Люди, дружившие со смертью

К вечеру горизонт чем-то подернуло – то ли невысокими горами, то ли низкими облаками. Пришла ночь. Месяц был молодым, и звезды выпали густо, будто снег. Но хоть они светили ярко, света давали мало, и от этого чернота неба казалась еще глубже, темнота еще гуще, еще зловещей. Ночь была самая ведьмовская – в такой темноте ведьмам сподручней возвращаться с шабашей. Хотелось закрыться от этой тьмы за дверьми, за ставнями, жечь лучину, жаться к теплу и к себе подобным. Но тут поползли облака, будто пена на волнах моря, замутила гладь неба, утопила хрупкий кораблик луны. Странно, но Ади остался безразличен к мраку. И мне не оставалось ничего, кроме как следовать его примеру. Мы поужинали и легли отдыхать. Костер тушить не стали и он догорал сам по себе. Но сон не шел.

– Ади… – прошептал я тихо, чтоб в случае чего не разбудить его. Но он не спал:

– Чего тебе?…

– Ты ведь женат?…

– Угу… Но об этом я знал и так, посему переспросил иначе:

– А почему женился?… Он ответил мгновенно:

– Во-первых, я ее люблю…

– А во-вторых?

– А во-вторых, тебе разве мало «во-первых»?

– А кто она?

– Ecco femima. Женщина.

– Она красива?

– Ну нельзя сказать, что она красива… Она прекрасна.

– Чем же?

– Видишь ли… Когда мы познакомились, она была на сносях. Я раньше и не подозревал, что можно быть такой красивой, будучи беременной.

– Тебе нравятся беременные?

– Не в этом дело. Обычно, когда женщина беременная, она несет плод как бремя или как награду… Или украшение. Но нести достойно… Когда я увидел ее, я подумал – это женщина. Она была женщиной до, она будет ей после родов, но когда она беременна – она в первую очередь женщина. И плод – это часть ее. ибо от мужчины тут такая малость…

– Но если она была беременна, значит… был и отец…

– Я понял твой намек, твою паузу. Да, она была замужем… Ее мужем был человек довольно лихой, не дурак, неплохой боец. В иной день ты съедал таких как он на обед – просто чтоб размять пальцы. Но по тем местам он был лих… Меж тем, он погиб бесславно – мятежники напали на пост, часть покойника бросили в ответ. Бой был ночным – утром его нашли с распанаханным горлом. Убили его, вероятно саблей, в то время, как повстанцы были вооружены в лучшем случае глефами. Короче, кто-то свой его положил по ошибке…

– А ты?…

– А я в этом рейде не участвовала. – Отрезал Ади. – Во-первых, я нелинейный боец. А во-вторых гражданская война – не моя специфика… В общем, когда она узнала о смерти мужа она пошатнулась, но устояла. Удержала и плод… Я стоял рядом и обнял ее – вроде как поддержать. Я обнял и подумал, что никогда ее не отпущу. Он замолчал что-то вспоминая. Может он отел мне еще что-то сказать, но не успел. Я задал ему новый опрос.

– А если бы он не умер?

– Умер бы. Я знал, что они не проживут вместе – так или иначе. На его руке была татуировка…

– Татуировка?… И после этого ты говоришь, что за горами живут не варвары. Ади тихонько хохотнул, но продолжил:

– Там были имена его и Луры…

– Ну и что?

– А то, что, что мою жену зовут иначе!… Трудно любить человека, который каждый день напоминает, что у него был другая.

– И что ему делать? Отрезать руку? Вывести тату?… Так шрамы останутся…

– Надо не делать такие татуировки! Последнюю фразу Ади почти крикнул и где-то вверху вспорхнула разбуженная птица.

– А чужой ребенок?…

– Чужой ребенок это тот, кто живет за двести верст и которого ты ни разу не видел. А этот живет в моем доме, ест мой хлеб и зовет меня отцом – какой же он чужой?… И с женой так же: Я ее муж, Она – моя жена. Взаимная принадлежность и ответственность. И я хочу быть ответственным за нее. Я пожал плечами – в темноте мой жест остался незамеченным. Но я все же высказался:

– И все же странно…

– И чего тут странного-то?

– Странно, что ты так выбрал жену.

– Скажи мне, а как их надобно выбирать? Ты ведь сам еще себе жену не выбрал?…

– Нет, не выбрал, – согласился я.

– Ну так послушай опытного товарища… Жен выбирают совсем иначе, нежели любовниц. Любовница – это мгновенное желание. Охота тела, но нет до души дела. Жену же ты выбираешь не столько себе – это тот человек, с которым тебя будут видеть родители, друзья. Ты выбираешь еще и мать своим неврожденным детям. Когда ты один – ты волен представлять рядом с собой любую. Когда же выбор сделан – прежде чем мечтать о другой, подумай, а что делать с той, которая с тобой. Что-то завыло в лесу – может в миле от нас, может и того ближе. Завыло громко, зло и даже весело. Кто это был – волк, одичавшая кошка или оборотень, я так и не узнал. И думаю, это к лучшему – не хотелось знакомиться с существом, что не боясь никого воет в кромешной тьме посреди леса. Разговор срезало будто ножом.! Хотия

Другое время – другие дела. И место другое. И пиво иное – сваренное на иной воде, совершенно другой крепости, неизвестной рецептуры, настоянное на шалфее, корице и еще дюжине трав, вкуса которых я не узнал. В этих краях пиво наливали даже детям, правда чаще его пили иначе, нежели мы – приправляли перцем, какими-то соками и вытяжками, кипятили. Конечно, если мы просили принести пива холодного, то его находили, но смотрели на нас будто на диковинку. Что ж – так оно и было, равно, как и они были диковинными для нас. Но за просмотр никто денег не брал. Ади вел меня за собой – очень скоро мы пересекли то, что при некотором воображении можно было назвать хотской границей. Хотия располагалась в огромной долине, с трех сторон закрытой горами, с четвертой – страной мира нашего, обжитого. Горлышко в Хотскую долину было узким, никак не шире тридцати миль. По обеим сторонам стояли две неприступные, всегда окутанные облаками белоснежные вершины. Их называли и у нас и в Хотии Ледяным Щитом и Пирамидой. Вероятно, когда-то их соединяла невысокая гряда, но к нашему времени сохранилась лишь цепь холмов, именуемых Хотскими. Ближе к Ледяному Щиту текла река Оля, вода в ней была очень холодная, но теченье было такое быстрое, что в ней никогда не становился лед. Меж тем говорили, что если из Оли в иной день взять воду, она тут же замерзнет до самого дна посудины. Говорили так же, что в Оле водится только один вид рыбы – якобы она плавала никак не медленней пятидесяти миль в час, рыбацкие сети резала словно ножом, а если иную все же ловили живой и клали в бадью, она быстро дохла. Якобы пытались выпускать в Олю других рыб, но их размалывало о камни. На равнине, за Хотскими холмами, Оля успокаивалась, вела себя подобно всем остальным рекам, а миль через сто впадала в реку О. Разумеется, Хотию никто не считал частью нашего мира. Да и Ади как-то обмолвился, что мир делится на Эту Сторону, Ту Сторону и Хотию… Вероятно Хотией пугали бы детей, но за известную историю, Хотия не участвовала ни в одной войне. Один раз, говорят, на них собрались походом, но армию вторжения выкосила непонятная болезнь, названная уцелевшими «смердячей чумой». Говорили, что у них не было войска вовсе – но это были, безусловно, сплетни, сочиненные в приморских кабачках, людьми, которые никогда не отходили от океана дальше чем на полторы сотни верст. Ходили слухи, что если и есть путь в ад, то вход расположен в Хотии. Называли и конкретное место – Зонда… Насколько я мог судить – у хотов не существовало ни понятия границы, ни таможни. Там, где на картах была обозначена граница – стояли посты лишь одной страны. Разумеется, страны нашего мира. Но миру они были известны в первую очередь как мастера, торговцы. Впрочем, и здесь не обходилось без странностей. Скажем, сервиз из певучего тонкого хотского стекла стоил огромные деньги. Я не мог понять, как можно было отлить дюжину абсолютно одинаковых бокалов так, чтобы каждый из них звучал своей чистой, неподражаемой ноткой. Сабли, выкованные в Хотии, тоже были жутко красивыми и влетали в изрядную сумму. Но оружием служили скорей церемониальным и обрядовым. И я бы предпочел идти в бой с дубовой палицей, чем с таким оружием. Хотская сталь была крепкой, но хрупкой почти как стекло. Меж тем, здесь тоже жили люди. От нас они отличались разве что одеждой, и то не всегда. Говорили понятным для нас языком. Землю называли землей, а небо – небом. А как иначе их назвать?…