Тринадцатый апостол

Но дар — даром, однако и он не уберег Розу от гнева сильных мира сего, а может, просто где-то ошиблась она и влезла в игру, куда простым смертным вход заказан…

— Вижу, что не просто так ты пришел ко мне, апостол. Что-то гложет тебя, верно? Хочешь, погадаю?

— Куда уж мне, — улыбнулся Семенов. — У тебя, я слышал, один прием на штуку баксов тянет.

— Бывало и больше! — не осталась в долгу старуха. — Но хорошим людям иногда хочется помочь бесплатно.

— Иногда?

— Да, иногда. Знаете, Сергей, жизнь — странная штука и многому учит. К примеру, тому, что некоторым хорошим людям лучше не знать своего будущего. Вот была у меня одна знакомая певица, да ты ее наверняка слышал. У нее гениальность на лице была написана, голос ангельский, все данные оперной певицы, звезды оперы, понимаете? Я видела ее в ослепительном платье на сцене «Ла Скала» и сотни букетов, летящих к ее ногам. Но перед этим я видела годы учебы в консерватории, изнурительные занятия и репетиции, общагу с обшарпанными стенами, учителей-изуверов, сутолоку метро и неоплаченные счета за телефон.

Но девочка решила по-другому: ей очень понравился финал моих видений, но совершенно не заинтересовал путь, к этому ведущий. Она решила изменить свою судьбу, и она сделала это. Ее клипы крутили по всем телеканалам, ей вручали премии, какие-то граммофоны, гастроли, концерты на стадионах. Она мне как-то позвонила пьяная совсем и сказала, что, мол, старая грымза, ошиблась ты. Где же твоя судьба? Никакого метро и обшарпанной общаги, никаких занятий, езжу в собственном «мерсе»…

Но судьбу не обманешь, судьба жестоко мстит человеку, решившему пойти против нее. Через год она умерла, ширнулась со своим волосатым барабанщиком и выбросилась из окна шикарной квартиры на Калининском. У меня на автоответчике ее последний звонок, она плакала, что никогда не будет петь на сцене «Ла Скала»…

Роза сбилась с петли, ойкнула и принялась исправлять вязанье.

Семенов собрался было встать, чтобы уйти, но что-то его остановило.

— Но вы, Сергей, человек хороший, — продолжила Роза, словно не заметив семеновского движения. — Вы действительно живете не для себя, это же сразу видно. Чем-то этим вы похожи на цыгана. Да-да, не удивляйтесь, настоящий цыган живет не для себя, а для семьи, и только в семье он счастлив по-настоящему. Смеетесь? А зря… Сейчас я вижу, что вас что-то мучит. Давайте я попробую вам помочь. Вон, возьмите колоду карт. Нет, новую, из коробки. Перемешайте тщательно, ну, не ленитесь, Сергей, еще помешайте. Теперь сдвиньте и разложите на две части.

Цыганка отложила вязанье, взялась за карты, разложила, задумалась.

— Да, дела… Впервые такой расклад вижу, как туз-то пиковый лег. В общем, так, о прошлом я тебе говорить не буду, сам его знаешь. О жене бывшей думать забудь. Знаю, что любишь ты ее до сих пор, но не помощница она тебе в той обузе, что взвалил ты на себя сам. Будет тебе письмо от нее, которого ты так ждешь, но не порадует оно тебя. Другая тебя любовь ждет, Сереженька, сладкая и горькая одновременно и очень короткая. Испытания тебя ждут великие, ой, жуткие испытания и люди недобрые. Вон, смотри, как разлеглось-то. Справа-то все красное, а слева чернота непроглядная. Значит, определен твой путь в борьбе между злом и добром, и не ошибиться бы тебе, не принять бы зло за добро и наоборот. Но вот туз этот меня беспокоит, не так как-то он лег. Давай-ка, Сереженька, я тебе по руке погадаю.

Цыганка взяла Семенова за руку, надела очки, нахмурилась.

— Вот что, Сереженька, когда придет минута отчаяния, не торопись и побереги последний патрон для врага…

— А как же сны мои? — спросил Семенов. — И болезнь моя поездная?

— Никакой болезни я у тебя не вижу, — спокойно ответила Роза, вновь берясь за вязанье. — Что касаемо снов… Иногда в снах мы видим не только прошлое, но и будущее. Но честно говоря, я в них плохо разбираюсь, на-ка, почитай сам…

Семенов вышел из купе, держа под мышкой две книги: сонник в дешевом издании со скорпионом на обложке и «Теорию сна» Зигмунда Фрейда.

Глава 4

МАЛАЯ ЗАЧИСТКА

Пила так и умер, улыбаясь. Может быть, это и справедливо, что на тот свет он отправился со своей совершенно идиотской косой улыбкой, от которой прямо-таки бесилось полковое начальство на построениях. С улыбкой его и схоронили, после того как в жестком бою пуля-дура пробила истертый камуфляж, пропахший потом «тельник», широкую грудь, украшенную наколкой «Русский легион» на фоне парашютного купола, и горячее сердце сержанта Пилющенко.

Он умер мгновенно, и наверное, даже не почувствовал боли. По крайней мере рядовой Бардин клялся, что палец мертвого Пилы еще с полминуты давил на гашетку пулемета, не давая «духам» высунуться ни на секунду. И вроде бы мертвый Пила даже кого-то убил…

А вот его лучшему другу Самохе — старшему прапорщику Самохину — не повезло. Он, раненный в живот осколком, умирал долго и мучительно. Санинструктор кое-как затолкал самохинские кишки обратно в рану и вколол ему тройную дозу морфина, но и это не помогло. Самоха орал и стонал еще часа полтора после того, как «духи» отступили. И им, наверное, тоже было не по себе от жутких воплей. По крайней мере на штурм этой ночью они не пошли. Поэтому ребят хоронили относительно спокойно, здесь же, во дворе школы.

— Прощайте, товарищи! — начал траурную речь старлей Лоридзе над тремя свежими холмиками. — Дрались вы честно, погибли, как герои! Сегодня мы не можем поставить вам памятник, даже на салют патронов у нас маловато. Но клянусь, все мы клянемся: добьем эту нечисть, поставим вам памятник. Монумент поставим! Школу эту вашим именем назовем. Спите спокойно…

И уже глубокой ночью, когда взвод, вернее то, что осталось от взвода разведчиков ОМОНа, заснул впервые за три дня, Семенов с Бардиным в свете полной луны потихоньку срыли холмики и завалили могилы щебнем и песком. «Духи» в последнее время все чаще глумились над трупами «федералов», не брезгуя разрывать свежие могилы.

Закончив работу, Бардин вдруг уселся на одну из парт, которыми омоновцы перегородили ворота школьного двора, и заплакал. Он рыдал, размазывая слезы по грязным щекам, рыдал взахлеб, не стесняясь Семенова.

— Пойдем, Семен, — сказал Семенов. — Выспаться надо, завтра нам воевать еще…

— Спасибо, — всхлипнул Бардин. — Спасибо, товарищ старший лейтенант, что имя мое помните.

— А как же, мы ж с тобой почти тезки, — попытался пошутить Семенов.

— Да, тезки… Мамке моей отпишите, мол, служил, воевал достойно. Ей это надо, она в деревне всем письмо покажет, ей тогда сельсовет поможет. Дрова, картошка, комбикорм… Что плакал — не пишите…

— Да ладно тебе, сам напишешь…

— Нет, командир, не напишу. Убьют меня, завтра убьют. Я знаю. Вы жить будете долго, а меня убьют.

Больше Бардин ничего не сказал. Встал, утерся рукавом и пошел в школу спать.

И на самом деле рядовой Семен Васильевич Бардин следующим утром геройски погиб. Правда, ничего героического в его гибели не было: он тащил на чердак патроны к пулемету, когда «духи» ввалили по крыше из базуки.

Бардина придавило лестничным перекрытием, и последнее, что Семенов помнит, — его широко открытые голубые глаза. Нереально голубые…

Семенов проснулся от писка будильника. Отечественное изобретение — конверсионная техника: пищит тихо, но ужасно противно. До блевотины противно, как комар над ухом. Хрен проспишь! Да еще сон этот… Семенов вообще-то мало видел снов, но если ему что-то и снилось в последнее время, так именно эти голубые глаза Бардина. И еще Гурам. Да, наверное, именно из-за Гурама Семенов так кричал во сне. Гурама он не забудет никогда…

Можно сказать, что им — разведвзводу ОМОНа — еще повезло. Вместе с отрядом местной милиции по наводке они проводили зачистку в крохотном горном селе. Таких сел Семенов в жизни еще не видел, деревушка — как на картинке: на фоне величественных гор в тумане, домики беленькие, маленькие, речушка прозрачная журчит.