Страница 4 из 97
Оцепеневшие слушатели ахнули. Голос Никколо Паганини! И тут же запела скрипка. Пятое каприччио C-dur.
Головокружительный темп. Кристально чистый звук. Непрерывные виртуозные пассажи.
Музыка умолкла. Кассини схватился за голову, Аллегре опирался о саркофаг, Вожирар, сидя на корточках возле аппарата, не спускал с него глаз. Торквемада, закрыв глаза, стоял у выхода из гробницы.
Последние звуки. Хроматический бег вверх, затем вниз. Мгновенная тишина. Затем глубокий звучный голос заговорил по-французски: “Вы слышали величайшего скрипача мира Никколо Паганини. Он играл для меня. Маэстро пожелал, чтобы перед смертью я уничтожил запись. Но у меня не поднялась рука. Однако я принял меры…”
Дальнейшие слова потонули в нарастающем шуме. В аппарате что-то треснуло, страшный взрыв разнес гробницу, разметал предметы и людей, похоронив их рядом с доном Фернандо Бадахосом Урреага. Детонатор разбросал обломки по просеке. Тонкая полоска серой бумаги взмыла ввысь и повисла на ветви искривленной сосны с красноватой корой.
Герберт Голдстоун
ВИРТУОЗ
— Сэр!
Маэстро продолжал играть, не поднимая глаз от клавиш.
— Да, Ролло?
— Сэр, я хотел бы, чтобы вы объяснили мне устройство этого аппарата.
Маэстро перестал играть, теперь он отдыхал, откинув на спинку стула худое тело. Его длинные гибкие пальцы свободно лежали на клавиатуре.
— Аппарат? — Он повернулся и посмотрел на робота с улыбкой. — Ты имеешь в виду рояль, Ролло?
— Машину, которая издает различные звуки. Я хотел бы получить о ней кое-какую информацию. Как она действует? Каково ее назначение? Эти данные отсутствуют в моей оперативной памяти.
Маэстро зажег сигарету. Он предпочитал делать это сам. Одним из его первых приказов Ролло, когда робота доставили ему на дом два дня назад, было игнорировать заложенные в него по этому поводу инструкции.
— Я бы не называл рояль машиной, Ролло, — улыбнулся он, — хотя в чисто техническом смысле ты прав. Это действительно машина, предназначенная для воспроизведения звуков различной тональности и высоты, как одиночных, так и сгруппированных.
— Я уже усвоил это путем визуального наблюдения, — заметил Ролло своим медным баритоном, который более не вызывал легкой дрожи в спине Маэстро. — Проволоки различной толщины и степени натяжения подвергаются ударам обернутых в войлок молоточков, которые приводятся в движение при помощи ручного управления рычагами, расположенными на горизонтальной панели.
— Весьма хладнокровное описание одного из самых благородных творений человеческого гения, — сухо заметил Маэстро. — Ты превратил Моцарта и Шопена в лабораторных техников.
— Моцарт? Шопен? — Дюралевый шар, служивший Ролло головой, сиял ровным светом и был лишен всякого выражения, его безупречно гладкая поверхность нарушалась лишь одной парой оптических линз. — Эти термины не содержатся в моих ячейках памяти.
— В твоих — конечно, нет, Ролло, — мягко сказал Маэстро. — Моцарт и Шопен — не для вакуумных трубок, предохранителей и медных проводов. Они — для плоти и крови и человеческих слез.
— Я не понимаю, — загудел Ролло.
— Ладно, я объясню, — сказал Маэстро, лениво выпуская дым из ноздрей. — Это были два человека, сочинявшие и рисовавшие последовательный ряд нот. Ноты эти означали различные звуки, которые потом издавались при помощи фортепиано или других инструментов — машин для производства звуков определенной длительности и высоты. Иногда эти инструменты, как мы их называем, играют или управляются индивидуально, иногда группируются в так называемые оркестры, и в этом случае звуки слышатся одновременно — получается гармония. Иными словами, звуки находятся по отношению друг к другу в упорядоченной математической зависимости, в результате чего… — Маэстро вскинул руки вверх. — Бог мой! — воскликнул он со сдавленным смешком. — Вот уж не думал, что мне когда-нибудь придется читать такую сложную и совершенно бессмысленную лекцию, чтобы объяснить роботу, что такое музыка!
— Музыка?
— Да, Ролло. Звуки, которые производит эта машина и многие другие из этой же категории, называются музыкой.
— А какова цель музыки, сэр?
— Цель? — Маэстро раздавил сигарету в пепельнице, а затем повернулся к роялю и несколько раз согнул и разжал пальцы. — Слушай, Ролло.
Тонкие пальцы плавно скользнули по клавиатуре и начали ткать начальные узоры “Лунного света”, нежные и хрупкие, как паутинка. Ролло стоял неподвижно; флуоресцирующий свет лампы над пюпитром рояля отбрасывал голубоватое бриллиантовое сияние на башенную громаду робота, отражаясь в его мерцающих янтарных линзах.
Маэстро снял пальцы с клавиш, и тонкое, неуловимое кружево мелодии медленно и неохотно растаяло в тишине.
— Клод Дебюсси, — сказал Маэстро. — Один из “механиков” давно прошедших времен. Он изобразил эту последовательность тонов много лет назад. Они тебе понравились?
Ролло ответил не сразу.
— Звуки хорошо организованы, — наконец промолвил он. — Они не раздражали мой слуховой аппарат, как некоторые другие.
Маэстро рассмеялся.
— Ролло, ты даже сам не представляешь, какой ты великолепный критик!
— Эта музыка, — загудел Ролло, — имеет целью доставлять людям удовольствие?
— Именно так, — ответил Маэстро. — “Звуки, хорошо организованные, которые не раздражают слуховой аппарат, как некоторые другие”. Бесподобно! Эти слова достойны быть высечены на мраморе над входом в Нью Карнеги-холл.
— Я не понимаю. Почему мое определение…
Маэстро махнул рукой:
— Не важно, Ролло. Не обращай внимания.
— Сэр!
— Да, Ролло?
— Эти листы бумаги, которые вы иногда кладете перед собой на рояль. Это что — планы, чертежи, указывающие, какие именно звуки и в каком порядке следует издавать на фортепиано?
— Совершенно верно. Каждый звук мы называем нотой, а комбинации нот — аккордом.
— Значит, каждая черточка означает звук, который нужно воспроизвести?
— Ты как нельзя более прав, мое дорогое металлическое создание.
Ролло стоял неподвижно, переваривая сказанное. Маэстро почти физически ощущал движение колесиков внутри герметического шара.
— Сэр, я тщательно исследовал свои блоки памяти и не обнаружил там никаких специальных или хотя бы приблизительных инструкций по этому поводу. Я хотел бы научиться производить эти ноты на фортепиано. Я прошу вас ввести в ячейки моей оперативной памяти принципы зависимости между этими черточками и рычагами ее панели.
Маэстро взглянул на Ролло с любопытством. Лицо его медленно расплылось в улыбке.
— Браво! — воскликнул он. — Сколько лет ученики прилежно зубрили эту науку, ломали себе пальцы, пытаясь открыть замки высокого искусства! Но теперь у меня такое чувство, что ты, Ролло, станешь самым блистательным студентом. Облечь Музу в металл, втиснуть ее в машину… Я охотно принимаю вызов! — Он встал, дотронулся до руки Ролло, ощутив под холодным металлом скрытую мощь. — Садись, мой Персональный Робот системы Роллейндекс, модель М-3. Мы заставим Бетховена перевернуться в гробу или же откроем новую эру в истории музыки!
Через час с небольшим Маэстро зевнул и посмотрел на часы.
— Уже поздно, — сказал он. — Мои стариковские глаза не столь неутомимы, как твои, друг мой. — Он тронул Ролло за плечо. — Теперь в твоих блоках памяти заложены полные, фундаментальные знания музыкальной грамоты. Это был неплохой ночной урок, особенно если вспомнить, сколько времени потратил я сам, чтобы овладеть всей этой суммой информации. Завтра мы попытаемся приспособить твои внушающие страх пальчики для работы на клавишах.
Он потянулся.
— Я пошел спать. Не забудь погасить свет и запереть дверь.
Ролло поднялся со стула.
— Да, сэр, — прогудел он. — У меня к вам еще просьба.
— Что я могу сделать для своего блистательного ученика?
— Можно мне сегодня ночью попробовать произвести звуки на фортепиано? Я буду вести себя тихо, чтобы не беспокоить вас.