Страница 75 из 88
— Перитас, нет! — сквозь рыдания застонал Александр, прижав к себе друга.
Подошел изнуренный, весь покрытый кровью Пердикка.
— Филиппа нет. В сумятице атаки никто не догадался дать ему коня.
— Что будем делать? — еле дыша, спросил Леоннат упавшим голосом.
— Мы не можем так его нести. Нужно вытащить наконечник. Держи его. Ему будет очень больно.
Леоннат сжал руки Александра, обняв его со спины, а Пердикка разорвал на царе хитон, чтобы обнажить рану. Потом, упершись одной рукой ему в грудь, другой попытался вырвать наконечник, но тот застрял между ключицей и лопаткой.
— Нужно сделать рычаг из клинка, — сказал Пердикка. — Кричи, Александр, кричи что есть силы, больше мы ничем не можем облегчить твою боль!
Он обнажил меч и засунул клинок в рану. Александр взвыл. Пердикка уперся концом меча в лопатку и с силой толкнул ее назад, другой рукой держа древко. Дротик вдруг вышел, выпустив наружу поток крови. С последним криком царь без чувств упал на землю.
— Найди головню, Леоннат, скорее! Нужно прижечь, а то он истечет кровью.
Леоннат бросился прочь и вскоре вернулся с обломком бревна из горевшего неподалеку дома. Головню сунули в рану. Поднялся тошнотворный запах горелой плоти, но кровотечение остановилось. Между тем солдаты Пердикки соорудили носилки, на них положили царя и понесли к городским воротам.
— Отнесите и его, — с красными от слез и перенапряжения глазами сказал Леоннат, указывая на неподвижное тело Перитаса. — Это он — герой сегодняшнего сражения.
ГЛАВА 56
Глубокой ночью Александра доставили на берег, где Неарх разбил лагерь, и уложили в постель. Царь был без сознания и горел в лихорадке. Навстречу ему с отчаянными криками выбежала Роксана. Она опустилась на колени рядом с мужем и в рыданиях целовала его руку. Лептина смотрела на него краем глаза, бледная и испуганная. В ожидании Филиппа она готовила чистые бинты и кипятила воду.
Врач пришел почти сразу. Он разрезал грубую тряпку, которой Пердикка и Леоннат пытались перевязать его, и стал промывать рану водой.
Потом приложил ухо к груди Александра и долго прислушивался, в то время как друзья, в молчании пришедшие по одному, в тревоге ожидали приговора.
— К сожалению, эта рана не такая, как прежние, — проговорил врач, вставая. — Наконечник дротика задел легкое. Я слышу бульканье крови при каждом вздохе.
— И что это значит? — спросил Гефестион. Филипп покачал головой, не в состоянии говорить.
— Что это значит? — снова крикнул Гефестион.
В это время Александр застонал, и изо рта его вытекла кровавая слюна, оставив на подушке большое красное пятно.
Птолемей подошел к другу и положил руку ему на плечо:
— Это значит, что Александр может умереть, Гефестион, — проговорил он сквозь ком в горле. — Ну, пошли. Дадим ему отдохнуть.
В это время вместе с Кратером и Лисимахом вошел Селевк, возглавлявший атаку на город. Он сразу понял, что к чему, и, подойдя к Филиппу, тихо спросил:
— Есть надежда?
Врач посмотрел на него, и в этом взгляде Селевк увидел такое замешательство, такое бессильное отчаяние, что больше не стал задавать вопросов.
В шатре стало пусто и тихо. Слышался лишь сдавленный безутешный плач Роксаны, покрывавшей слезами и поцелуями бесчувственную руку мужа.
Лептина, всегда в глубине души тихо ненавидевшая всех, кто был близок с Александром, медленно подошла и положила руку ей на плечо.
— Не плачь, моя царица, — прошептала она. — Прошу тебя, не плачь. Он слышит тебя, понимаешь? Нужно набраться сил. Нужно подумать… Нужно думать о том, что все его любят… Все мы любим его, а любовь сильнее смерти.
Филипп снял окровавленный фартук и, уходя, сказал:
— Не спускайте с него глаз ни на мгновение. Я приготовлю все необходимое для дренажа раны. В случае чего сразу зовите меня.
Лептина кивнула, а врач взял зажженную лампу и ушел. В лагере он видел Птолемея и Леонната, опускавших тело Перитаса на кучу дров. Рядом они положили его украшенный серебряными накладками поводок, как ритуальное подношение на погребальный костер героя.
— Какой ужасный день, — тихо пробормотал Птолемей. — И как раз когда казалось, что горести и испытания уже позади… — Он погладил собаку, лежавшую на красном шерстяном покрывале, и со слезами сказал: — Мне будет тебя не хватать, славный пес. Ты всегда составлял мне компанию во время обходов.
В это время подошел Кратер с отрядом педзетеров. Они выстроились у костра в два ряда.
— Мы подумали, что он заслуживает воинских почестей, — объяснил Леоннат. — Он был первым телохранителем царя.
Потом он взял факел и зажег костер, а, дождавшись, когда пламя, потрескивая в темноте, разгорелось, крикнул:
— Педзетеры, салют!
Пехотинцы подняли сариссы, и душа Перитаса улетела с ветром, впервые с рождения покинув своего хозяина.
Филипп вместе с Роксаной и Лептиной всю ночь не смыкали глаз. Только к рассвету царица, сморенная долгим бдением, задремала, но и во сне продолжала стонать, мучимая тревожными мыслями.
Со светом дня пришли Гефестион и Птолемей, и было видно, что они тоже не спали.
— Как он?
— Ночь пережил. Больше ничего сказать не могу, — ответил Филипп.
— Если он умрет, мы сожжем этот город со всеми жителями. Это будет погребальной жертвой в его честь, — мрачно проговорил Гефестион.
— Погоди, — ответил Филипп осипшим от усталости голосом. — Он еще жив.
Прошло еще два дня, но жизнь царя, невзирая на некоторое улучшение, похоже, приближалась к печальному эпилогу. Грудь опухла, несмотря на сделанный Филиппом дренаж, лихорадка свирепствовала, дыхание оставалось прерывистым и хриплым, лицо приобрело землистый цвет, глаза потемнели и ввалились.
Товарищи постоянно несли караул у шатра, чтобы не беспокоить Александра, и сторожили по очереди, отходя лишь ненадолго поспать. Лагерь, обычно полный шума, погрузился в неестественное молчание, словно остановилось само время.
В тот вечер, когда лихорадка снова усилилась и дыхание царя стало еще более затрудненным и мучительным, Филипп вдруг встал и вышел.
— Куда это он? — спросил Леоннат.
— Не знаю, — ответил Гефестион. — Ничего не знаю. Я уже ничего не понимаю…
Филипп прошел через лагерь, мимоходом бросив взгляд на Аристандра, продолжавшего жертвоприношения на алтаре, дымящемся в ночи, и подошел к гигантскому баньяну. Там он остановился перед скелетообразной фигурой Калана, погруженного в медитацию.
— Очнись, — грубо окликнул его врач. Калан открыл глаза.
— Наши боги и наша наука бессильны. Спаси Александра, если можешь. А если нет, уходи и больше никогда не возвращайся.
Калан встал — легко, как будто невесомый.
— Где он?
— В своем шатре. Пошли, — ответил Филипп и повел его за собой.
Темнокожий индиец с Филиппом вошел в освещенный лампами царский шатер.
— Погасите все лампы, — велел мудрец твердым голосом. — И оставьте нас наедине.
Все повиновались, а Калан уселся на пятки позади ложа Александра, в темноте уставился на его голову и застыл так, словно окаменел.
Его видели все в том же положении на следующий день и через день. На рассвете четвертого дня Филипп вошел, чтобы сменить повязку и открыть край полога. Омывая в тазике руки перед перевязкой, он вдруг услышал за спиной голос:
— Филипп…
Врач резко обернулся.
— Государь!
Лихорадка отступила, дыхание Александра стало ровным, сердце билось слабо, но ритмично. Филипп прослушал больного — глухое бульканье в груди прекратилось. Он позвал Лептину:
— Сообщи царице. Скажи, что царь пришел в себя. И поскорее свари чашку бульона, его нужно покормить: он истощен.
Лептина удалилась, а Филипп выглянул из шатра, где в ожидании стояли Лисимах и Гефестион.
— Передайте всем, — сказал врач, — царь пришел в себя.
— Как он? — тревожно спросил Гефестион.
— А ты как полагаешь? — грубо оборвал его врач. — Как человек, получивший пядь железа под ключицу, как же еще?