Страница 26 из 96
Тут-то и подоспели арконийцы.
Первое сражение Фрайтор проиграл — взаимодействия между войсками трех партий и личной армии сатрапа, разумеется, не было, а номинально поставленный над армиями генерал Трауч — наемник из Мантиохии — мог лишь рассылать гонцов в ставки каждой фракции с нижайшими просьбами, которые, разумеется, игнорировались.
— Йок! — сказала Крессинда.
Сатрап (не забыть спросить Грэмби его имя, странно, я ведь помнил его раньше…), брызжа ядом, велел повесить Трауча на поле Хотта. Как будто это могло отменить простой факт: арконийцы быстрым маршем шли на Сэлиджию.
Сейчас сатрап был в ставке под стенами столицы. С ним его личная армия, набранная из городской стражи и полка дворцовой гвардии, гномы Зеренги и наездники на элефантах из Мармары. Отдельно стояли войска трех фракций: баронского ополчения, рыцарей Храма и церковной гвардии. Они волками смотрели друг на друга и на сатрапа.
Некстати прошел слух, что одна из фракций с потрохами продалась Арконии, следственно, в разгар битвы фрайторская сторона могла получить удар в спину.
Весело… Просто чудесно. Какая, мать ее, прелесть!
У храмовников заправлял мой старый знакомец Аерамин А. О. Фаерано, формально второе лицо в ордене после Великого Магистра — сатрапа, а на самом деле — истинный глава ордена Храма. Церковь Чоза Двурогого представлял архипрелат Кледщ Багдбор, тоже исключительно достойный человек, второе лицо в церкви после сатрапа, тот самый, что выдвинул и пробил идею об Откупных столбах. Лидером баронов-землевладельцев был Саймон Кракелюр по прозвищу «Гадючий сын» — это он первым, как с придыханием сообщил Грэмби, додумался ставить на лоб закабаленному крестьянину клеймо («А чтобы знал, чья он собственность! Какая чудесная находка!»), а беглецам отрезать уши. Номинально над всеми войсками стояла Рондина Рондергаст, бывшая наложница сатрапа, которую он вопреки закону возвел в рыцарское сословие и сделал генералом. Последняя судорога маразматика…
Я спросил, почему мэтра не рекрутировали в армию: хорошие врачи не валяются на дороге.
Грэмби вздохнул:
— Хотели. Но я откупился.
— Йок!
Привыкай, Крессинда! В гнилом мире людишек продается всё!
Как же все просто в Сэлиджии, а? Вот бы тогда, когда я угодил под фрайторский суд, у меня, кроме подштанников, еще оказался при себе кошелек…
Мы без проблем доставили гномочеловека к воротам, где нас настиг вопль с надвратной башни:
— Аркония на горизонте!
Грэмби затрепыхался, но мы стиснули его, как величайшее сокровище мира. Кто-то заорал, что ворота нужно закрыть, и мы едва успели прошмыгнуть между смыкающихся створок.
Вышли… А как теперь зайти, чтобы освободить эльфов?
За стенами столицы у мудрого лекаря отказали ноги, и нам пришлось его волочить.
В лощине, где я оставил отряд, было много конников в багровых накидках церковной гвардии.
— А вот же они! — взвизгнул хмырь в серой, будто пошитой из крысиных шкур хламиде. — Лазутчики! Вот этот зырил из кустов на армию через стекла! Он, да точно вам говорю!
Миг, два — и нас окружили. Из кармана моих штанов была извлечена подзорная труба.
— Всех к сатрапу! — велел кто-то. — Связать, на лошадей мордами вниз — и ходу.
Черт, дело начинало без меры усложняться…
20
Зря я сетовал на судьбу. Когда думаешь, что все плохо, она оборачивает дело так, что все становится еще хуже, и ты с тоской понимаешь, что раньше… Эх, раньше-то все было — зашибись как хорошо!
Я, конечно, кричал, что мы мирные странники: вот, дескать, у нас умирающий, вот — лекарь с мешком снадобий.
Впустую.
Грэмби брыкался и вопил, что он здесь случайно, что его заманили обманом, что его похитили и привели в лощину «какие-то хари» и что «эти морды сразу показались мне себе на уме!».
— С нами роженица! — заорал я, мотнув головой на Крессинду. — Хоть ее пожалейте!
— Да иди ты! — выругалась гномша, выдергивая подушку. — Идите вы все!
Надоело ей, видите ли, врать.
— Точно, шпионы! — с какой-то неясной радостью уверился белобрысый начальник гвардейцев и странно дернул глазом, словно мне подмигнул.
— Тут с ними был еще один, — напомнила серая крыса. — Явный гном. Надо бы подождать…
— Нечего ждать, Аркония на горизонте, — был ответ.
Справедливости ради замечу, что Монго погрузили на плащ, растянутый между коней. Так же поступили и со Скареди. С прочими не особо церемонились. Нас обыскали. Большой Костыль пошел по рукам: солдаты удивлялись «мудреной маскировке» оружия. Я радовался, что мой хитрый пояс остался хитрым, и Бога-в-Себе никто не нашел, равно как и покойника. Я лишь опасался, что капсула с оным покойником лопнет, когда меня бросят поперек крупа коня. Вот это была бы… катастрофа.
Лицом вниз, ремнями стянули руки и ноги. Моя шляпа упала в траву. Полуденное солнце согрело затылок. Я ощутил себя волком, которого везут со спутанными лапами на потеху синьорам.
Я приподнял голову, напрягаясь до ломоты в шее: рядом везли Имоен. Монго, которого я не сумел разглядеть, проговаривал бессвязные обрывки слов, вроде бы — какой-то диалект Южного континента, похожий на боевой язык кверлингов из Одирума. Вот странно, откуда он знает?.. Нет, мне мерещится, явно… Скареди молчал. Альбо молчал тоже.
— Ядрена вошь, чтоб вы все от чумы передохли! — сдавленно пожелала Крессинда.
Ад и пламя!
Где этот Олник, когда он нужен? Где его команда отчаянных храбрецов?
Мы выехали из лощины; я подскакивал на крупе, молясь про себя, чтобы капсула с покойником выдержала. Мимо плыли белые стены Сэлиджии.
«Драуууммм-баааммм! Драуууммм-баааммм!» — вели испуганную песнь колокола.
Все ворота, мимо которых мы проезжали, были закрыты. Последние группки беженцев расползались от города.
Усилием воли я подавил приступ ярости.
Ну ладно, вляпался сам и вляпал других. Теперь думай, думай, как никогда не думал раньше, как всех вытащить.
Невозможно? Кто там сказал: «Невозможно»? Зубам во рту тесно?
Я вновь приподнял голову и впереди, на извиве дороги увидел группу гномов. Они поспешали от лагеря, все такие гордые и надутые, все в клетчатых килтах и шерстяных красных гетрах до колен. Нет, не все — один, красномордый, заросший качественной черной щетиной, был в штанах.
О… Олник! Он что-то рассказывал своим; руки мелькали в воздухе, как лопасти ветряка.
Судьба, позволь, я расцелую тебя в обе щеки: ты послала мне шанс, единственную надежду. Пусть она слегка навеселе, и мозгов у нее не густо, но эта надежда — последняя наша надежда, во как!.. Да обрати ты на нас внимание, отщепенец!
Когда наша кавалькада приблизилась к гномам, те отступили на обочину. Олник и не думал глядеть на нас: ему не часто случалось бывать в центре внимания, а уж чтобы его взахлеб слушали соплеменники, такого, наверное, не было отродясь. Он не говорил — пел, паря на крыльях восторга и впитывая всеобщий интерес к своей персоне.
Трепач!
Я уставился на него и громко закашлял.
Бывший напарник мазнул по мне взглядом и застыл, распахнув рот. Потом он увидел Крессинду и спал с лица, став белей снега в горах. К счастью, у него хватило ума не вскрикнуть (Крессинда, хвала богам, не вскрикнула тоже). Мы проехали мимо и начали спускаться к полю Хотта, к стану, что широко раскинулся вдоль стен города, одним краем упираясь в обрывистый берег Мелонии. На затянутом дымкой горизонте проступали какие-то темные размытые пятна.
Армия арконийских фундаменталистов начинала разворачиваться на поле Хотта.
Лагеря фракций встретили нас истеричным лаем собак, запахом дыма и… страха. Уж поверьте, эту субстанцию я ощущаю за мили. Я чую ее носом, затылком, и разными другими частями тела. Так обучены варвары Джарси.
По меньшей мере половина войск Фрайтора, собравшихся у стен Сэлиджии, ожидала неминуемого поражения.
Палатки и шатры каждой из фракций стояли отдельно, словно невзначай отгородившись друг от друга рядами телег и фургонов. Опоясать лагеря рвами, насыпать валы времени, очевидно, не хватило, но и без того было ясно, что в расположении войск Фрайтора кроме страха царит еще взаимная ненависть.