Глубокие раны

Элард закрыл глаза и вернулся мыслями к прошедшему вечеру. У него бешено колотилось сердце, когда перед его внутренним взором проплывала цепочка будоражащих и тревожных эпизодов, как будто это был отрывок из видеофильма. Снова и снова. Как могло это так далеко зайти? Всю свою жизнь он должен был бороться с какими-то трудностями в личной и профессиональной жизни, но теперешние события грозили серьезно вывести его из равновесия. Это приводило его в замешательство, поскольку он просто не мог понять, что в нем происходило. Он потерял контроль, и не было никого, с кем он мог бы поговорить о своей дилемме. Как жить ему с этой тайной? Что бы сказали его мать, сыновья, невестки, если бы это однажды стало известно?

Дверь резко открылась. Элард испуганно вздрогнул и прикрыл свою наготу обеими руками.

— Господи, мама, — сказал он недовольно. — Ты не могла постучать?

Только потом он заметил растерянное выражение лица Веры.

— Йосси не просто умер, — выкрикнула она и опустилась на табурет рядом с ванной. — Он был убит!

— Боже мой! Мне очень жаль. — На большее, чем эта неуклюжая фраза, Элард не сподобился.

Вера пристально посмотрела на него.

— Какой ты бессердечный, — прошептала она дрожащим голосом. Потом закрыла лицо руками и начала тихо рыдать.

— Давай, мы должны чокнуться за нашу встречу! — Мирьям потянула Пию в направлении бара и заказала два бокала шампанского.

— С каких пор ты опять во Франкфурте? — спросила Пия. — Последнее, что я слышала о тебе, это то, что ты живешь в Варшаве. Твоя мама рассказала мне об этом пару лет назад, когда я ее случайно встретила.

— Париж — Оксфорд — Варшава — Вашингтон — Тель-Авив — Берлин — Франкфурт, — перечислила Мирьям телеграфным стилем и засмеялась. — В каждом городе я встречала любовь всей моей жизни — и опять с ней расставалась. Наверное, я не гожусь для прочных отношений. Но расскажи о себе! Чем ты занимаешься? Профессия, муж, дети?

— После трех семестров на юридическом факультете я пошла в полицию, — сказала Пия.

— Не может быть! — Мирьям сделала большие глаза. — Каким образом?

Пия замялась. Ей все еще было тяжело говорить об этом, хотя Кристоф считал, что это единственная возможность справиться с ее травмой. Почти двадцать лет Пия ни с кем не говорила об этом самом неприятном событии своей жизни, в том числе и с Хеннингом. Она не хотела опять вспоминать о своей слабости и страхе. Однако Мирьям обладала большей чуткостью, чем предполагала Пия, и сразу стала серьезной.

— Что случилось?

— Это было летом, после выпускных экзаменов, — ответила Пия. — Я познакомилась во Франции с одним мужчиной. Так, курортный роман. Он был симпатичный, и нам было приятно друг с другом. После отдыха для меня все закончилось. Но, к сожалению, не для него. Он преследовал меня, терроризировал письмами и звонками, подстерегал меня везде. А потом ворвался в мою квартиру и изнасиловал меня.

Она пыталась придать своему голосу хладнокровный оттенок, но Мирьям, казалось, почувствовала, какой силы стоило Пие говорить об этом спокойно и на первый взгляд безучастно.

— Боже мой, — сказала она тихо и схватила Кирххоф за руку. — Это ужасно!

— Да, вот так. — Пия криво улыбнулась. — Как-то я подумала, что если бы работала в полиции, то не была бы столь уязвима. И вот так я оказалась в полиции, в комиссии по расследованию убийств.

— А дальше? Ты что-нибудь предприняла? — спросила Мирьям. Пия поняла, что она имела в виду.

— Ничего. — Она пожала плечами и удивилась тому, насколько просто ей было сейчас говорить с Мирьям об отрезке ее жизни, который до этого являлся табу, поскольку раньше она уже пыталась это делать. — Я никогда не рассказывала об этом моему мужу. Думала, что справлюсь с этим сама.

— Но не получилось…

— Да нет, какое-то время было даже довольно неплохо. Только в прошлом году вся эта история опять вернулась.

Она коротко рассказала Мирьям о двух убийствах, которые произошли прошлым летом, и о расследованиях, в ходе которых она познакомилась с Кристофом, и противопоставила это тому, что с ней произошло.

— Кристоф хочет убедить меня посещать группу самопомощи для жертв насилия, — сказала она. — Но я не знаю, следует ли мне это делать.

— Конечно, обязательно! — Голос Мирьям звучал убедительно. — Такая травма может разрушить всю жизнь. Поверь мне, я знаю, о чем говорю. Во время моей работы в Институте Фрица Бауера и в Центре по борьбе с депортацией в Висбадене я слышала об ужасных историях женщин после Второй мировой войны на Востоке. Что пережили эти женщины, не поддается никакому описанию. И многие из них ничего не рассказывали об этом в течение всей их жизни. Это разрушило их психику.

Пия внимательно посмотрела на подругу. Мирьям действительно изменилась. От беззаботной, неглубокой девочки из привилегированной семьи не осталось и следа. Двадцать лет — немалый срок.

— Что это за институт, в котором ты работаешь? — поинтересовалась она.

— Учебно-информационный центр по истории и последствиям Холокоста, — объяснила Мирьям. — Я читаю там лекции, организую выставки и тому подобное. Здорово, да? Раньше я всегда думала, что стану владелицей дискоклуба или жокеем. — Она неожиданно засмеялась. — Ты можешь представить себе лица наших учителей, если бы они узнали, что из нас обеих что-то получилось?

— Они постоянно предрекали нам, что мы закончим нашу жизнь, по меньшей мере, где-нибудь под забором, — ухмыльнулась Пия.

Они заказали еще два бокала шампанского.

— А что с Кристофом? — спросила Мирьям. — Это серьезно?

— Надеюсь, — ответила Пия.

— Он ужасно влюблен. — Мирьям подмигнула ей и наклонилась вперед. — Все время не спускает с тебя глаз.

От этого ее наблюдения у Кирххоф мгновенно побежали по коже мурашки. Подали шампанское, и они вновь чокнулись. Пия рассказала о Биркенхофе и своих животных.

— А где ты живешь сейчас? — поинтересовалась она. — Здесь, во Франкфурте?

— Да, — кивнула Мирьям. — В доме бабушки.

Кто-то, кто не был в курсе семейных отношений Мирьям, уловил бы в этой фразе оттенок мещанства, но Пия прекрасно знала, о чем идет речь. Бабушка Мирьям Шарлотта Горовиц была знатной дамой самого изысканного общества Франкфурта. Ее «дом» был великолепной старой виллой с огромным участком земли в квартале Хольцхаузен, который являлся предметом алчных устремлений всех перекупщиков земельных участков.

Вдруг Пие в голову пришла одна мысль.

— Скажи, Мири, — повернулась она подруге, — имя Давида Йосуа Гольдберга тебе о чем-нибудь говорит?

Мирьям посмотрела на нее с удивлением.

— Конечно, — сказала она. — Йосси Гольдберг — старый знакомый бабушки. Его семья уже десятки лет поддерживает множество проектов еврейской общины во Франкфурте. Почему ты спрашиваешь?

— Так, — ответила уклончиво Пия, когда увидела любопытство в глазах Мирьям. — Сейчас я, к сожалению, не могу тебе больше ничего сказать.

— Полицейские тайны?

— Примерно так. Извини.

— Ничего страшного. — Мирьям подняла свой бокал и улыбнулась. — За нашу встречу через долгие годы! Я действительно очень рада!

— Я тоже. — Пия улыбнулась. — Если у тебя будет желание, заезжай в гости, и мы сможем опять покататься верхом как раньше.

К стойке, у которой они стояли, подошел Кристоф. Самоочевидность, с которой он положил руку на талию Пии, заставили ее сердце счастливо забиться. Хеннинг этого никогда не делал. Нежные прикосновения в общественном месте он считал «безвкусным выставлением напоказ гордости обладателя» и всячески этого избегал.

Они выпили втроем еще по бокалу шампанского, потом еще по одному. Пия рассказала о своем походе в Н&М, когда она оказалась в отделе моды для беременных, и они до слез смеялись над этим. Когда Кирххоф опомнилась, было уже половина первого, и она подумала, что давненько так приятно и раскрепощенно не веселилась. Хеннинг всегда уже в десять часов хотел ехать домой или в институт, или где-нибудь в углу вел с кем-нибудь важные беседы, из которых она автоматически исключалась. На сей раз все было по-другому. Кристоф в тайной балльной системе оценки Пии, в категории «Развлечения», получил высший балл.