».
Но если прежние владельцы дома занимали все три этажа, то Жан Аллот разделил просторные анфилады на несколько небольших квартир, которые сдавались внаем, как и весь нижний этаж, раздробленный под торговые помещения. Старики Аллоты и
11
семья адвоката Верна пока что жили совместно. В квартире на случай приезда гостей всегда была наготове свободная комната, хотя, кроме парижан Шатобуров, некому было и приезжать.
Аристократ по рождению и художник по призванию, Франсиск де ля Сель де Шатобур оставил портретную галерею нантских родственников жены.
Вот его свояченица Софи Верн, сидящая у открытого фортепьяно, в черном платье с белым воротником и черной бархоткой на шее, оттеняющей удлиненное бледное лицо. Взгляд ее отрешенно-задумчив. На пюпитре развернута нотная тетрадь. Любительница музыки и пения, она была душой домашних концертов и привила свою страсть детям.
А вот и метр Верн, подтянутый, чопорный, строгий, окруженный аксессуарами, напоминающими о его профессии: книги в застекленном шкафу, чернильница с гусиным пером, папки, конверты, деловые бумаги. Запечатлен он в домашней обстановке, рядом со своим бюро, но вид у него официальный, как будто за рамками портрета находится невидимый собеседник, явившийся к адвокату за консультацией.
И наконец, третья картина — самая примечательная. На фоне пригородного парка — пышные кроны деревьев, зеленые лужайки, убегающие вдаль дорожки — два нарядно одетых мальчика. Обеими руками, за плечо и запястье, старший удерживает младшего, готового сорваться с места и снова покатить по дорожкам свой деревянный обруч. Старшему тогда было десять, младшему восемь лет, но в коротком фраке и цветном жилете, модных брюках со штрипками, в накрахмаленной сорочке с отложным воротником и тщательно повязанном галстуке, оба брата на портрете Шатобура выглядят значительно старше. Непоседливым Жюлю и Полю, должно быть, стоило немалых усилий напряженно позировать художнику,
12
который, так и оставшись любителем, гордился не столько 'своим искусством в живописи, сколько родством с Шатобрианом, первым писателем-романтиком, чью славу не мог затмить даже Виктор Гюго.
Со слов знаменитого «бофрера» *, а вернее—из его книг, дядя, Шатобур рассказывал мальчикам о путешествии Шатобриана в Америку, его скитаниях по девственным лесам и жизни среди индейцев-начезов. Парижский дядюшка не скупился на выдумку и чем больше допускал преувеличений, тем интересней было его слушать. Впрочем, юные Верны и не пытались отделять правду от выдумки.
Пока судьба не развела их в разные стороны, братья жили общими интересами. Что касается трех сестер — Матильды, Анны, Мари, то разделять интересы братьев они могли только в раннем детстве. В жизни Жюля Верна сколько-нибудь заметной роли сестры никогда не играли и упоминаются в его переписке лишь по случаю семейных событий.
Первенцу Жюлю предназначалось традицией стать сначала помощником, потом компаньоном, а впоследствии — преемником адвокатской конторы отца на набережной Жан Бар. Конторы, обеспеченной постоянной клиентурой, существовавшей на одном месте, в доме № 2, более ста лет. Конторы, доставшейся Пьеру Верну только потому, что ее прежний владелец метр Пакето достиг преклонного возраста и не имел наследника.
Поль, моложе Жюля на шестнадцать месяцев, неизменный участник его детских игр и в дальнейшем — первый друг и советчик, по желанию Софи, ее родителей и Прюдана Аллота, должен был избрать морскую карьеру. И недаром дядя Прюдан, неуныва-
*Бофрер — муж сестры (франц.).
13
ющий весельчак, балагур, острослов, проделавший не одно кругосветное плавание, души не чаял в своем младшем племяннике. Впрочем, не делая различий между тем и другим, он, со свойственным ему юмором, часами излагал всякие истории из житейского опыта моряка, которому довелось бывать на Антильских островах и в Гвинее, в Австралии и в Новом Свете.
Жюль охотно бы поменялся с Полем, уступил бы ему с радостью свое первородство, несмотря на то, что оно сулило прочное положение и ясный жизненный путь. А Поль, с его практическим складом ума, уравновешенный и не столь подвижный, подумав, быть может, и согласился бы предпочесть профессию адвоката беспокойной морской службе. Но нельзя было об этом и заикаться. Воспитанные в ортодоксальной католической вере, в безусловной приверженности семейным устоям, дети знали и помнили: после господа бога единственный властелин — отец. Воля отца священна, и слово его закон.