Грани миров

Когда Степанко, которого озабоченная невеста послала на поиски жениха, нашел его, вид у Сергея был самый жалкий. С лицом изжелта-бледного цвета он держался за бок и боялся отойти от унитаза – каждые пять минут у него возникал позыв на рвоту, а кишки сводило судорогой, заставляя сгибаться пополам.

– Я тебя сейчас до больницы мигом домчу, – мгновенно оценив обстановку, испуганно сказал Степанко на чистейшем русском языке, – только ты не говори, что на турбазе остановился, скажи, что «дикарем» путешествуешь, а то мне санэпидстанция сейчас мигом всю турбазу на карантин закроет.

– Да я не… – Сергей попытался объяснить, что у него просто обострение хронической болезни, но язык ему не повиновался, голова кружилась, ноги подкашивались, а в глазах вдруг потемнело, и он опустился прямо на землю. Степанко и прибежавшие приятели кое-как втиснули его в «Волгу», Лина уселась рядом, и Степанко, нажав на акселератор, погнал машину в Ивано-Франковск.

В приемном отделении больницы Лина на прощание поцеловала Сергея в лоб и сказала:

– Завтра приеду навестить, меня Степанко привезет. Ты лежи и поправляйся, ничего страшного. Ты икрой, наверное, отравился, мне она тоже несвежей показалась. Ничего, Степанко этому ресторану устроит шахсей-вахсей.

Сергей ничего не ответил – он боялся, что если откроет рот, то его опять вырвет.

Вызванный в приемный покой дежурный врач, щуплый мужчина лет сорока с осовелыми глазами, особо больного не осматривал и ни о чем не расспрашивал. Скользнув взглядом по медицинской карте, куда медсестра записала паспортные данные Сергея, он с брезгливым видом начал мять ему живот. Сергей не сумел удержать подступившую к горлу тошноту, и нянечка еле успела подставить ведро. Врач не стал дожидаться, пока у пациента пройдет приступ рвоты, он зевнул, одним росчерком пера отправил его в бокс инфекционного отделения и ушел спать.

От прикосновения холодных простынь Сергея начало знобить, боль в боку сначала была нестерпимой, но к утру полегчало, и с рассветом он забылся тяжелым сном. Разбудил его ворчливый мужской голос:

– Это что ж такое, из Ленинграда болеть к нам приехали? Просыпайтесь, просыпайтесь, молодой человек, я вас осмотрю.

Возле кровати сидел уже не тот доктор, что был в приемном отделении, а крепкого телосложения мужчина с весело поблескивающими из-за очков с золотой оправой глазами. Сергей, боясь повернуться, чтобы вновь не вернулась боль, с трудом ответил:

– Здравствуйте, доктор.

– Вадим Игоревич Гаврилин, к вашим услугам, приятно встретить ленинградца. Я и сам мединститут кончал в Ленинграде, – весело говорил врач. – Сначала посмотрел вашу историю болезни и даже ахнул – Сергей Эрнестович Муромцев из Ленинграда. Вспомнил, что в тридцать первом замечательно читал у нас лекции по физиологии профессор Эрнест Александрович Муромцев. Имя-то у вашего папы довольно редкое, я, поэтому, сначала даже подумал, что вы сын Эрнеста Александровича, но на возраст посмотрел – больно молоды.

– Это мой отец, – с трудом разлепив спекшиеся губы, ответил Сергей, – я его сын от второго брака. Только папы давно нет в живых, его…

– Я знаю, – помрачнев, перебил Гаврилин, – время было паршивое, не будем сейчас вспоминать. Но очень рад встретить сына Эрнеста Александровича, чрезвычайно рад! Хотя, конечно, лучше бы при других обстоятельствах. Вы сами-то не медик?

– Почти. Я окончил биофак.

– Ну, тогда почти коллеги. Так расскажите мне грамотно и толково, что с вами стряслось. Давно у вас понос с кровью?

Сергей даже рот приоткрыл от удивления:

– Понос? Да у меня его никогда и не было, у меня…

Он подробно рассказал Гаврилину о своем холецистите. Тот выслушал и, насупив брови, пробурчал:

– И какого лешего писать «дизентерия», если нет поноса? Мать его за ногу! – эти высказывания доктора были направлены, как понял Сергей, в адрес дежурного врача из приемного отделения. Потом Вадим Игоревич похлопал своего пациента по плечу и бодро пообещал: – Ничего, мы тебя тут слегка поколем, подержим на диете номер пять и приведем в транспортабельный вид, а потом поедешь к себе в Питер долечиваться. Но ты должен помнить, что спиртного тебе сейчас – ни-ни! Ничего не поделаешь, раз уж болезнь Боткина тебе такую память о себе оставила.

Уколы ли доктора Гаврилина или диета номер пять помогли, но через пару дней Сергей почувствовал себя довольно сносно. В среду вечером Лина приехала из Яремчи его навестить и привезла огромный букет ярко-желтых цветов.

– Я что, дама, что ты мне цветы привозишь? – со смехом спросил он.

– Не сердись, Серенький, тебе ведь ничего из съестного нельзя, так что мне тебе было привезти? Ну, подари санитарке, если тебе неприятно.

– Мне приятно, – Сергей зарылся лицом в благоухавший букет, – мне все приятно, что ты делаешь, а эти цветы я засушу на память.

– Послезавтра вечером опять приеду, – Лина прижалась щекой к его плечу и потерлась, как кошечка, – а в понедельник тебя доктор, может быть, выпишет. Жалко, конечно, что ты все праздники в больнице будешь, но что делать? Приеду, и мы с тобой вместе салют посмотрим – тут из окна видно.

Она уехала, а Сергей затосковал – так затосковал, что в четверг утром заявил Гаврилину:

– Выписывайте, я уже в порядке.

– С ума сошел! Думаешь, что если боли прошли, то ты уже и здоров? Да тебя завтра опять к нам с приступом привезут!

– Выписывайте, – твердил Муромцев-младший, – я свое состояние знаю, у меня такие приступы случались. Выписывайте, я расписку дам.

К вечеру он довел-таки Гаврилина «до ручки» – тот плюнул, заставил написать расписку и в пятницу утром, ругаясь последними словами, выписал своего нетерпеливого пациента.

– Ты мне, старику, только голову-то не морочь! – в сердцах произнес он. – Хорошо он, видите ли, себя чувствует! К красавице своей торопишься, а то я, наверное, полный дурак и этого не понимаю!

«Тороплюсь, – с улыбкой вспоминал слова доктора Сергей, пока трясся в автобусе. – Я очень тороплюсь, я не могу без нее, я уже это понял. И так будет всегда».

Он торопливо шагал от остановки к турбазе, поглядывая на часы – Лина обещала приехать к нему только вечером, потому что посетителей пускали в больницу лишь с четырех часов, но мало ли что! Вдруг ей захочется выехать из Яремчи пораньше, и они разминутся? От этой мысли у него даже мурашки побежали по коже.

Однако легкий ветерок шевелил белую занавеску на чуть приоткрытом окошке их комнаты, и Сергея охватила радость – Лина, уезжая надолго, всегда плотно запирала окно. Следовательно, она на турбазе и в данную минуту, скорей всего, сидит за их столиком в столовой – сейчас обеденное время. Можно пойти туда, но там полно народу, а ему сейчас больше всего на свете хочется побыть с Линой наедине. Нет, лучше всего будет отпереть дверь своим ключом и лечь на кровать. Интересно, какое у нее будет лицо, когда она войдет и его увидит? Можно будет притвориться спящим и подсмотреть сквозь ресницы. Или еще…

Обуреваемый неожиданно нахлынувшим потоком фантазии, Сергей приблизился к двери, торопливо сунул ключ в замочную скважину и застыл на месте: на кровати, только что фигурировавшей в его радужных видениях, лежал голый Степанко. Не менее голая Лина скакала на нем, подобно опытному наезднику, самозабвенно запрокинув голову назад и аппетитно приподняв руками свои полные груди. Лицо ее с полузакрытыми глазами выражало жадное нетерпение, и она даже не сразу услышала звук скрипнувшей двери. Потом затуманенные глаза широко распахнулись, и в них мелькнуло выражение испуга, а с губ сорвался сдавленный крик:

– Сережа!

Взгляд Сергея метнулся в сторону – лишь бы не видеть этих гладких бедер, из-под которых испуганно выглядывал черноусый Степанко. Почти автоматически, не сознавая, что делает, он схватил свою сиротливо стоявшую в углу сумку и бросился вон.

«Банально, как мир, а я попался. Идиот! Воображал, что для меня все должно развертываться по особому сценарию, а сценарий этот стар, как человечество. Развесил уши, разнюнился, и кого теперь винить? Самому смешно!».

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.