Внутренняя красота

— Да, да, однако я вынуждена просить вас соблюдать осторожность. Если бы мой отец узнал… — Кресси еще раз глубоко вздохнула. — Синьор, вы должны понимать, в моем положении… то есть… отец полагает, что мои способности к математике препятствуют ему выдать меня замуж. Должна признать, мой опыт в целом подтверждает это. Мужчины не ценят умных жен.

Улыбка синьора ди Маттео приобрела циничный оттенок, взор стал холодным, будто он вспомнил что-то неприятное.

— Синьорина, кровные узы и красота превыше всего, — заметил он. — Так устроен мир.

Выражение его лица красноречивее всяких слов подтвердило то, во что верила Кресси. Поприще деятельности этого мужчины — красота, но она усомнилась, понимает ли он, насколько обременительна родословная. Кресси не придумала, как спросить художника об этом, не обидев его.

Он прервал ее раздумья:

— Если вы изучаете связь между математикой и искусством, то должны были прочитать академический груд моего соотечественника. Я имею в виду работу итальянца Пачиоли De Divina Proportione[9].

Кресси с удовольствием обнаружила, что художник не из тех, кто считает, будто ей, женщине, не разобраться в столь серьезном труде. В то же время она подивилась тому, как красиво звучит название этой книги на итальянском языке.

— Вы читали ее? — наивно спросила она, хотя и так ясно, что он знаком с этой книгой.

— Это классическая работа. Вы согласны с мнением автора, что красоту можно описать по законам симметрии?

— И пропорции. Но это ведь основные законы любого искусства?

Нахмурившись, синьор ди Маттео стал нервно расхаживать по комнате.

— Если бы живопись сводилась лишь к тому, как правильно выстроить углы и пропорции, любой мог бы стать художником.

— Тогда как же вы научились так хорошо писать картины? — возразила Кресси.

— Я учился. У старых мастеров. Был учеником у других художников. Все дело в практике.

— Значит, это профессия. Ремесло, правила которого можно выучить. Я придерживаюсь именно такой точки зрения.

— А я стою на том, что искусство не просто ремесло. — Сейчас в его голосе звучал гнев.

— Синьор, не понимаю, что в моих словах расстроило вас. Я сделала вам комплимент. Главная цель искусства — приукрашивать действительность. Разве не так? Если она такова, само искусство должно быть красивым. А если оно красиво, то соответствует тому, что считается красотой, — математическим правилам симметрии и пропорции, которые мы замечаем в природе, как доказал, например, ваш соотечественник, синьор Фибоначчи[10]. Чтобы стать самым лучшим, вы должны были овладеть не только техническими навыками рисовальщика, но также твердым пониманием лежащих в основе искусства правил.

— Значит, я пишу машинально. Вы это хотите сказать?

— Я хочу сказать, что вы овладели законами природы.

— Миледи, вас создала природа, однако вы никак не вписываетесь в эти законы. Если применить ваш метод дедукции, вы никак не можете считать себя красивой.

Столь жестокие слова прозвучали как пощечина. Кресси так увлеклась отстаиванием своей теории, что невольно оскорбила Джованни, а он воспользовался ее невзрачной внешностью, чтобы нанести весьма болезненный удар. Свет интеллектуальной правоты потускнел в ее глазах. Кресси вдруг вернулась к жестокой реальности. Синьор ди Маттео обладал внешностью, которая заставляла женщин забывать о благоразумии, скорее в физическом, нежели интеллектуальном плане.

— Синьор, мне хорошо известно, что я не красавица.

Красота есть во всем, если вы знаете, как и где ее искать.

Джованни стоял слишком близко к ней. Она остро чувствовала присутствие мужчины, погрузившегося в раздумья. Кресси встала, намереваясь оттолкнуть его, однако он поймал ее за руку. Она рассеянно заметила, что у него длинные пальцы, загорелые и не перепачканные краской. Ее голова едва доходила до широких плеч художника. Со столь близкого расстояния она безошибочно угадала, что в этом гибком теле таится огромная физическая сила. Находясь так близко от него, Кресси прерывисто задышала. От смущения ее бросило в жар. Здесь уже не до приличий.

— Что вы себе позволяете. Немедленно отпустите меня.

Пропустив слова Кресси мимо ушей, Джованни поднял ее голову за подбородок и заставил посмотреть себе в глаза. Она могла легко убежать от него, но ей и в голову не пришла такая мысль.

— Я так и думал, — тихо произнес он. — Ваш нос не отличается идеальной прямотой и нарушает симметрию лица.

— Я отлично знаю это, — сердито отозвалась Кресси.

— А ваши глаза. Расставлены слишком широко и относительно губ расположены непропорционально. Именно такой пропорции требует Пачиоли.

Одним длинным пальцем он провел по упомянутой им линии. Его собственные глаза окружал золотистый ободок. Ресницы были черными и густыми. От его прикосновения Кресси охватили странные ощущения. Она запаниковала, занервничала. Неужели он заигрывал с ней? Ни в коем случае. Лишь наказывает за то, что она непреднамеренно оскорбила его.

— Мои уши не расположены на одной линии с носом, а соотношение подбородка и лба неверное, — сказала Кресси с деланной беззаботностью. — Что же касается рта…

— Что касается вашего рта…

Синьор ди Маттео провел пальцем вдоль ее нижней губы. У нее возникло нелепое желание попробовать его на вкус. Он что-то пробормотал на итальянском языке. Его пальцы оказались на подбородке Кресси. Он наклонил голову к ней, намереваясь ее поцеловать.

Сердце Кресси громко стучало. Он действительно хотел поцеловать ее. Мышцы ее ног напряглись, она готовилась бежать, но не сдвинулась с места. Пальцы художника скользнули по линии скул и застряли в волосах. Она следила за ним, уговаривала себя бежать, но одновременно другая часть ее мозга оказалась парализованной. Она не могла отвести глаз от его идеально симметричного лица. «Пусть, — подумала она, — пусть он поцелует меня, если у него хватит храбрости!»

Его уста застыли над ее губами, но достаточно долго, чтобы она ощутила, будто что-то тает, подумала, каково это, уступить, дать волю сдерживаемым порывам. Мгновения хватило, чтобы Кресси пришла в себя.

Она вырвалась.

— Что вы себе позволяете? — Эти слова даже ей самой показались очень неубедительными. Она не могла отдышаться, молила Бога, чтобы горевшие щеки не бросались в глаза, ведь это для нее равносильно унижению. Как он дерзок! Необычно красив и явно знает об этом. К тому же итальянец. Всем известно, что итальянские мужчины совершенно не умеют подавлять свои страсти. Видно, не столь уж избитая истина, как ей казалось. — Синьор, возвращаясь к вашей мысли, признаюсь, мой рот столь крупный, что его вряд ли можно считать красивым, — заметила Кресси и с облегчением услышала, что ее голос звучит почти спокойно.

— Красота, леди Крессида, не сводится исключительно к симметрии. По моему скромному мнению, ваш рот очень красив.

Джованни ди Маттео отнюдь не выглядел смущенным.

— Вам не следовало целовать меня, — сказала Кресси.

— Я не целовал вас. А вам не следовало язвить по поводу моих произведений, тем более вы их еще не видели.

— Не считайте меня столь же невежественной, что и мой отец. Я изучала ваши произведения, к тому же не язвила! Всего лишь отметила, что любое искусство…

— …можно свести к набору принципов и правил. Я слышал, что вы говорили. — Даже презрительно кривя губы, Джованни с ужасом подумал, что эта совершенно необычная женщина каким-то образом сумела докопаться до причин его недовольства. На ранней стадии творчества, когда писал ради удовольствия, по велению сердца, а не головы, стремясь создать нечто уникальное, он находил осязаемую связь между полотном, кистью, палитрой, кровью, кожей и костями. Этим он заслужил лишь насмешки так называемых экспертов. Наивно. Эмоционально. Произведения лишены упорядоченности и утонченности. Такие слова задевали его за живое. Он оттачивал ремесло, не позволял эмоциям влиять на произведения. По его мнению, все это лишало их души, правда, они обретали большую известность. Эксперты шумно приветствовали их, титулованные влиятельные особы делали ему заказы, а он предпочитал не разочаровывать их.

9

«О божественных пропорциях» (ит.).

10

Фибоначчи (жил в конце XII — начале XIII вв.) — итальянский математик.