Страница 18 из 29
«А что ж, п-пожалуй», пробормотал вдруг Эраст Петрович.
Быстро поднялся, велел подавать коляску и четверть часа спустя был уже в Малом Гнездниковском переулке, на Полицейском телеграфе. Там он продиктовал телеграмму, от которой оператор, чего только не повидавший на своем веку, часто-часто захлопал глазами.
Дом в Гнездниковском переулке, где помещались полицейские учреждения
СЛОГ ПЯТЫЙ,
ПОЧТИ ЦЕЛИКОМ СОСТОЯЩИЙ ИЗ РАЗГОВОРОВ ТЕТ-А-ТЕТ
Утром 25 мая квартирант графини Бовада получил известие о прибытии и Груза, и Транспорта – в один день, как планировалось. Организация работала с точностью хронометра.
Груз представлял собой четыре полуторапудовых мешка кукурузной муки, присланных из Лиона московской хлебопекарне «Вернер и Пфлейдерер». Посылка ожидала получателя на складе станции «Москва-Товарная» Брестской железной дороги. Тут всё было просто: приехать, предъявить квитанцию да расписаться. Мешки наипрочнейшие – джутовые, водостойкие. Если не в меру дотошный жандарм или поездной воришка проткнет на пробу – просыплется желтый крупнозернистый порошок, который в пшенично-ржаной России вполне сойдет за кукурузную муку.
С Транспортом было сложнее. Кружным путем, из Неаполя в Батум, а оттуда железной дорогой через Ростов на Рогожскую сортировочную прибывал опломбированный вагон, по документам числящийся за Управлением конвойных команд и сопровождаемый караулом в составе унтер-офицера и двух солдат. Охрана была настоящая, документация поддельная. То есть в ящиках действительно, как значилось в сопроводительных бумагах, лежали 8500 итальянских винтовок «веттерли», 1500 бельгийских револьверов «франкотт», миллион патронов и динамитные шашки, однако предназначался весь этот арсенал вовсе не для нужд конвойного ведомства, а для человека по кличке Дрозд. По плану, разработанному отцом Василия Александровича, в Москве должна была завязаться большая смута, которая отобьет у русского царя охоту зариться на маньчжурские степи и корейские концессии.
Винтовка «веттерли» и револьвер «франкотт»
Мудрый составитель плана учел всё: и что в Петербурге гвардия, а во второй столице лишь разномастный гарнизон из запасных второго разряда, и что Москва – транспортное сердце страны, и что в городе двести тысяч голодных, озлобленных нуждой рабочих. Уж десять-то тысяч бесшабашных голов среди них сыщутся, было бы оружие. Одна искра – и рабочие кварталы вмиг ощетинятся баррикадами.
Начал Рыбников, как его приучили с детства, то есть с самого трудного.
На Сортировочную приехал штабс-капитаном. Представился, получил в сопровождение чиновничка из отделения по прибытию грузов, отправился на третий путь встречать ростовский литерный. Письмоводитель робел хмурого офицера, нетерпеливо постукивавшего по настилу ножнами шашки. По счастью, долго ждать не пришлось – поезд прибыл минута в минуту.
Старший караула, сильно немолодой унтер, еще шевелил губами, читая предъявленную штабс-капитаном бумагу, а к перрону один за другим уже подъезжали нанятые Рыбниковым ломовики.
Ломовые извозчики
Но дальше вышла заминка – никак не могли дождаться полувзвода, которому полагалось охранять караван.
Кляня расейский бардак, штабс-капитан побежал к телефону. Вернулся белый от ярости и разразился такой многослойной матерщиной, что письмоводитель вжал голову в плечи, а караульные уважительно покачали головами. Было ясно, что никакого полувзвода штабс-капитану не будет.
Побушевав сколько положено, Рыбников взял унтера за рукав:
– Братец, как тебя, Екимов, видишь, экая вышла хренятина. Выручи, а? Знаю, что ты свою службу исполнил и не обязан, но без охраны отправлять нельзя, здесь оставлять тоже нельзя. А я в долгу не останусь: тебе трешницу и орлам твоим по целковику.
Унтер пошел говорить с солдатами, такими же пожилыми и мятыми, как он.
Сторговались так: кроме денег его благородие даст еще бумажку, чтоб команде два дня в Москве погулять. Рыбников обещал.
Погрузились, поехали. Впереди штабс-капитан на извозчике, потом подводы с ящиками; конвойные идут один справа, другой слева; замыкает процессию унтер. Довольные обещанной наградой и увольнительной, солдаты шагали бодро, трехлинейки несли наперевес – Рыбников предупредил, чтоб держали ухо востро, косоглазый враг не дремлет.
На Москве-реке у Рыбникова заранее был снят склад. Ломовики перетащили груз, получили расчет и отбыли.
Аккуратно пряча в карман расписку, полученную от артельщика, штабс-капитан подошел к ростовским караульным.
– Спасибо за службу, ребята. Сейчас разочтусь, уговор дороже денег.
У склада и на берегу было пусто, под настилом плескалась переливчатая от нефтяных пятен вода.
– Ваше благородие, а где ж часовые? – спросил Екимов, озираясь. – Чудно что-то. Оружейный склад, и без охраны.
Вместо ответа Рыбников ткнул его стальным пальцем в горло. Обернулся к рядовым. Один из них собирался одолжить второму табаку – да так и застыл с разинутым ртом, махорка на бумажку не попала, просыпалась мимо. Первого Василий Александрович ударил правой рукой, второго – левой. Произошло всё очень быстро: тело унтера еще падало, а двое его подчиненных уже были мертвы.
Трупы Рыбников спустил под причал, привязав к каждому по тяжелому камню.
Снял фуражку, вытер со лба пот.
Ну вот, всего половина одиннадцатого, а самая хлопотная часть работы позади.
Забрать Груз было делом десяти минут. На станцию «Москва-Товарная» Василий Александрович приехал в смазных сапогах, поддевке и матерчатом картузе, приказчик приказчиком. Мешки перетаскал сам, даже ваньку не допустил – чтоб тот лишний гривенник не запросил. Перевез «кукурузную муку» с Брестской дороги на Рязанско-Уральскую, потому что путь Грузу отныне лежал в восточную сторону. Пока ехал на другой конец города, перепаковал товар и на вокзале сдал в хранение под две разные квитанции.
На этом беготня по железнодорожным станциям была окончена. Рыбников нисколько не устал, а напротив, был полон злой и бодрой силы – истомился от вынужденного безделья, ну и, конечно, сознавал важность.
С умом отправлено, в срок получено, грамотно передано по назначению, думал он. Вот так образуется Непобедимость. Когда каждый на своем месте действует, как будто исход всей войны зависит от него одного.
Немного беспокоили «куклы», вызванные из Самары и Красноярска. Не опоздают ли? Но из записной книжки, исписанной невидимыми змеевидными значками, Рыбников неслучайно выбрал именно этих двоих. Красноярский (про себя Василий Александрович называл его «Туннель») был жаден и от жадности обязателен, а самарец (кличка ему «Мост»), хоть обязательностью не отличался, имел веские причины не опаздывать – у этого человека оставалось совсем мало времени.
И расчет оказался верен, обе «куклы» не подвели. В этом Рыбников убедился, завернув с вокзала в условленные гостиницы – «Казань» и «Железнодорожную». Гостиницы располагались близко одна от другой, но все же не по соседству. Не хватало еще, чтобы «куклы» по нелепой случайности познакомились друг с другом.
В «Железнодорожной» Василий Александрович оставил записку: «В три. Гончаров». В гостинице «Казань» – «В четыре. Гончаров».
Теперь пора было заняться человеком по прозвищу Дрозд, получателем Транспорта.
Здесь Рыбников проявил сугубую осторожность, ибо знал, что за эсэрами бдительно следит Охранка, да и своих предателей среди революционной шушеры хватает. Оставалось надеяться, что Дрозд понимает это не хуже Рыбникова.