Утерянные победы

Во время непродолжительной интермедии «цветочной войны"{10}, – я имею в виду оккупацию перешедшей в состав империи Судетской области, – я занимал уже место начальника штаба армии, которой командовал генерал-полковник фон Лееб. Находясь на этом посту, я узнал о конфликте, начавшемся между начальником Генерального Штаба сухопутных сил, генералом Беком, и Гитлером по чешскому вопросу, приведшем, к моему глубокому сожалению, к отставке начальника Генерального Штаба, к которому я питаю глубокое уважение. С этой отставкой оборвалась последняя нить, связывавшая меня благодаря доверию Бека с Генеральным Штабом.

Поэтому я только летом 1939 г. узнал о директиве по развертыванию «Вейс», первом плане наступления на Польшу, разработанном по приказу Гитлера. До весны 1939 г. такого плана не существовало. Наоборот, все военные мероприятия на нашей восточной границе были нацелены на оборону, а также обеспечение безопасности в случае конфликта с другими державами.

По директиве «Вейс» я должен был занять пост начальника штаба группы армий «Юг», командующим которой должен был стать ушедший к тому времени уже в отставку генерал-полковник фон Рундштедт. Развертывание этой группы армий должно было по директиве происходить в Силезии, восточной Моравии и частично в Словакии; детали его необходимо было теперь разработать.

Так как штаба этой группы армий в мирное время не существовало, его формирование должно было произойти только при объявлении мобилизации, для разработки плана развертывания был создан небольшой рабочий штаб. Он собрался 12 августа 1939 г. на учебном поле Нейгаммер. в Силезии. Рабочий штаб возглавлял полковник Генерального Штаба Блюментритт. При объявлении мобилизации он должен был занять пост начальника оперативного отдела штаба группы армий. Я считал это большой удачей, ибо меня связывали с этим чрезвычайно энергичным человеком узы взаимного доверия. Они возникли во время нашей совместной работы в штабе армии фон Лееба в период судетского кризиса{11}, и мне казалось особенно ценным работать в такие времена вместе с человеком, которому я мог доверять. Подобно тому, как иногда небольшие черточки в характере человека вызывают у нас любовь к нему, так особенно привлекала меня в полковнике Блюментритте его воистину неистощимая энергия при ведении телефонных переговоров. Он работал и без того с невероятной быстротой, но с телефонной трубкой в руке он разрешал лавины мелких вопросов, оставаясь всегда бодрым и любезным.

В середине августа в Нейгаммер прибыл будущий командующий группой армий «Юг», генерал-полковник фон Рундштедт. Все мы знали его. Он был блестяще одаренным военачальником. Он умел сразу схватывать самое важное и занимался только важными вопросами. Все, что являлось второстепенным, его абсолютно не интересовало. Что касается его личности, то это был, как принято выражаться, человек старой школы. Этот стиль, к сожалению, исчезает, хотя он раньше обогащал жизнь нюансом любезности. Генерал-полковник обладал обаянием. Этому обаянию не мог противостоять даже Гитлер. Он питал к генерал-полковнику, по-видимому, подлинную привязанность и, как это ни странно, сохранил ее и после того, как он дважды подвергал его опале. Возможно, Гитлера привлекало в Рундштедте то, что он производил впечатление человека минувших, непонятных ему времен, к внутренней и внешней атмосфере которых он никогда не мог приобщиться.

Кстати, и моя 18 дивизия в то время, когда штаб собрался в Нейгаммере, находилась на ежегодных полковых и дивизионных учениях на учебном поле.

Мне не нужно говорить, что каждый из нас задумывался над тем, какие огромные события пережила наша родина с 1933 г., и задавал себе вопрос, куда этот путь приведет. Наши мысли и многие интимные беседы были прикованы к вспыхивавшим вдоль всего горизонта зарницам. Нам было ясно, что Гитлер был преисполнен непоколебимой фанатической решимостью разрешить все оставшиеся еще территориальные проблемы, которые возникли перед Германией в результате заключения Версальского договора. Мы знали, что он уже осенью 1938 г. начал переговоры с Польшей, чтобы раз навсегда разрешить польско-германский пограничный вопрос. Как проходили эти переговоры и продолжались ли они вообще, нам не было известно. Однако нам было известно о гарантиях, которые Великобритания дала Польше. И я, пожалуй, могу сказать, что никто из нас, солдат, не был настолько самоуверенным, легкомысленным или близоруким, чтобы не видеть в этой гарантии исключительно серьезное предупреждение. Уже по этой причине – наряду с другими – мы в Нейгаммере были убеждены в том, что, в конце концов, дело все же не придет к войне. Даже если бы план стратегического развертывания «Вейс», над которым мы тогда как раз работали, был бы осуществлен, по нашему мнению, это еще не означало бы начала войны. До сих пор мы внимательно следили за тревожными событиями, исход которых все время висел на волоске. Мы были с каждым разом все больше поражены тем, какое невероятное политическое везение сопровождало до сих пор Гитлера при достижении им его довольно прозрачных и скрытых целей без применения оружия. Казалось, что этот человек действует по почти безошибочному инстинкту. Один успех следовал за другим, и число их было необозримо, если вообще можно именовать успехом тот ряд немеркнущих событий, которые должны были привести нас к гибели. Все эти успехи были достигнуты без войны. Почему, спрашивали мы себя, на этот раз дело должно было обстоять иначе? Мы вспоминали о событиях в Чехословакии. Гитлер в 1938 г. развернул свои силы вдоль границ этой страны, угрожая ей, и все же войны не было. Правда, старая немецкая поговорка, гласящая, что кувшин до тех пор носят к колодцу, пока он не разобьется, уже приглушенно звучала в наших ушах. На этот раз, кроме того, дело обстояло рискованнее, и игра, которую Гитлер, по всей видимости, хотел повторить, выглядела опаснее. Гарантия Великобритании теперь лежала на нашем пути. Затем мы также вспоминали об одном заявлении Гитлера, что он никогда не будет таким недалеким, как некоторые государственные деятели 1914 г., развязавшие войну на два фронта. Он это заявил, и, по крайней мере, эти слова говорили о холодном рассудке, хотя его человеческие чувства казались окаменевшими или омертвевшими. Он в резкой форме, но торжественно заявил своим военным советникам, что он не идиот, чтобы из-за города Данцига (Гданьск) или Польского коридора влезть в войну.

Польша была для нас источником горьких чувств, так как она по Версальскому договору приобрела немецкие земли, на которые она не могла претендовать ни с точки зрения исторической справедливости, ни на основе права народов на самоопределение. Кроме того, этот факт для нас, солдат, в период слабости Германии был постоянным источником озабоченности. Любой взгляд на географическую карту показывал всю неприглядность создавшегося положения. Какое неразумное начертание границ! Как искалечена наша родина! Этот коридор, разрывающий империю и Восточную Пруссию! Когда мы, солдаты, смотрели на отделенную от страны Восточную Пруссию, у нас были все основания беспокоиться о судьбе этой прекрасной провинции. Несмотря на это, командование вооруженных сил Германии никогда даже не обсуждало вопроса об агрессивной войне против Польши, чтобы положить конец этому положению силой. Отказ от такого намерения исходил из весьма простого соображения военного характера, если отвлечься от всех прочих соображений: агрессивная война против Польши немедленно и неизбежно втянула бы империю в войну на двух или нескольких фронтах, которую она не в состоянии была бы вести. В этот период слабости, явившийся следствием Версальского диктата, мы все время страдали от «cauchtmar des coalitions"{12}. И этот кошмар причинял нам еще большие страдания, когда мы думали о том вожделении, с которым широкие круги польского народа все еще взирали, плохо скрывая свои аппетиты, на немецкие земли. Агрессивная война? Нет! Но когда мы без всякой предвзятости, принимая во внимание национальный дух польского народа, рассматривали возможность путем мирных переговоров за одним столом пересмотреть вопрос о неразумном начертании границ, у нас не оставалось почти никаких надежд. Однако, казалось, совсем не было исключено, что Польша когда-нибудь сама сможет поставить вопрос о границах, угрожая силой оружия. В этом отношении у нас после 1918 г. был уже некоторый опыт. Поэтому в тот период слабости Германии не было ошибочным считаться с этой возможностью. Если маршал Пилсудский потерял свое влияние, и оно перешло к некоторым националистским польским кругам, то и нападение на Восточную Пруссию, как в свое время удар на Вильно (Вильнюс), было вполне вероятным. Но в таком случае наши рассуждения приводили к определенным политическим выводам. Если бы Польша оказалась агрессором, и нам бы удалось отразить наступление, то для Германии создалась бы, очевидно, возможность путем политического контрудара добиться пересмотра неблагоприятного начертания границы. Во всяком случае, руководящие деятели армии не тешили себя несбыточными надеждами.

10

Игра слов. Имеется в виду «мнимая война». Прим. ред.

11

Автор имеет в виду оккупацию Чехословакии немецкими войсками. – Прим. ред.

12

Кошмар коалиций (франц.)