Страница 5 из 6
Ревнивый ум скор на месть. Господин де Лонжевиль не подал виду, что все узнал, но решил поскорей избавиться от бедняги, украсившего его лоб. «Получить рога от человека своего круга, — говорил он себе, — еще куда ни шло… Но от мельника? О! Нет, сударь Кола, не обессудьте, отправляйтесь молоть на другую мельницу, а я постараюсь, чтобы вы навсегда запомнили, что мельница моей жены предназначена не для вашего зерна». Как всякий маленький суверенный деспот, господин де Лонжевиль умел жестоко ненавидеть и частенько злоупотреблял своим феодальным правом распоряжаться жизнью и смертью своих вассалов. И теперь он придумал ни больше ни меньше, как утопить беднягу Кола во рву с водой, что окружал замок.
— Клодомир, — сказал он главному над своими наемниками, — ты и твои люди должны избавить меня от одного негодяя, запятнавшего постель госпожи.
— Будет сделано, монсеньор, — ответил Клодомир. — Если вам угодно, мы убьем его, освежуем, словно молочного поросенка, и притащим к вам.
— Нет, друг мой, — ответил господин де Лонжевиль, — достаточно сунуть его в мешок с камнями и бросить в замковый ров.
— Будет сделано.
— Да, но прежде его надо схватить… А пока он еще на свободе.
— Мы поймаем его, монсеньор! Не семи же он пядей во лбу, чтобы перехитрить нас, а значит, он от нас не уйдет.
— Он явится сегодня в девять часов вечера, — сказал оскорбленный супруг, — пройдет через сад, войдет в комнаты нижнего этажа, спрячется в кабинете, что за часовней, и будет молча там сидеть, пока госпожа, уверившись в том, что я сплю, не придет за ним, чтобы проводить в свою спальню. Пусть он делает все как обычно, мы будем только наблюдать, но едва он почувствует себя в полной безопасности, схватим его и отправим в холодную воду остужать пылкую свою страсть.
Все было решено, и бедный Кола непременно отправился бы на корм рыбам, если бы заговорщики были менее болтливы. Но барон де Лонжевиль доверился слишком многим и был предан: юный поваренок, нежно влюбленный в свою хозяйку и рассчитывавший однажды воспользоваться ее милостями наравне с мельником, забыв о ревности, ибо последняя скорее побудила бы его порадоваться несчастью соперника, последовал чувствам, питаемым им к госпоже де Лонжевиль, и побежал сообщить своей хозяйке обо всем, что против нее злоумышлялось, за что и был вознагражден одним поцелуем и двумя полновесными золотыми экю. Последние, впрочем, были для него менее ценны, нежели поцелуй.
— Разумеется, — произнесла госпожа де Лонжевиль, оставшись наедине со служанкой, посвященной во все подробности ее интрижки, — муж мой несправедлив… Он делает все, что хочет, я молчу, а он еще недоволен, что я ежедневно вознаграждаю себя за пост, на который он обрек меня. Ах! Но я не собираюсь страдать, Жанетта, отнюдь не собираюсь. Послушай, милочка, согласна ли ты помочь мне осуществить некий план, чтобы спасти Кола и наказать господина?
— Конечно, сударыня, вы только прикажите, я все сделаю: он такой бравый парень, этот Кола, я ни у кого еще не видела ни таких могучих чресел, ни такого свежего лица. Разумеется, сударыня, конечно, я все для вас сделаю, приказывайте!
— Тогда сейчас же иди к Кола, — сказала хозяйка, — и предупреди его, чтобы он не являлся в замок, пока я за ним не пошлю, а также от моего имени попроси у него платье, которое он обычно надевает, отправляясь сюда. Получив эту одежду, иди и найди Луизон, возлюбленную моего коварного супруга. Ты скажешь ей, что пришла от имени господина: он просит ее надеть принесенную тобой одежду и сегодня вечером прийти не обычным своим путем, а через сад, и, попав в комнаты нижнего этажа, тотчас спрятаться в кабинете, расположенном рядом с часовней[1], где и ждать, пока за ней не придет монсеньор. Она, несомненно, спросит тебя, отчего такие перемены; ты же ответишь, что причиной тому ревность госпожи, которая все узнала и устроила ей засаду на привычном ее пути. Если она испугается, успокой ее, возьми с собой для нее несколько простеньких подарков, а главное, настоятельно советуй не пренебрегать этим свиданием, ибо именно сегодня монсеньор решил сообщить ей нечто важное, что может иметь самые значительные последствия.
Жанетта ушла, исполнила оба поручения как нельзя лучше, и в девять часов вечера несчастная Луизон в одежде Кола уже ждала в кабинете, где люди барона предполагали застать врасплох любовника госпожи.
— Поспешим, — говорил господин де Лонжевиль своим наемникам, которые все это время также были начеку, — поспешим, раз мы все видели, как он вошел в кабинет, не так ли?
— Да, сударь. Черт побери, а и красивый он парень…
— Осторожно откройте дверь, накиньте ему на голову платок, чтобы заглушить крики, затолкайте его в мешок и утопите без всякого сожаления.
Все было исполнено как нельзя лучше: несчастную пленницу спеленали так, что она даже не успела слова произнести, затолкали в мешок, на дно которого заблаговременно было положено несколько больших камней, и через окно этого же самого кабинета, где поймали несчастную, ее выбросили в ров. Сделав дело, наемники ушли, а господин де Лонжевиль поспешил к себе в спальню, где, как он думал, уже ждала его красотка. Разумеется, он был далек от мысли, что по его милости она лежит не в теплой постели, а в холодной воде на дне рва.
Близилась полночь, однако девицы все не было. Луна светила ярко, и наш встревоженный любовник решил пойти к дому своей прелестницы и самому выяснить, что могло ее так задержать. Он вышел из спальни, а госпожа де Лонжевиль, ни на шаг не отступая от принятого ею плана, тут же устроилась в постели мужа. В доме Луизон господин де Лонжевиль узнал, что девица вышла из дома как обычно и, несомненно, должна быть в замке. Ему не рассказали о переодевании, так как сама Луизон об этом ничего никому не сказала, да к тому же и ушла она, когда ее никто не видел. Кастелян возвратился и увидел, что свеча, которая оставалась гореть в его спальне, потухла; взяв трутницу, он подошел к кровати, чтобы зажечь огонь. Приблизившись, он услышал на кровати чье-то дыхание и не сомневался, что это спит его дорогая Луизон, пришедшая в его отсутствие и уснувшая, не дождавшись его. Без долгих размышлений он принялся за дело, и вот уже он осыпал ласками жену, шепча ей нежные слова любви, кои привык нашептывать своей дорогой Луизон.
— Как долго ты заставила меня ждать, милая… где же ты была, чудная моя Луизон?
— Коварный, — воскликнула тогда госпожа де Лонжевиль, открывая свет припасенного ею потайного фонаря, — я больше не сомневаюсь в твоей измене! Знай же, что ты держишь в объятиях супругу твою, а не ту девку, коей ты отдаешь то, что по праву принадлежит только мне.
— Сударыня, — отвечал разочарованный муж, — мне кажется, что я имею право распоряжаться своим добром, когда вы спускаете на сторону свое.
— О чем это вы говорите, в чем вы хотите меня упрекнуть?
— Разве я не знаю про ваши шашни с этим Кола, одним из самых низких моих вилланов?
— Мне, сударь, — надменно ответила госпожа де Лонжевиль, — мне не пристало унижаться до подобных связей, и будь вы даже провидцем, в речах ваших нет ни слова правды, и вам никогда не удастся ничего доказать.
— Верно, сударыня, сейчас это было бы трудно, так как я только что приказал бросить в воду негодяя, обесчестившего меня, и теперь вы его не увидите до конца дней своих.
— Сударь, — отвечала супруга еще более дерзко, — если вы приказали бросить в воду этого несчастного на основании всего лишь глупых подозрений, то вы совершили величайшую несправедливость, а если вы наказали его за то, что он приходил в замок, то и здесь вы ошиблись, ибо никогда нога его не ступала под эти своды.
— Поистине, сударыня, вы хотите заставить меня поверить, что я сошел с ума.
— Что ж, давайте проверим, сударь, нет ничего проще: прикажите моей служанке Жанетте послать за мельником, к которому вы столь безосновательно и смешно ревнуете, и мы посмотрим, что из этого получится.
1
Часовня эта до сих пор существует в замке Лонжевиль. — Примеч. авт.