Страница 67 из 70
Единственный, кто все слышал и видел, был Фриц. И он не мог не удивиться профессиональной ловкости Эмилио. Успев до ранения увидеть вздыбленное взрывом шоссе и взлетающую в небо щебенку, он в долю секунды убрал ногу с педали газа, нажал на тормоз и даже инстинктивно повернул вправо в наивной попытке увернуться, но тут же упал залитым кровью лицом на баранку.
«Пежо» ударилось крылом в парапет короткого мостика, под которым весной стекала в долину вода, и остановилось. Реглера при толчке качнуло вправо и выбросило его руку и плечо в открытое окно, а Лукач беспомощно повалился на Фрица. Осторожно высвободившись, тот нажал на рукоятку дверцы, чтобы открыть ее и бежать за помощью, но дворцу заклинило, и тогда, пользуясь своим малым ростом и худобой, он выбрался над опущенным стеклом, оттолкнулся руками от парапета, просунулся между ним и боком машины, оказался позади нее и бросился к тылу.
Он довольно долго бежал по заросшей канаве, по которой бежать почему-то показалось легче, чем по горячему гудрону, и вдруг увидел стоящую вдалеке у обочины санитарную машину, разминувшуюся с ними десять минут назад. Фриц закричал и сам удивился неузнаваемо ослабевшему своему голосу, но его услышали. Из кювета поднялись присевшие перекусить два санитара и очень высокий шофер. Очевидно, до них долетел грохот гранаты, а возможно, они увидели и разрыв и теперь сообразили, в чем дело. Длинный шофер, выйдя на дорогу, издали узнал только что промчавшееся ему навстречу серое «пежо», уткнувшееся в бетонное ограждение мостика. С неожиданной быстротой все трое попрыгали в светло-желтую карету с большими красными крестами и промчались мимо Фрица. Он остановился в кювете, смотря им вслед, и вдруг почувствовал непривычную слабость в коленях и сильное головокружение, вероятно, решил он, от бега по немыслимому солнцепеку. Появилось странное ощущение, будто он стоит на одной ноге. Опустив глаза, Фриц пораженно обнаружил уродливо распоротый и в нижней части раздувшийся сапог, запачканный чьей-то запекшейся кровью, а вокруг забрызганную ею траву. И внезапно понял, что тоже ранен, а между тем каким-то чудом — поверить невозможно — пробежал столько н а поврежденной в щиколотке онемевшей ноге. В глазах его потемнело, ощупывая край кювета рукой, он хотел сесть и тут же лишился чувств.
Рванув дверцу, вытащив и уложив на носилки незнакомого им, напряженно хрипящего плотного командира, на другие — почти не дышавшего второго раненого, с нашивками дивизионного комиссара, а потом и шофера, принятого ими за мертвого, санитары с помощью своего товарища, похожего на кинокомика Пата, закрепили их на полках машины, после чего разделились: один остался внутри, а второй сел возле водителя, и тот, еще раз лихо развернувшись, понесся в тыл. Вскоре оба увидели лежащего лицом на краю дороги, а ногами в канаве, добежавшего до них иностранного компаньеро. Устроив его на последние носилки, они поехали дальше.
Фриц пришел в себя, когда санитарная машина приближалась к перекрестку. Все вокруг продолжало кружиться, как в детстве, когда в престольный праздник он раз перекатался на деревенской ярмарочной карусели. Наверное, это — последствие большой потери крови, только к пренеприятному ощущению прибавилась теперь еще и боль в ноге, до того острая, что миновавшее забытье казалось счастьем. Однако ни медленное вращение боковых стенок «санитарки», ни почти нестерпимое дерганье от ступни к колену не могли помешать Фрицу сознавать, что самое важное сейчас — это как можно скорее дать знать штабу дивизии о тяжелом ранении Лукача, а также уведомить начальство о временном выходе из строя старшего советника под Теруэлем, необъяснимо как очутившегося под Уэской в разбитой машине комдива 45-й. Слабым голосом, используя четыре или пять из двадцати имевшихся в его распоряжении испанских слов, он уломал санитара остановить санитарную карету у поста на пересечении дорог и, показав подошедшему сархенто на лежащего рядом совершенно неузнаваемого, окровавленного Лукача, еле слышно произнес: «Хенераль вуэстро», повел глазами наверх, отчего все перед ним завертелось еще сильнее, прибавил: «...эль комиссарио Реглер» — и, с трудом прошептав: «Телефонирен битте», опять впал в забытье.
Потрясенный сержант, узнав от долговязого водителя, что раненых везут далеко, в Сариньену, и заметив на кузове каталонскую надпись, свидетельствующую, что машина принадлежит госпиталю дивизии ПОУМа, опрометью кинулся к своим бойцам и погнал самого быстроногого из них к Белову, с готическими каракулями на выдранном из книжечки для самокруток листке папиросной бумаги, сообщавшими, кого, в каком виде и куда провезли мимо их поста в таком-то часу, со столькими-то минутами.
Белов, не замечая слез, застревавших на небритых в предзавтрашних хлопотах щеках, схватился за телефон, и через невообразимо короткий промежуток времени после того, как в обширную реквизированную виллу, довольно толково переоборудованную под военный лазарет, внесли и поставили на мрамор холла четверо носилок с бесчувственными, залитыми кровью ранеными, к ней вихрем подлетела подаренная Хемингуэем американская санитарная машина, из которой выскочили Хулиан и два его ординатора. Не прошло и нескольких минут, как Хулиан определил, что генерал безнадежен, что легко ранен один Фриц, а Реглеру и Эмилио жизнь, увы, не гарантируется.
Тело комдива, с забинтованной широкими бинтами от ступни до паха левой ногой и обложенной ватой разбитой головой, не делая операции, перенесли в небольшую светлую комнатку, на обыкновенный обеденный стол и накрыли простыней — жара стояла страшная.
Осмотрев щиколотку пришедшего в себя Фрица, главный хирург 45-й препоручил его одному из своих помощников, сам же с другим занялся Реглером, а Эмилио доверил начальнику госпиталя.
Около двух часов Хулиан возился с изуродованной спиной несчастного, начав операцию с переливания крови и повторив его в конце. За это время он извлек из-под смещенных позвонков три больших осколка и еще множество мелких из мускулов и застрявших под кожей. Наложив швы и собственноручно забинтовав не приходящего в себя комиссара, он помог переложить его ничком на койку, снял с себя марлевую маску, вытер полотенцем мокрое лицо, вымыл руки, сбросил еще более испачканный халат и вышел на улицу покурить.
Стояло неподвижное июньское пекло, и табачный дым висел в нем, будто в комнате, не рассеиваясь. К усталости от затяжной и опасной операции не прибавлялось обычное в таких случаях удовлетворение от успеха: наоборот, Хулиан испытывал удручающее сознание собственного бессилия. Конечно, если не произойдет непредвиденных осложнений, Реглер должен выжить, хотя и останется инвалидом. Но и все лучшие хирурги в миро ничего не смогут сделать для Лукача, будто он убит на месте. Собственно, так оно и есть. Всякий другой скончался бы раньше, чем его вытащили из разбитой машины. Ведь этот осколок, врезавшийся в мозг, несомненно, разрушил основные его центры, однако сердце почему-то не остановилось, и железный организм продолжал бороться за уже окончившуюся жизнь.
И почему именно он, один из распахнутых навстречу людям среди бросившихся помочь Испании иностранцев, был обречен на смерть, от единственного снаряда, волею слепого случая упавшего на шоссе под Уэской как раз, когда там проходило перламутровое «пежо»?
Отбросив окурок, Хулиан направился ко входу в госпиталь, но увидел приближающуюся знакомую черную машину и остановился. Из нее поспешно вышел бледный Белов и устремил умоляюще-вопросительный взгляд на хирурга. Тот отрицательно покачал головой. Белов подавленно всхлипнул, стараясь скрыть это, деланно кашлянул и, овладев собой, упавшим голосом спросил, неужели же операция ничего не дала? И, смотря на носки своих сапог, молча выслушал, что никакой операции и не производилось. Увидев изменившееся лицо начальника штаба, Хулиан счел необходимым добавить, что его-то не надо убеждать в спасительной роли хирургии на войне, где она, по существу, решает все. И русский полковник с немецким именем недели через три будет ходить с палочкой, а через год ему придется вспоминать, в какую ногу он был ранен. Успешно прошла и трепанация черепа, которую сделали генеральскому шоферу, и будем надеяться, что его юность поможет избежать возможных тяжелых последствий. Выживет и Реглер. А вот командира дивизии оперировать было просто незачем. Осколком в голову генерал был фактически убит, хотя его могучее сердце еще бьется. Зачем же терзать его тело бесполезной операцией, тем более, что никто не может сказать с уверенностью, не испытывает ли оно боли, даже если внешне на нее реагировать не в состоянии?