Страница 20 из 20
В том же 38-м году, осенью, Рифеншталь пригласила на просмотр пленок, снятых в Баварских Альпах, тот самый узкий круг — близкое окружение фюрера. В 70-е годы, отбывая пожизненное заключение в тюрьме Шпандау, Рудольф Гесс так описывал этот эпизод:
«Просмотр начали, как только приехал фюрер. Помимо панорамных съемок Рифеншталь смонтировала несколько сюжетов о жизни крестьян из горных деревушек, широко разбросанных по альпийским склонам. Эта жизнь, муравьиная, заведенная от веку… почти лишенная эмоционального движения, неожиданно приковала внимание. …Резка хлеба к завтраку, утренняя дойка коровы, копошение домашней живности во дворе, игра ребенка с козленком и щенком, развешивание трав для сушки под навесом, неторопливое раскуривание трубки и — внезапно, крупным планом — усталые глаза крестьянина, обращенные на закат…
— Просто, цельно, самодостаточно, — прокомментировал Геббельс. — Но!
Крестьянская свадьба: от одевания невесты до завтрака после первой брачной ночи.
— Примитивно и универсально, — снова заметил Геббельс. — Но!
Крестьянский праздник с пивом, сосисками, грубоватым топотанием тяжелой обуви в таких же грубых чувственных танцах.
— Аппетитно, даже на сытый желудок. Но…
— Что но-то? — не выдержал Ганс Ламмерс.
— А то, что во всем этом нет ни капли, ни крошки, ни грана, ни йоты, ни тени, ни искры… национал-социализма.
Все посмотрели на фюрера. Он только поморщился.
— А я о нем просто забыла, — улыбнулась Рифеншталь.
Фюрер тоже улыбнулся и предложил смотреть дальше. Таким образом, месть Геббельса за отказ снимать съезд не состоялась».
«Моя вина в том, что я позволял себе забываться», — признавался в предсмертной записке Альбрехт Хаусхофер. «А я о нем просто забыла», — смело оправдалась Лени Рифеншталь. Ситуации разные, а слова практически одинаковые.
Эмиль Яннингс, гордость немецкого кинематографа, лауреат «Оскара», в тридцатые был членом Имперского сената культуры (вместе с Геббельсом, Гиммлером и другими). В 1941 году он начал сниматься в фильме о Бисмарке, высокочтимом в Третьем рейхе политике. Яннингс называл эту работу «мостиком к мечте». А мечтой его было сыграть роль диктатора — собирательный образ. В период съемок Гиммлер, который иногда устраивал для высокопоставленных нацистов «воспитательные» поездки по концентрационным лагерям, пригласил на такую «экскурсию» Яннингса и других актеров: Вернера Крауса, Густава Грюндгенса (прототипа Мефисто из романа Клауса Манна), Полу Негри. Экскурсия, по-видимому, состоялась, потому что как-то на съемках Яннингс пожаловался Грюндгенсу, что никак не может по-настоящему включиться в работу — для этого ему «нужно забыть то, что увидел в лагере». «Но забыть я не могу», — добавил он.
«Забыть». Опять это слово. Что в нем? Самооправдание? Защита? Условие для работы на родине?
«Я не уеду. Не потому, что стар, а потому, что немец», — говорил в 1935 году семидесятисемилетний Герхард Гауптман, патриарх германской литературы. — Я другим воздухом дышать не смогу».
В драмах «Сумерки» 1937 года и «Дочь Собора» 1938-го Гауптман пытался полемизировать с режимом, однако, кажется, и сам соглашался, что эти его вещи слабее тех, где он целиком уходил в иной мир, забывался.
Кстати, Гитлер, тоже причислявший себя к людям творческим, подобные «забвения» ненавидел люто, понимая их по-своему, поскольку иного ему было просто не дано. Особенно это испытали на себе немецкие художники, пустившиеся в вольное плавание по различным иррациональным течениям. Все они оставили Германию или подвергались грубой обработке со стороны власти, как, например, Кольвиц.
В конце 1938 года Геббельс решил сделать фюреру приятный сюрприз: во время посещения Гитлером Лейпцига показать ему выставку современного изобразительного искусства. Поскольку отношение Гитлера к экспрессионизму было хорошо известно — фюрер не отрицал и не критиковал, а при первом же взгляде на эту «пачкотню» и «творческие поиски» приходил в бешенство, грозил и ругался, — «сюрприз» Геббельса выглядел сомнительно. Но тот напускал таинственность, обещая всем «удовольствие».
…Макс Бекман, Отто Дикс, Карл Хофер, Макс Эрнст, Карл Шмидт, Оскар Кокошка, Эмиль Нольде, Леа Грундиг, Альфред Франк… Часть картин была доставлена с международной выставки в Париже, в пику которой Геббельс и задумал собственную выставку, долго держа и название, и интригу в тайне. Накануне открытия те участники, что решились приехать, были приглашены пройтись по экспозиционным залам и остались довольны. Они не знали, что после их ухода здесь всю ночь будет кипеть работа. Дальнейшее сейчас можно восстановить по воспоминаниям современников.
…Первое, что глядело с торца стены на вошедшего внутрь посетителя, было огромное-метр на полтора — фото идиота, должно быть, пациента какой-нибудь психиатрической клиники — отвратительное, лишенное мысли лицо с тупой злобой во взгляде и отвислым слюнявым ртом. Над ним надпись — «Дегенеративное искусство XX века». Вторым впечатлением была нежно-феерическая «Леонора в утреннем свете» — признание в любви художника Максимилиана Эрнста. Напротив два тонких строгих пейзажа Карла Хофера. А между ними нечто грязно-размытое в розовой рамке. Дальше — «Белые стволы» Эмиля Нольде; рядом — что-то темное, беспомощное. Вся выставка была как гнилью поражена: рядом с картинами висели фотографии клинических уродов, сумасшедших и их мазня. Возможно, взятые отдельно, эти картины душевнобольных произвели бы другое впечатление, вызвали бы жалость, боль за этих людей, напоминание о них обществу и укор ему. Но у Геббельса был свой замысел.
Гитлер ходил недолго; лицо точно замерзло изнутри, губы были брезгливо сжаты. Вечером, в своем кругу, он разразился монологом, из которого (если верить Борману) следовало, что эта «злая неэстетичная выдумка Геббельса полезна как горькая пилюля», которая лично у него «в горле застряла». Затем, выплеснув одно раздражение, впал в другое, вспомнив, как не поступил в Венскую академию художеств, так как не предоставил требуемое количество работ, а именно — портретов. Двадцать лет Гитлеру не давал покоя тот факт, что его пейзажи, хотя и прошли творческий конкурс, но были помечены отзывом: «склонен к подражательству». По косвенной речи Гитлера, записанной за ним Борманом, можно воспроизвести последовавший монолог: «Вы подумайте — «склонен к подражательству»! Но ведь я пришел учиться! И не подражая?! Кретины!.. Кто тогда такие — ученики «школы Рубенса» или «школы Рембрандта», как не подражатели?! Которые только со временем, освоив технику, становились мастерами! Как можно учиться не подражая!? Как нынешние? Взял в руки кисть, плюнул в охру, мазнул — самовыразился! Зачем учиться!? Если можно поваляться на диване, поковыряться в себе, изобразить нечто левой ногой и назвать это «забвением в экстазе», «творческими поисками», «самовыражением»?! Ненавижу эти слова! — После паузы: — В спокойные времена черт бы с ними! А теперь… нечего в себе копаться. Там ничего нет. Кроме гнилых органов, в конце концов все перерабатывающих в дерьмо».
Из дневника Бормана:
«После «лейпцигского сюрприза» фюрер вторую неделю раздражен. Рейхсляйтер Лей сказал мне, что хочет пригласить фюрера на съезд победителей имперских рабочих соревнований. Я предложил Рифеншталь перемонтировать «Триумф воли» в сокращенный вариант: самые сильные сцены, на сорок минут».
Дальше — из записок Ганса Ламмерса (начальника Имперской канцелярии) становится ясно, как сработала идея Бормана «снять раздражение фюрера».
«…После просмотра Лей неожиданно обратился к молодому трудфронтовцу с вопросом: «Хочешь ли ты встать в колонну и отдать свою волю вождю?» Ответом был рев пяти сотен глоток: «Да-а!..» Я подшутил над Геббельсом — какую йоту или пинту национал-социализма видит он теперь? Геббельс остался непоколебим и назвал съемки Рифеншталь «творческим экстазом национал социализма». Гесс его переспросил в своей невозмутимой манере: «По-твоему, национал-социализм сам себя снимал, а Хелена снова о нем забыла?» Фюрер, услышав, рассмеялся. Он впервые за последние дни выглядел очень довольным».
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.