Глубокие раны

Пия задержала дыхание. Откуда вдруг возникла эта потребность высказаться?

— Николя так и не простила мне, что я закончил с ней все отношения и уже через три месяца женился на Козиме. — На его лице появилась гримаса. — Она держит обиду на меня до сих пор. А я, как идиот, еще делаю ей такой навесной пас!

Только теперь Пия поняла, чего опасался ее шеф.

— Вы думаете, что она может рассказать об этом… эпизоде вашей жене?

Боденштайн вздохнул и кивнул.

— Тогда вам надо рассказать ей самому, что случилось, прежде чем она узнает об этом от Энгель, — посоветовала Пия. — У вас же есть результаты лабораторных исследований для доказательства того, что Кальтензее заманила вас в ловушку. Ваша жена это поймет, я уверена.

— А я, к сожалению, нет, — возразил Оливер и сел в машину. — Будьте осторожны. Избегайте ненужного риска. И регулярно звоните.

— Хорошо, — пообещала Пия и приветственно подняла руку, когда он отъехал.

Боденштайн сидел перед лэптопом, в который он перенес с компакт-диска копию рукописи с биографией Веры Кальтензее, и пытался сконцентрироваться. Даже пол-упаковки аспирина не помогли ему справиться с мучительной головной болью. Текст расплывался перед глазами, а мысли были где-то совсем в ином месте. Он солгал, сказав до этого Козиме, что должен перед сном прочитать рукопись, потому что это важно для расследования, и она ему без колебаний поверила. Уже битых два часа Оливер размышлял о том, рассказать ли ему ей о случившемся, и если да, то с чего он должен начать. Боденштайн не привык иметь тайны от Козимы, и теперь чувствовал себя ужасно скверно. С каждой уходящей минутой его все больше покидало мужество. А вдруг она ему не поверит, вдруг станет впредь относиться к нему с недоверием, если он будет задерживаться по делам?

— Проклятье, — пробормотал Оливер, захлопнул лэптоп, щелкнул выключателем настольной лампы и тяжелыми шагами стал подниматься вверх по лестнице.

Козима лежала в постели и читала. Когда он вошел, она отложила книгу в сторону и посмотрела на него. Как красива она была, каким близким был ее взгляд! Было невозможно что-то скрывать от нее! Боденштайн молча смотрел на нее, пытаясь найти нужные слова.

— Кози, — у него совершенно пересохло во рту, его сотрясала внутренняя дрожь, — мне… мне… нужно тебе кое-что сказать…

— Ну, наконец-то, — ответила она.

Оливер смотрел на нее, как пораженный ударом молнии. К его удивлению, она даже чуть улыбнулась.

— Угрызения совести написаны у тебя на лице, мой дорогой, — сказала Козима. — Я надеюсь, что это не связано с твоей старой любовью Николя. Ну, давай, рассказывай!

Пятница, 11 мая 2007 года

Зигберт Кальтензее сидел за письменным столом в кабинете своего дома и пристально смотрел на телефон, в то время как его дочь выплакала в кухне все глаза. Вот уже 36 часов Томас Риттер как будто исчез с лица земли, и Марлен в своем отчаянии не нашла иного выхода, как довериться отцу. Зигберт не подал виду, что он уже все знает. Она умоляла его о помощи, но он не мог ей помочь. Между тем, Зигберт осознал, что не он держит бразды правления в своих руках, как ему всегда казалось. Полиция обнаружила в Мюленхофе с помощью георадара останки человеческого скелета. У Зигберта не выходило из головы утверждение людей из уголовной полиции, что он является родным отцом Роберта и что его мать убила Дануту вскоре после рождения ребенка. Могло ли это быть правдой? И где действительно была его мать? Он разговаривал с ней еще в обед. Она решила, что Моорманн отвезет ее в собственный дом в Тессине, но до сих пор она ему не звонила.

Зигберт взял телефон и набрал номер своей сестры. У Ютты и в мыслях не было беспокоиться за мать или Эларда, который исчез так же, как и Риттер. Ее единственной заботой была ее карьера, которой мог быть нанесен урон в связи со всеми этими событиями.

— Ты смотрел на часы? — сказала она раздраженно.

— Где Риттер? — спросил Зигберт свою сестру. — Что ты с ним сделала?

— Я? Ты с ума сошел? — возмутилась она. — Это ведь ты так жадно ухватился за предложение матери!

— Я всего лишь изолировал его на некоторое время, не более того. Ты слышала что-нибудь о матери?

Зигберт восхищался своей матерью и уважал ее. С детских лет он боролся за ее любовь и признание и всегда следовал всем ее желаниям, распоряжениям и просьбам, даже если сам не был убежден в их верности. Она была его матерью, великой Верой Кальтензее, и если только он будет ее слушаться, она однажды полюбит его так, как она любит Ютту. Или Эларда, который обосновался в Мюленхофе, как какой-то паразит.

— Нет, — сказала Ютта. — Иначе я бы тебе уже сообщила.

— Она уже давно должна была приехать. Моорманн тоже не отвечает по своему мобильнику. Я беспокоюсь.

— Слушай, Берти. — Ютта понизила голос. — С матерью все будет нормально. Не верь всяким глупостям, которые рассказывает полиция и из-за которых Элард ее преследует. Ты ведь знаешь Эларда! Вероятно, он просто смылся, этот трус, вместе со своим маленьким дружком.

— С кем? — спросил пораженный Зигберт.

— Скажи еще, что ты этого не знаешь! — Ютта зло рассмеялась. — Элард с недавних пор увлекается смазливыми молодыми людьми.

— Что за чушь ты несешь! — Зигберт ненавидел своего сводного брата всем сердцем, но с этим утверждением Ютта перешла все границы.

— Как и всегда. — Голос сестры был ледяным. — Я задаюсь вопросом, намеренно ли вы все это делаете, чтобы только мне навредить. Мать с ее друзьями-нацистами, брат-гей и скелет в Мюленхофе! Если только пресса это разнюхает, мне крышка.

Зигберт Кальтензее растерянно молчал. В последние дни он узнал свою сестру со стороны, которая до этого была ему неизвестна, и постепенно понимал, что все ее действия были определены холодным расчетом. Ей было абсолютно безразлично, где была Вера, застрелил ли Элард трех человек и чей скелет обнаружила полиция — до тех пор, пока в этом не было замешано ее имя.

— Только не надо нервничать, слышишь, Берти? — попросила она его. — Что бы ни спросила нас полиция: мы ничего не знаем. Да это и в самом деле так. Наша мать совершала в своей жизни ошибки, за которые я не собираюсь расплачиваться.

— Тебя даже не интересует, что с ней, — констатировал Зигберт глухим голосом. — При этом наша мать…

— Только не надо сентенций! Мать — старая женщина, которая прожила свою жизнь! У меня же есть еще планы, и я не хочу, чтобы она их нарушила. Или же Элард, Томас или…

Зигберт положил трубку. Вдали он слышал всхлипывания дочери и успокаивающий голос жены. Опустошенным взглядом он смотрел перед собой. Откуда разом пришло отчаяние, которое грызло его после разговора с этой парой полицейских? Он все же должен был это сделать, чтобы защитить семью! Семья, в конце концов, — это высшее благо, это было кредо его матери. Почему только он внезапно почувствовал себя брошенным ею на произвол судьбы? Почему она не звонила?

Мирьям, как и договаривались, ждала их в половине девятого перед зданием регионального аэропорта Щитно-Шиманы, единственного аэропорта в Варминьско-Мазурском воеводстве, дни которого были, однако, сочтены. «Сессна» СЕ-500 Citation оказалась на удивление комфортабельным самолетом. Полет занял без малого четыре часа, а паспортный контроль — три минуты.

— А, доктор Франкенштейн. — Мирьям подала руку Хеннингу Кирххофу, до этого сердечно обняв Пию. — Добро пожаловать в Польшу!

— У вас действительно хорошая память, — констатировал Хеннинг, ухмыльнувшись.

Мирьям сняла солнечные очки и посмотрела на него, потом тоже усмехнулась.

— У меня память как у слона, — подтвердила она и взяла одну из их сумок. — Пойдемте. До Добы примерно километров сто.

Они ехали в арендованном «Форде Фокус» по шоссейным дорогам в северо-восточном направлении в сердце Мазур. Мирьям и Хеннинг беседовали о руинах замка и гадали, имеется ли вообще спустя шестьдесят лет запустения доступ в подвал. Пия сидела сзади, слушала одним ухом и молча смотрела в окно. Ее ничто не связывало с этой страной, с ее изменчивым и печальным прошлым. Восточная Пруссия до сего времени была для нее лишь абстрактным понятием, не более чем вечно повторяющаяся тема телевизионных документальных и игровых фильмов. Побег и эвакуация не коснулись ее семьи. За окнами в туманном свете раннего утра мелькали холмы, леса и поля, над множеством больших и маленьких озер висели похожие на вату клубы тумана, которые постепенно рассеивались под теплыми лучами майского солнца.