Страница 13 из 25
Разумеется, наступила и такая пора, когда сороки и воробьи начинали проявлять повышенный интерес к кукурузе — и в эту пору папа Дицен раза три на день ходил на свою полоску и стрелял из мелкокалиберки по разбойничьему птичьему племени. Честно говоря, ничего это не меняло: ведь он никогда не попадал. Но у папы Дицена оставалось чувство выполненного долга. Однако до той поры было ещё далеко, она наступила тогда, когда кукуруза созревала.
Таким образом, опустошения, произведённые на кукурузном поле, остались покамест незамеченными.
Впервые Дицены заподозрили что-то неладное благодаря совсем другому обстоятельству, а именно благодаря лазам, прорытым под забором. Через них из диценского курятника куры пробирались в диценский огород — это с одной стороны, а с другой — гюльденские куры пробирались туда же, но только уж из усадьбы кузнеца, а на аккуратных, тщательно ухоженных грядках фрау Дицен куры копались, скребли, копошились, то есть воцарялся полнейший беспорядок.
Потом кур ведь надо выгонять из огорода. Но эти глупые птицы никак не могут найти дыру, через которую они пробрались. Когда им надо было попасть в огород, они её сразу находили, а теперь вот хлопают крыльями, носятся по всем грядкам, принципиально не замечая столь предупредительно открытых для них ворот и калитки. Ну нет с ними никакого сладу!
Ужасные времена настали в доме Диценов! Ни пообедать, ни позаниматься спокойно, то и дело слышится крик:
— Опять куры в огороде! — и тут же начинается беготня.
Закапывать и засыпать ходы, прорытые под забором, ничуть не помогало: ночью появлялись новые и куры их почему-то гораздо скорей находили, чем люди.
Долго ли, скоро ли, но в конце концов и Дицены, как люди неглупые, задались вопросом: да кто ж этот бессовестный негодяй, что у нас забор подкапывает? Пора ему дать по рукам!
Но самое удивительное, что на этот вопрос и малые и большие Дицены знали только один ответ:
— Конечно же, Тедди!
Конечно же, Тедди, озорница эдакая! Ей и палок никогда не накидаешься — кидай и кидай, а она всё будет приносить и ни за что не отдаст!
Конечно же, Тедди! Сколько с ней ни гуляй, всегда мало. Ей, видите ли, бедняжке, гусей погонять не дают!
Конечно же, Тедди вырыла эти ходы под забором — улучила минуту, когда за ней никто не присматривал, убежала со двора в деревню, а там, что ни дом, новое собачье знакомство. Вернулась — ворота на запоре! Как быть? Дурная ли совесть или мечта о полной миске заставили её быстренько прорыть ход под забором и по этой запретной дорожке через огород вернуться домой.
Только так и не иначе! С мрачным выражением лица папа Дицен наложил запрет на все прогулки Тедди, приказав строго следить за ней. И пусть эта негодная собака, эта Тедди, не воображает, будто ей, бродяжке, будет позволено превратить огород в птичий двор!
И опять-таки примечательно для близорукости и несправедливости, к которым так склонны, к сожалению, люди, что приговор этот был вынесен Тедди единогласно и никто так и не возвысил свой голос в защиту несчастной, ни в чём неповинной собаки, которой отныне суждено было отбывать вовсе не заслуженное наказание. Никому даже в голову не пришло, что, свалив всё на Тедди, можно ещё было как-то объяснить происхождение подкопов под забором, отделявшим огород от проезжей дороги. Но откуда же взялись дыры под тем забором, что стоит между курятником и огородом, и тем, за которым начинается открытое поле? Нет, Тедди виновата, и баста! Лишить её любимой свободы — и никаких разговоров! Таково было мудрое решение людей.
Случилось так, что вскоре после вынесения приговора Тедди её всё же видели несколько раз в огороде, куда ей вход был строго-настрого запрещён. Застигнутая на месте преступления, она потом неслась с треплющимися ушами и поджатым хвостом по лестнице или через веранду в дом. А люди торжествующе восклицали:
— Вот видите! Для неё наш огород — охотничье угодье. Ну что за негодная собака!
Папа Дицен даже побил Тедди.
Тем временем барсук Фридолин, закончив устройство своей постоянной квартиры, занялся усиленным поиском корма: ведь лето уже было в самом разгаре, а Фридолин из-за бесконечных мытарств никакого сала себе не нагулял, да и брюшка что-то не было заметно! Нагрянет зима, придётся ему голодать. Нет, пора за ум взяться! И Фридолин взялся за ум. Ночь за ночью он пробирался в огород Диценов и, отведав с одной и с другой грядки овощей, уходил на кукурузное поле к своему Сладенькому, как он называл это растение. Поэтому-то под забором каждую ночь появлялись новые лазы, и каждый день вновь затевались погони за неразумным куриным народом, губившим всё огородное хозяйство.
И всё же Дицены не воскликнули, словно громом поражённые:
«Бог ты мой! Да разве это наша так строго охраняемая, такая хорошая, добрая, ни в чём неповинная бедняжка Тедди? Здесь кто-то другой, какой-то другой таинственный лазокопатель старается!»
Ничуть не бывало! Даже напротив. Новые ходы под забором только лишний раз убеждали Диценов в справедливости их несправедливого приговора.
— Что за безобразие в нашем доме творится! — кричал папа Дицен. — Придётся мне эту проклятую псину себе к ноге привязать, никто за ней не следит, покуда я работаю, никто её не караулит!
При этом он метал гневные взгляды на Тедди, а она мирно грелась на солнышке, преданно поглядывая своими невинными глазками на хозяина, и, как бы приглашая его на небольшую прогулку, постукивала хвостом.
Мама Дицен ответила на это:
— Что ж, прикажешь мне бросить всё и собаку караулить? Я и так за весь день ни разу не присяду. Где ж мне ещё собаку сторожить? С меня и Ахима вполне хватает — вечно он убегает из дому, а теперь ещё за Тедди следи? Нет уж, хорошенького понемножку!
Тут старший сын Диценов, Ули, гостивший дома на каникулах, предложил:
— Посадите Тедди на цепь — никто вам новых лазов копать не будет.
На это все как закричат:
— Спасибо! Знаешь, как Тедди на цепи скулить будет! Тоже придумал, умник какой!
В это время прилежная и послушная девочка Мушка как раз сидела за столом и писала длинное-предлинное письмо тёте Грете в Германсвердер — Мушка ужасно любила писать письма. Но тут она встала, аккуратно сложила и убрала письменные принадлежности и вышла во двор. Присев на корточки возле Тедди, она принялась ей выговаривать:
— Нехорошая ты, Тедди, злючка! Ну почему ты не слушаешься? И папа и Мумми запретили тебе копать дырки под забором. Не делай этого больше, я очень тебя прошу. Ну скажи, какая тебе от этого радость? Сама видишь — запретили даже гулять. А будешь слушаться — всё будет хорошо.
Так говорила Мушка. Тедди, решив, что её уговаривают пойти погулять, вскочила и давай весело лаять. А наша Инга не сказала вообще ничего, во-первых, потому, что она всегда мало говорила, во-вторых, потому, что, когда она накануне вечером ездила на велосипеде к пекарю за хлебом, Тедди вдруг откуда-то выскочила и побежала рядом, а когда Инга ехала назад, Тедди так же вдруг исчезла. Инга думала, что Тедди будут ругать, если она об этом расскажет, и потому молчала.
Молчал и младший сын Ахим, но тот был слишком занят приготовлением «пирожного-мороженого» — как в доме Диценов называли размазню из песка и воды, — и потому вопрос о поведении Тедди его вовсе не интересовал. К тому же он очень любил загонять кур: сидишь себе за столом, всё тихо, спокойно и вдруг — куры в огороде! Потеха!
А тётя Шеммель, которая тоже жила в доме Диценов, вздохнув, сказала:
— Да, уж эти мне собаки! Вот у нас в Лихтерфельде была собачка… — И она принялась рассказывать длинную историю про никому не известную собаку.
Только бабушка Диценов, которая всегда сидела в своём кресле у окна, выходившего в сад, не присоединилась к общим проклятьям по адресу Тедди. Она поманила собаку к себе, погладила её и, почёсывая за ухом, проговорила:
— Бедняжечка Тедди! Плохо, когда тебя гулять не пускают! Очень плохо, да? Но видишь ли, Тедди, я ведь тоже совсем не гуляю, а вот привыкла.