Страница 14 из 61
- За меня они бы много не получили. Вот и не стали долго искать. Я в камышах сидела, когда они уводили твоего брата.
- Так что же, - сказал потрясённый Ромка, глядя на мокрую Козочку. - У вас тут продают людей?
- Продают и покупают, - спокойно подтвердила девочка. Ромка в ужасе оглядел шелестящие под ветром кусты орешника. Овал озера безмятежно отражал верхушки деревьев, а по глади воды, гоня мелкую рябь, бежали невидимые водомерки.
Глава 14
Ромка ещё раз прошёлся по берегу и осмотрел следы. Козочка шла за ним.
Потом он перехватил поудобнее под мышкой кифару и двинулся в лес. Следы уводили от озера, и были хорошо видны. Очевидно, похитители никого не боялись, и шли, топча траву и ломая ветки.
Он трусцой пробежал по заметному следу, и вскоре впереди показался просвет между деревьями. Ромка устремился туда. Деревья расступились, он вылетел между двумя сосёнками на свет и остановился. Козочка, которая спешила за ним, уткнулась ему в спину.
Солнце горело в пыли дороги, кажущейся белой после темноты леса. Дорога плоской змеёй извивалась между стволов огромных сосен, а край её, поросший спутанной травой с мелкими глазками цветов, был утоптан следами от обутых ног и копыт лошадей.
Должно быть, недавно прошёл мелкий дождик. Он только слегка смочил дорожную пыль, но следы хорошо отпечатались во влажной почве. Серая утоптанная полоса исчезала за деревьями, и следы уходили по ней в ту сторону, откуда всё сильнее тянуло гарью.
- Сколько может стоить человек? - глухо спросил Ромка, разглядывая дорогу. Если в банде Громкоголоса больше двух человек, да ещё конные, а это наверняка так, драться с ними бесполезно.
- По-разному, - ничуть не удивившись, ответила Козочка. - За меня дали бы две дойные козы. А за твоего брата могут дать трёх коров. Или больше. Он хороший музыкант. Наверное, и быка дадут в придачу...
- Трёх коров?! - рявкнул Ромка. - Трёх коров и быка за человека?
- Ну да, - пробормотала, словно оправдываясь, Козочка. - Золото дают только купцы, а Громкоголос не всегда ходит к морю...
- К морю, - тихо сказал Роман. Здесь есть море. Куда же их занесло? Если, конечно, не думать, что всё это бред помрачённого рассудка.
- Мне жаль, что мы убили твоего отца, Козочка. Мы не хотели, просто так вышло.
- Ничего, - равнодушно сказала девочка. - Он был плохой человек. Убивал людей вместе с Животрясом.
- А деньги? - спросил Ромка, отведя глаза. - Где они прятали награбленное?
Козочка пожала тонкими плечиками:
- Животряс всегда сам закапывал добычу. А где, никому не показывал.
Ромка тоскливо огляделся. Дикий лес тихо шелестел листьями. Свистнула и смолкла мелкая птица.
Денег нет, и выкупить Рэма нет возможности. Разве что раздобыть трёх коров и быка. Только коровы просто так по лесу не бродят. Но зато у него есть знакомый пастух. Дядька Толстопуп. Даже если у него нет своих коров, он, может быть, посоветует, где их взять.
Он посмотрел на кифару. В крайнем случае, можно продать инструмент. Купить козу, поменять козу на свинью, потом свинью обменять на корову... Старая сказка, читанная в детстве, заставила его хмыкнуть, несмотря на отчаяние. Утопающий хватается за соломинку. Ему надо вернуться к ручью, где бегают овцы, а дядька Белоглаз, чуть что, разводит жертвенный огнь под треножником. Это самое разумное, что Ромка может сделать.
Он глянул вверх, на ослепительный кружок солнца. Пастбище недалеко. Можно добраться к вечеру. Ромка вышел на дорогу и рысцой побежал в сторону, откуда они с Рэмом недавно пришли. Почему дядька Толстопуп сразу не вывел их на этот путь? Решил, что срезать по тропинке будет короче?
Сзади легко топотала Козочка.
Дорога виляла между сосен, потом пошли лиственные деревья, их широкие кроны трепетали под лёгким ветерком, заслоняя солнце. В тени деревьев бежать стало легче. Ромка остановился у поворота, где торчал из травы старый пень, облепленный чешуйчатыми блюдцами древесных грибов, и перевёл дух. Инструмент, который он так и тащил в руках, казалось, потяжелел вдвое.
Роман присел на обочину, чувствуя, как горят набитые о твёрдый грунт пятки. Развернул кифару, сложил ткань, в которую она была завёрнута, и соорудил подобие перевязи. Потом повесил перевязь через плечо, и тщательно приладил инструмент себе за спину. Попрыгал на месте. Кифара оттягивала плечо, но так хотя бы будут свободны руки.
За поворотом дорога раздваивалась. Одна её полоса уходила куда-то в лес и скрывалась среди деревьев. Другая, более узкая, сворачивала туда, где, по расчётам Ромки, должны были пасти овец дядька Толстопуп с Белоглазом. Он потрусил по узкой дороге. Солнца здесь почти не было видно, кроны деревьев смыкались наверху, но духота стояла такая, что Ромка совсем взмок, и радовался, что не взял с собой тяжёлую козью шкуру. Нога, ободранная ремешком, начала гореть в том месте, где на ссадину попал пот.
Дорога сузилась, превратилась в хорошо утоптанную тропу. Ромка увидел знакомый поворот, где лежало поваленное дерево, и над торчащим пнём топорщился куст, усыпанный красными ягодами. Через это дерево они с Рэмкой, тогда ещё просто глюком, перескочили, торопясь вслед за Кубышкой.
Роман шагнул к дереву и замер. Здесь, в густой тени, под самыми деревьями, земля была мягкой, и возле полосы нежно курчавившейся молодой травки видны были следы подошв. На одном из следов хорошо был виден вырезанный на подошве, и отпечатавшийся в земле символический глаз. Овал и кружок посередине. Ромка вздохнул. Точно такой, грубо начерченный символ глаза, был на дороге у озера.
Чувствуя, как стынет на лбу пот, Роман перебрался через поваленный ствол. Ноги вдруг ослабели, и он, шаркая сандалиями, двинулся через лес к пастбищу. Вот блеснул луч солнца, защекотал обгоревшую кожу на лице, вот впереди зашумел ручей, переливаясь через пока невидимые отсюда камни в крохотное озерцо.
Низко висящее солнце, уже задевшее своим круглым, бронзовым боком верхушки деревьев, заливало неярким светом утоптанную овечьими копытцами площадку у воды. Предметы, разбросанные по мелкому гравию возле озерца и на густой траве вдоль ручья, отбрасывали длинные чёрные тени.
Роман на неверных ногах подошёл ближе. Уже зная, что это, он наклонился над длинным, чёрным, похожим на выброшенное на берег корявым стволом, предметом. В лицо ему глянули незрячие глаза дядьки Белоглаза. Повязка слетела с него, и на Ромку смотрели выкаченными белками глаза дядьки - один кроваво-карий, другой белёсый, в плотной плёнке бельма.
Рот Белоглаза был широко открыт, словно дядька заходился в немом крике. Серая козья шкура на груди намокла и стала бурой, а прямо против сердца в ней чернел аккуратный прямой разрез. Земля под телом была влажной от впитавшейся крови.
Ромка огляделся. На траве, чуть поодаль, валялся пустой бурдюк, похожий на сплющенное тело овцы, и какие-то обломки, в которых он признал разбитую глиняную чашу.
Он пошёл вдоль ручья, наклоняясь и разглядывая разбросанные предметы. Вот сломанный пополам посох с закруглённым концом, которым дядька Белоглаз подгонял овец. Вот рассыпанные угли костра, затоптанные ногами, превратившиеся в чёрную кашицу. Вот кусок ткани, которая заменяла платье Кубышке...
Ромка застыл над скомканной тряпкой. В животе вспух холодный ком. Он наклонился, не в силах шагнуть дальше, боясь увидеть под тряпкой тело женщины. Но это была всего лишь крашенная в коричневый цвет тряпица, поверх которой валялась скомканная белая шкура с завязками шнурков.
Он поднял тряпицу и повернул её к свету. Платье было разорвано, запачкано землёй, но крови на нём не было видно. Ромка прошёл ещё по берегу, вглядываясь в воду. Ручей игриво журчал, переливаясь через каменный порог, вода озерца в свете заходящего солнца переливалась всеми оттёнками розового и лилового. Возле берега было хорошо видно дно с россыпью мелкой цветной гальки. Никого не было ни возле ручья, ни в воде. Ни живого, ни мёртвого.