Скорпион

История, знаете ли, банальная. Молодой муж раньше времени вернулся со сборов. Когда ты возвращаешься раньше обговоренного с молодой женой срока, позвони и обрадуй, что возвращаешься раньше времени. А то можно попасть впросак.

Я хотел сделать приятное молодой супруге. В каком-то смысле мне повезло: она и он, утомленные после борьбы за мимолетное счастье, сидели на кухне и пили кофе. Если бы они находились в спальне, я бы действовал более решительно. А так они пили кофе и курили. И на его ногах были мои шлепанцы.

— Приятного аппетита, — сказал я довольно-таки миролюбиво.

Но молодая жена взвизгнула и плеснула горячий кофе на него, любимого. Тот засучил ногами: приятного мало, когда тебя ошпаривают кипятком.

— Будьте добры, — сказал я, — шлепанцы. Знаете, простудился на сборах.

Однако благоверная продолжала кричать. Наверное, ей не понравилось, что я взял дымящую сигаретку и притушил о её девичью щеку.

Впрочем, прежде всего виноват я сам: трудно было позвонить любимой жене. Она не храпела, и за это я её любил. Теперь, наверное, её любит кто-нибудь другой: у неё на щечке милый такой шрамик, похожий на грубое клеймо прошлого.

Так что у меня теперь одна надежда, что мир изменится, или переведется весь кофе, или никто не будет болеть ОРЗ. И ещё у меня надежда, что, когда дочь подрастет, автомобильный парк будет модернизирован — в легковых машинах уберут к черту рычаги переключения скоростей.

Надо сказать, наш государственно-политический чиновник испытывал слабость к быстрой езде. Однажды на скоростном шоссе к аэропорту случилась неприятность. У нас была непреложная инструкция: если возникает нештатная ситуация, применять оружие. Кавалькада мчалась через перелесок, и мне показалось, что в зарослях кустарника — человек, он поднимает руку, и в его руке… Разумеется, я выстрелил. Потом уже в аэропорту, когда подъехала дежурная машина, выяснилось, что в кустах гуляла корова — пули кучно легли между её рогами.

— Молодец, — сказал мне Смирнов; он был начальником охраны у ГПЧ.

Я пожал плечами — служба. Позже этот случай оброс слухами: мол, дуралей-автоинспектор решил замерить прибором, похожим на пистолет, скорость движения правительственного кортежа; ему, мол, не удалось узнать погиб любопытный инспектор ГАИ смертью храбрых.

Но я думаю: все-таки в кустах была корова. Если бы в тех зарослях оказался человек, нам бы сказали: да, человек. Зачем лгать? Хотя нездоровое любопытство присуще только человеку.

— Молодец, продолжай в том же духе, — сказал Смирнов, и мне пришлось опять пожать плечами.

Мы срабатывались плохо. Смирнов проявлял недюжинные способности в питье водочки и к охоте. И не к охоте в российских лесах, не к охоте, где пристрелили моего друга Глебова, где могли пристрелить меня. Смирнов был слаб к охоте экзотической. Если быть точным, такую охоту любил сын нашего ГПЧ по имени Виктор. Он чувствовал себя хорошо в этой жизни, ему было удобно жить за казенный счет. Он любил охоту на львов, скажем, или там слонов. Ему, как понимаю, было неинтересно бродить по отечественным лесам и буеракам в поисках разбежавшейся живности. Виктор предпочитал улететь на три дня на сафари и там завалить зазевавшегося гиганта с хоботом или, на худой конец, длинношеего жирафа. И при нем, я имею ввиду сына ГПЧ, всегда находился Смирнов. Конечно, я понимаю, если твой отец имеет возможность ежемесячно снаряжать валютную охотничью экспедицию в заморские края, то почему бы туда не отправиться. Жалко лишь зверюшек, которые до поры до времени беззаботно бродили по родной сторонке и ведать не ведали, что есть в мире такая страна, где каждый честный гражданин имеет возможность снарядить экспедицию для родного чада и отправить его за их шкурами, рогами и копытами.

Интересно, когда шел отстрел импортной дичи, где находился Смирнов? По тому, как возвращался начальник группы живым и невредимым, нетрудно было догадаться — находился он за спиной стреляющего.

И государственно-политического чиновника можно понять: ребенок не должен испытывать нужды ни в чем. Правда, про таких, как наш ГПЧ, Нач говорил:

— Хапают ртом и жопой!

И в этом грубом, солдафонском изречении сермяжная правда нашей прекрасной действительности.

Утверждают, что когда-то давно народец наш распался на дворовых и пахотных крестьян. Дворовые завсегда были при дворе, и жизнь их была сладка и чудесна, заботушка лишь была одна: не допустить промашки в услужении; пахотные — растили хлеб, и жизнь их была ещё слаще, забота была только одна: чтобы хлебушка хватило на всех. Потом пахотных крестьян извели: много они, дармоеды, хлеба жрали, воздухом дышали, да неудовольствие выказывали, особенно, когда у них землицу отбирали.

И остались одни дворовые, и дворовые родили дворовых, и эти дворовые тоже родили дворовых, а те в свою очередь — дворовых. И теперь многие друг перед другом бахвалятся:

— Мы дворяне, — говорят.

Моя беда в том, что я слишком много знаю и понимаю. А когда понимаешь, начинаешь скучать. Мне скучно, и поэтому я один. У меня была мама. Когда она была жива, я приезжал на дачу. Мама радовалась мне — я был для неё игрушкой. Она смотрела на меня во все глаза, спешила печь пироги, говорила что-то важное для себя, а я бухался в старое кресло и тотчас же засыпал мертвым сном. И мне ничего не снилось.

Потом я возвращался во враждебный мир. И начинал вести наблюдение за ним. И за теми, кто в этом мирке невразумительно проживал, считая, что их жизнь есть единственная ценность, которую нужно охранять и беречь как зеницу ока. Что ж, это их право. И если у них есть возможность чужой шкурой защитить свою, то почему бы этой возможностью не воспользоваться?

…Так получилось, что мне пришлось подсматривать в замочную скважину. Разумеется, не в буквальном смысле слова.

— Не в службу, а по дружбе, — сказал Нач, и мне пришлось выполнять его мелкое поручение.

Я отправился на конспиративную квартиру. Дверь открыла невзрачная женщина. На мой пароль — махнула рукой. Комната была забита видеорадиоаппаратурой. На стене висел портрет вождя всех времен и народов И.В. Сталина. Генералиссимус стоял в полном параде, держал в руке трубку и с прищуром вглядывался в суету текущего дня.

— Люся, — сказала женщина. — Так меня зовут, — сказала женщина, и я обратил на неё внимание: лицо её не запоминалось, ходила бесшумно, как тень.

Она включила телевизор, и голубоватый свет рассеялся по комнате. На экране проявилась картинка: комната, где на стенах, как в комиссионном магазине, висели иконы — некоторые из них лежали на столе.

Потом в апартаментах появляется знакомая мне личность. Это тот, которого без ума любит и обожает Мадам, дочь своего выдающегося папы. Личность молода, холена, в атласном халатике, рыкает арию — он у нас артист Большого театра. Вдруг замолкает, оказывается, решил заняться более важным делом: затолкал в ноздрю указательный палец. И пока холеный бык-производитель занят своим богатым внутренним миром, я думаю о себе: хочу я этого или нет, но обстоятельства сильнее меня: механизмы Системы, куда загоняет нас жизнь, не может работать без смазки. А лучшая смазка кровь.

Отвлекаюсь: новое явление — Мадам. Она вся в папу: похожа на борца, выступающего на опилках передвижного цирка. Мадам сбрасывает с покатых плеч норковую шубейку:

— Бориска-киска, нас же ждут!

— Подождут, — находчиво отвечает артист театра.

— Ты же обещал?

— Имею я право делать то, что я хочу?

— А что ты хочешь, киса? — дама льнет к кавалеру.

Тот делает попытку освободиться от объятий, это, однако, не так просто:

— Прекрати, надо ехать.

— Ну, Боренька.

— Поехали, нас ждут.

— Ааа, пошли они, голубая сволочь!

— Слушай, выбирай выражения.

— Что? — дочь Папы цапнула своего любимого за нос. — Ты — вонь французская!.. Я тебя вытащила из говна. А ты, дрянь! Да, я тебя…

— Прости-прости, — освободив нос, артист Большого делает попытку успокоить даму своего артистического сердца. — Прости. С голосом что-то. И ролей не дают…