Заговор призраков

– Нет, свидетельница поедет с нами в карете. Помогите ей, мой ангел.

Принц подался назад, словно ему предложили поправить подушку прокаженному.

– Нам же неизвестно, кто ее родители. Ее пребывание в нашем экипаже недопустимо!

– Сейчас не время сверяться с «Книгой пэров Дебретта». Вы слишком церемонны, мой ангел, тогда как чудовищам неведом этикет. Помогите же девушке.

Закусив губу, принц толкнул дверцу. Правую руку он протянул девице, топтавшейся в нерешительности, а левую убрал за спину и сжал в кулак.

Но лучше уж выполнить просьбу, пока это еще просьба, а не приказ, которому он обязан будет подчиниться. Он ведь тоже подданный своей жены. Об этом ему напомнили перед свадьбой, и напомнили основательно! Обсуждался вопрос, должен ли он преклонить колено во время венчания и, вдобавок к обетам, принести государыне присягу. Он – своей жене!

«Бог вручил мужьям власть над женами, но твое имя вычеркнул из списка, – злорадствовало самолюбие и упивалось обидой, потому как больше упиваться было нечем. – Карманный ты муж. Пустое место во фраке».

А когда Альберт присел рядом с женой, Виктория шепнула:

– Как прибудем, пошлите за лордом Мельбурном. Он знает, как справиться с чудовищами. Только он один.

Глава первая

7 ноября 1842 года

1

Свою первую встречу с королевой Агнесс Тревельян представляла несколько иначе. Что и говорить, пред взором государыни провинциальная барышня трепетала бы в любом случае, но Агнесс рассчитывала на трепет иного рода, вызванный причинами отнюдь не потусторонними.

Не далее как вчера, когда Агнесс вкушала полуденный чай в ризнице, средоточием ее страхов был шлейф. Из белого атласа, длиной в три ярда.

Тот самый шлейф, который поползет за ее платьем, когда она прибудет во дворец Сент-Джеймс, чтобы быть официально представленной королеве.

Тот самый шлейф, который обовьется вокруг ее ног, подобно удаву, после чего она хлопнется оземь и навлечет позор на себя и свою семью. Шутка ли – прошествовать к трону, а затем пятиться к дверям, перебросив шлейф через руку! Такой трюк под силу гимнасткам, что развлекают публику на ярмарках, вальсируя на ходулях. Ей же природа отказала в грациозности.

Заменой шлейфу во время домашних репетиций служил кусок холста, пришпиленный булавками к юбке, а плюмажем служила перьевая метелка горничной Дженни. Но если даже с такой нехитрой утварью хлопот не оберешься, как же придется помучиться с настоящим придворным платьем!

– Не поеду, – простонала Агнесс, отталкивая чашку, но осторожно, чтобы не расплескать чай.

– Поедешь как миленькая.

– Нет! Ни за что.

– Да. Сразу, как только потеплеет.

Мистер Линден сгорбился за конторкой, заваленной ворохом бумаг, и высчитывал десятины. Сначала нужно изучить приходскую карту, испещренную цифрами, затем свериться с толстой тетрадью, где приведены сведения о плательщиках: их имена, род занятий, площадь земельного надела и тип посевов – луга или пастбища, рощи или сады, поля пшеницы или хмеля. Для каждого хозяйства была высчитана точная сумма десятины, но тут-то и начиналась морока. Не всяк желал расставаться со своими кровными. Случались даже беспорядки, когда прихожане швыряли в блюстителей душ кирпичами.

На сей счет Агнесс не волновалась. Прежде чем подступиться к ректору, жителям Линден-эбби понадобится собрать воз, доверху полный бузины. Да, пожалуй, и еще один, с холодным железом. Но, даже укрывшись за баррикадой, они вряд ли посмеют повысить на ректора голос. Кому охота приглядываться к грядкам со шпинатом, опасаясь появления загадочных кругов?

Однако боязнь колдовства не мешала прихожанам изводить ректора бумажной волокитой. Бумага действовала на человеческую сторону его натуры так же болезненно, как бузина – на волшебную. Против бумаги бессильны и люди, и фейри. На третий день изучения долговых расписок, сдобренных жалостными, но избыточными деталями, мистер Линден готов был рвать на себе волосы. А этого Агнесс никак не могла допустить. Она украдкой любовалась его волосами – черными, блестящими, очень жесткими, словно крылья ворона, летящего сквозь метель. Вот и сейчас несколько прядей упало ему на лоб, высокий и бледный, на котором никогда не проступает загар.

Неловко повернувшись, мистер Линден задел локтем стопку листов, и они соскользнули с конторки, но не упали на грубо отесанные камни, а зависли в воздухе, пока он не подхватил их и не швырнул обратно.

Как же она раньше не замечала, насколько он красив, подумала Агнесс.

Зато его непреклонность с первых минут знакомства бросилась ей в глаза.

– Нет, не поеду. Ну, сэр, ну, как вы не понимаете!

– …десять фунтов и девять шиллингов… Без возражений, дитя мое.

Такое обращение обычно приводило Агнесс в чувство. На этот же раз эхом ему стало не «да, сэр», а сердитое сопение. В Сочельник ей исполнится восемнадцать, так что никакое она ему не дитя. И даже не племянница.

– Почему, собственно, я должна ехать в Лондон во время Сезона? – Агнесс с хрустом сломала печенье «дамский пальчик».

Ризницу, где витали запахи старинной кожи да лаванды, уберегавшей стихари от моли, наполнил терпкий аромат гвоздики.

– …более поздние долги я уже, конечно, не могу затребовать, но за последние шесть лет – запросто. Берегитесь, мистер Скворелл… А почему бы тебе туда не съездить?

– В последней проповеди вы назвали Лондон Новым Вавилоном.

– Но ты же поедешь не срывать цветы удовольствий, – парировал мистер Линден, между делом заменяя огрызок пера свежим.

– Не ради удовольствий? Но зачем же тогда?

– Блистать во время Сезона – долг благородной барышни.

– Я-то думала, что быть представленной ко двору – скорее почесть.

– Почести суть то же самое, что и долг.

– Как это? – удивилась Агнесс.

– Возьмем за образец парад лорда-мэра, на который мы в этом году, увы, не попадаем. Сама подумай, кому приятно громыхать в позолоченной колымаге, а затем плыть по Темзе до Вестминстера на средневековой барке, медленной, как дохлый Левиафан? Однако ежегодный парад – почетная обязанность лорда-мэра и гильдий. Вот и ты, следуя их примеру, поцелуешь руку королеве и поставишь ее в известность о своем существовании. Это твой долг, Агнесс. От долга не отнекиваются.

На блюдце из кремового фаянса высился курган искрошенного печенья.

– Вы настолько уверены, что ее величество меня примет? Я же не Линден! Сами посудите, сэр, при дворе принимают дочерей и жен пэров, а я простолюдинка.

– Ты знаешь не хуже моего, что выходцы из джентри тоже бывают представлены… а вот эти три шиллинга прячутся от меня уже который год.

В глубине души Агнесс сомневалась, что ее отец, спившийся художник, хоть каким-то боком относился к почтенной категории джентри, впрочем, весьма расплывчатой.

– Разве я сойду за дворянку? Вот если бы я была дочерью офицера, банкира или священника – тогда да… Или женой священника, – ввернула она. – Тоже считается.

Намек получился тяжелым, как пушечное ядро, но мистер Линден стряхнул его одним пожатием плеч. А может, и вовсе не заметил, уж слишком был погружен в расчеты. Агнесс понадеялась на последнее. Проситься под венец недостойно леди.

Но что делать? Не ждать же 1844 года, который выдастся високосным, когда женщинам по обычаю позволено делать предложение первыми… Хотя, согласно другой традиции, мужчина имеет право откупиться от чересчур ретивой кандидатки в супруги.

– Вздор! Ты внучатая племянница графа, это дорогого стоит. Пусть королева только попробует тебя не принять! Иначе…

– Иначе?

– Я разберу Сент-Джеймс по кирпичу и сложу обратно в хаотичном порядке, – пригрозил мистер Линден.

По недоброму свету в его глазах – точно огоньки вспыхнули посреди топи – Агнесс поняла, что свою угрозу он выполнит. Ей стало не по себе, как и всякий раз, когда она осознавала его истинную природу. Его народ – фейри зимы, злые фейри, те, что заточают смертных в башнях из хрусталя. Миссис Крэгмор, бывшая нянька Джеймса, а ныне экономка, как-то раз спела ей такую балладу. Хотя и не сказала, что песня о них, о его народе, но Агнесс сама догадалась.