Розы для возлюбленной

Когда гости ходили по комнатам его особняка в Элпине, восхищаясь коврами, мебелью, картинами, другими произведениями искусства, Джесон часто представлял себе, как поражены все они были бы, если он вдруг выпалил бы им что-нибудь вроде: «Все это, по моим понятиям, весьма ординарные, простенькие вещи».

Конечно, сказать это он себе никогда не позволит, так как никогда не захочет показать кому бы то ни было еще и другую свою коллекцию. Эта коллекция принадлежит только ему, ему одному. Так пусть так оно и остается впредь.

«Сегодня — праздник, „хэллоуин“», — недовольно размышлял Джесон, мчась в своем автомобиле по семнадцатому шоссе. Он был действительно рад тому обстоятельству, что уезжает именно в этот день. Он устал и не хотел сегодня быть обязанным беспрерывно открывать дверь на звонки бродящих по городу группок детей, требующих положенного им по правилам «хэллоуина» угощения.

На прошлый уик-энд Джесон останавливался в одной гостинице в Бетесде, штат Мэриленд. Там он провел время с большой пользой — ограбил в местечке Чеви-Чейз один дом, в котором несколько месяцев назад побывал на каком-то званом торжестве. В тот вечер хозяйка дома, Мира Хемилтон, много говорила о приближающейся свадьбе сына. Тот должен был жениться в Чикаго, 28 октября. Таким образом, миссис Хемилтон фактически сообщила всем и каждому вокруг, что в этот день ее особняк будет оставаться совершенно пустым.

Особняк Хемилтонов не был большим, но выглядел очень даже прилично. И, главное, заключал множество весьма ценных предметов, собиравшихся многими поколениями рода Хемилтонов. У Джесона даже слюнки потекли, когда он увидел в одной из комнат массивную печать работы Фаберже с голубыми сапфирами и золотой яйцевидной ручкой. Эта чудесная вещица и еще висевший на стене тонкой работы, небольшой, три на пять футов, обюссонский ковер с цветочными узорами по центру, были теми двумя предметами, которые Джесону захотелось заполучить во что бы то ни стало.

И вот теперь обе эти вещи покоились в багажнике его автомобиля. Джесон вез их в свое тайное убежище, в свой второй особняк в Кэтскилзе. Джесон вдруг непроизвольно нахмурился. Странным, беспокоящим показалось ему, что он сейчас совсем не испытывал обычного для себя в таких случаях торжества по поводу успешного достижения очередной поставленной перед собой цели. Напротив, какая-то смутная, неопределенная тревога то и дело накатывала на него. В уме он заново проиграл шаг за шагом все свои действия в особняке Хемилтонов.

Сигнализация была включена, но он легко с ней справился. Дом действительно оказался абсолютно пуст. Сначала Джесон хотел было быстренько осмотреть все комнаты на тот случай, если вдруг упустил, не заметил чего-нибудь достаточно ценного во время той вечеринки. Но потом передумал и решил строго придерживаться изначального замысла, то есть взять лишь те две вещи, которые себе наметил.

Не успел он отъехать от особняка и вырулить на 240-е шоссе, как мимо него на огромной скорости проскочили две полицейские машины с воющими сиренами и сверкающими огнями. Они повернули налево, как раз в ту улочку, из которой он только что выехал. Для Джесона было очевидно, что мчались они именно к особняку Хемилтонов. А это означало, естественно, что он сам каким-то образом включил еще резервную сигнализацию, существовавшую в особняке и действовавшую, видимо, независимо от основной охранной системы, которую он точно отключил.

Интересно, подумал Джесон, какая же это может быть сигнализация, какая охранная система. Что там еще могли установить Хемилтоны? А вдруг они там понаставили камер? Их ведь теперь так легко попрятать по углам. Конечно, при сегодняшнем ограблении Джесон, как обычно, работал в чулке, натянутом на голову, однако в какой-то момент вынужден был его снять, чтобы получше рассмотреть одну интересную бронзовую фигурку. Конечно, он сделал глупость, тем более, что, как выяснилось, фигурка та никакой реальной ценности не представляла.

Джесон попытался успокоиться, сказав себе, что шанс того, что его лицо могло попасть в камеру — один из миллиона. Так что надо просто забыть все эти и на этот раз прошедшие мимо неприятности и продолжать жить и действовать так и дальше. Пусть даже отныне и с несколько большей осторожностью.

Солнце почти скрылось за грядой холмов, когда Джесон, наконец, свернул на дорожку, ведшую к его тайному особняку. Тут только он ощутил прилив радости и удовольствия.

Ближайшие соседи жили в нескольких милях. Медди — раз в неделю приходившая сюда горничная — женщина крупная, с сильными руками, весьма нелюбопытная, да и вообще неумная, — должна была побывать здесь еще вчера и убраться в доме. Так что все тут теперь должно было сверкать чистотой.

Джесон знал, что его горничная неспособна отличить обюссонский ковер от какого-нибудь коврового покрытия ценою десять долларов за ярд. К тому же она принадлежала к тем людям, что гордились своей работой и получали от нее удовольствие только тогда, когда выполняли ее в совершенстве. Наконец, за десять лет своей службы у Джесона она не разбила и не стащила у него даже одной-единственной чашки.

Джесон улыбнулся, представив, как Медди отреагирует на появление в доме на стене в гостиной обюссонского коврика или шедевра Фаберже на столике в спальне хозяина. «Неужели ему недостаточно тех штуковин, что и так пылятся в его комнатах?» — наверняка спросит себя Медли и двинется дальше заниматься своими делами.

Джесон припарковал машину у бокового входа в дом и с приятным предчувствием, которое всегда охватывало его, когда он сюда приезжал, вошел в дом, зажег свет. И вновь от вида множества красивых вещей на губах и ладонях Джесона проступил пот, пот от радости и удовольствия. Несколько минут спустя, внеся в дом свой походный чемоданчик, пакет с едой, купленной по дороге, и, конечно, новые приобретения для своей коллекции, Джесон закрыл входную дверь и задвинул засов. Пришло время вновь приступить к обычным здесь вечерним занятиям.

Первым же делом Джесон отнес произведение Фаберже наверх и поставил его на античного стиля столик у своей кровати. Сделав это, он отступил на шаг назад, чтобы лучше полюбоваться приобретением. Потом вновь приблизился, чтобы сравнить новую вещь с миниатюрной рамкой для фотографий, стоявшей на том же столике в течение всех последних десяти лет.

Рамка эта напоминала Джесону об одном из тех немногих случаев, когда он все же обманулся в выборе. Рамка была хорошей, но все же копией, всего лишь копией работы Фаберже. Сейчас факт этот выглядел совершенно очевидным. Голубая эмаль рамки смотрелась блеклой на фоне глубоких цветов, характерных для покрытия печати. Золотые края рамки с жемчужной инкрустацией совсем не казались теперь Джесону чем-то даже отдаленно напоминающим Фаберже.

Из недр этой рамки на Джесона по-прежнему смотрело улыбающееся лицо женщины — лицо Сьюзен.

Он не любил вспоминать о том вечере — одиннадцать лет назад. Тогда он залез в дом Реардонов через открытое окно гостиной, что располагалось рядом с большой спальней. Джесон был уверен, что дом пуст, потому как накануне днем Сьюзен сама сказала ему, что приглашена на ужин, а Скипа тоже не будет дома. Секретный код, отключавший сигнализацию у Джесона, был, но, подойдя к дому, он, к своему удивлению, заметил, что одно из окон широко открыто. Джесон свободно влез в него и поднялся на второй этаж. Света нигде не было. И тут вот в одной из спален дома Джесон нашел эту самую миниатюрную рамку, которую и взял с собой. Рамка стояла на ночном столике. С расстояния в несколько метров выглядела она вполне подлинной. Джесон как раз хотел рассмотреть вещицу поближе, когда услышал вдруг чей-то резкий вскрик. Кто это? Сьюзен? Может быть, и она? Запаниковав, Джесон быстро сунул рамку в карман и спрятался в шкаф.

Сейчас Джесон вновь осмотрел рамку. Случалось, что в течение прошедших десяти лет с того вечера он задавался вопросом, по какому именно извращению своей души он до сих пор не вынул из этой рамки фотографию Сьюзен или почему вообще все это до сих пор не выкинул. Ведь рамка была всего лишь подделкой, не подлинником.