Страница 95 из 120
Артур. Я думаю, что Каролина к вам относится совсем по-другому.
Инглиш. Не надо меня утешать, мистер Мак-Генри: я намного мудрее, чем ты думаешь, — однако уверен, что насчет Джо мы не ошибаемся. Он скучает по дочери. Но мы не можем прийти к нашему старому другу и сказать ему, чтобы он забрал свою дочь из частной школы.
Артур. Нет, не можем.
Инглиш. У тебя с твоим отцом, как мне кажется, всегда были добрые отношения, но такие отношения складываются далеко не всегда. Чаще теплые отношения складываются у отца с дочерью, а у Джо и Энн они были еще теплее обычного. Однако когда у тебя такая славная, привлекательная дочь, как Энн, в конце концов с ней приходится расставаться, так что, возможно, нет худа без добра.
Артур. Будем надеяться, что так оно и есть. Будем надеяться, что все это как-то уладится.
У молодых людей Гиббсвилля был обычай компанией идти плавать, или отправляться на вечерний пикник, или уезжать в один из парков развлечений и танцевать там под какой-нибудь популярный джазовый ансамбль. Ансамбль ангажировали играть в парках, располагавшихся не более чем в семидесяти пяти милях от Гиббсвилля. После Второй мировой войны в угольных районах выступали все известные джазовые ансамбли. Из самых популярных были: «Ерл Фуллер», «Флетчер Хендерсон», «Ред Николс», «Джин Голдкит», «Гарбер-Дэвис», «Лопес», «Уайтмэн», «Грейт Уайт Флит», «Уоринг», «Тед Уимс», «Сирены Скрантона», «Арт Хэнд», «Оригинальный диксиленд», «Тэд Льюис», «Пол Спетч». Из музыкантов — Эллингтон, но были и такие, кто еще только двигался по дороге к славе, вроде Чарли Фрехофера, к тому времени уже выпустившего пару многообещающих пластинок. В то самое лето появилась песня «Нежная и прекрасная», а потом и ее запись на пластинке с оркестром Фрехофера, и все, кто знал в музыке толк, сразу поняли, что у неизвестного исполнителя, игравшего на фортепиано мелодию песни, есть и техника, и воображение, и вкус, и глубокие чувства. По стилю можно было предположить, что играет Эдди Дучин, но у этого пианиста диалог между левой рукой и правой был более изящным и замысловатым. Джоби Чапин принес пластинку домой и проигрывал ее на своем переносном патефоне раз за разом.
— Парень что надо, — сказал Джоби.
— А как его зовут? — спросила Энн.
— Я послал в студию письмо узнать его имя, но ответ пока не пришел.
— Он действительно хорош.
— Я еще раз проиграю его соло. Последний припев играет весь оркестр — здорово: все, как один. Но от этого пианиста я просто не могу оторваться. Послушай.
Энн слышала эту пластинку не раз и не два, и когда на вечеринку пригласили оркестр Фрехофера, рассказала об этом брату.
— Я даже не спрашиваю тебя, можно ли мне пойти с вами: мне, конечно, не разрешат, — но ты могла бы попытаться узнать имя этого пианиста.
— Хорошо, — согласилась Энн.
Во время перерыва Энн подошла к сцене танцевального павильона и спросила парня, что играл на саксофоне, как зовут их пианиста.
— Эй, Чарли, как тебя зовут? — спросил саксофонист.
— Это что, шутка? Как меня зовут?
— Нет, не шутка. Девочка из высшего общества интересуется.
Пианист подошел к краю сцены и наклонился.
— Для чего вам нужно знать мое имя? У вас что, ордер на арест?
— Во-первых, я хотела бы знать, вы ли играете на пластинке «Милая и прекрасная».
— Признаюсь, виновен, — сказал парень. — Вы ее одобряете?
— Да, но я интересуюсь не для себя. Мой брат отличный пианист. Ему только пятнадцать, но он потрясающе играет. Это правда. И он считает, что вы играете просто превосходно.
— Что ж, он, видно, в этом деле знает толк.
— Так скажите мне, как вас зовут, чтобы я могла передать ему.
— Чарли Бонжорно.
— А как это пишется?
— Я вам напишу. А вы не хотите взять мой номер телефона? Вы живете тут неподалеку?
— Да, я живу неподалеку. Вы же не думаете, что я приехала провести здесь лето?
— Вот мое имя. Надеюсь, вы сможете разобрать мой почерк. Как насчет того, чтобы выпить по рюмочке?
— Вы что же, нас приглашаете?
— Я вас приглашаю. У меня целая пинта, — сказал Бонжорно.
— Хорошо, — сказала Энн. — Встретимся в перерыве. Мы будем стоять справа от входа.
— Смотрите не подведите.
Заиграла музыка, и партнер Энн сказал ей:
— Мне понравилось, как ты выразилась: «Вы же не думаете…».
— О, не строй из себя благовоспитанного мальчика. У нас ведь выпить нечего, а я вовсе не возражаю.
— Ну, я не собираюсь пить спиртное этого парня.
— Подумайте, какое несчастье!
— Слушай, что с тобой такое? Хочешь подцепить бродягу из оркестра?
— Он вовсе не похож на бродягу. Он ведет себя воспитанно, а что касается бродяги, то, поспорю, он уже зарабатывает больше, чем ты будешь зарабатывать, когда тебе будет тридцать.
— Уверяю тебя, таким путем я денег зарабатывать не буду.
— Конечно, не будешь. Ты не можешь сыграть даже «Собачий вальс».
— Пойдем отсюда… в машину.
— Не пойду.
— Это твое окончательное решение?
— Такое же окончательное, как… Декларация независимости.
— Тогда уж извини, но тебе придется ехать домой с кем-то другим. Да хоть с этим чертовым пианистом. Мне наплевать.
— Спокойной ночи, Собачий Вальс, — сказала Энн.
Партнер Энн ушел, и ей пришлось ждать еще минут пятнадцать, прежде чем появился Бонжорно.
— А где твой парень? — спросил он.
— Понятия не имею.
— Он на тебя обиделся из-за меня?
— Да, но ты об этом не беспокойся.
— Ладно, давай достанем пару бутылок имбирного эля и начнем разбираться с крысиным ядом. У тебя есть машина?
— Нет, а у тебя?
— Нет, — ответил он. — Как же ты доберешься домой, если твой парень сбежал?
— Я здесь с большой компанией. Как-нибудь доберусь.
Они купили имбирного эля и уселись в чей-то пустой «бьюик».
— Хочешь чистого спиртного, а потом эля, или смешать?
— Смешай, пожалуйста.
Он смешал виски с имбирным элем, и они залпом выпили его из бумажных стаканчиков.
— Хочешь еще?
— Нет, спасибо, — сказала Энн. — Но ты можешь выпить еще.
— Нет, спасибо, я столько сразу пить не буду.
— Ну, меня благодарить не за что, — сказал Энн.
— Мне нужно выпить рюмочку-другую во время перерыва. Это помогает мне продержаться, пока тянется перерыв, а иначе я устаю. Пока играю, я не устаю. Устаю, только когда перестаю играть. Откуда ты? И как тебя зовут? Я сказал, как меня зовут, но по глупости не спросил твоего имени.
— Энн Чапин. Я из Гиббсвилля.
— О, я играл в Гиббсвилле прошлой зимой, я имею в виду позапрошлой зимой — не той, что прошла. Сейчас лето, а в моем представлении это было прошлой зимой. У нас теперь новые костюмы, и мы работаем на свежем воздухе, но вся разница только в температуре. А так, это все одно и то же. Но Гиббсвилль я помню. Так ты там живешь?
— Всю свою жизнь. Там и родилась.
— А я родился в Джерси-Сити, штат Нью-Джерси. Мы называем его «Джерси», а когда так говорим, люди думают, что мы имеем в виду весь штат.
— Ты женат?
— Женат? Только не в этом бизнесе. А ты?
— Господи, нет, конечно. Хочешь сигарету?
— Спасибо. Спички у меня есть. Те, кто работает в этом бизнесе, не женятся. Слишком много всего повидали.
— А где ты научился играть на фортепиано?
— Где научился? У сестер. Ну, я имею в виду сестер-монахинь. Я католик. Ходил в католическую школу, и моя старушка — моя мать — решила, что я должен брать уроки фортепиано, и если я не практиковался час в день, она била меня по ушам. Но ей бить меня по ушам не надо было, потому что очень скоро мне это дело понравилось. Потом я начал этим зарабатывать, а потом я уже был Винсентом Лопезом или кем-то в этом роде. Кого бы она ни слушала, я был лучше. Что ж, она права, я лучше Винсента Лопеза, это уж точно. Он и его «Нола». Господи, если бы ты только знала, как это меня оскорбляет. Зачем вообще играть на фортепиано, если не можешь играть лучше, чем он? Так, как он играет, уж лучше вообще не играть. Перебирает себе пальцами клавиши как положено, только и всего. Господи Иисусе! А твой брат хорошо играет? Он играет как кто?