Страница 188 из 196
В корпусе вертолета приглашающе открылся пассажирский люк, черный прямоугольник посреди полупрозрачного марева казался дырой в небе.
Анатолий подхватил пулемет и направился к вертолету, всем видом показывая, что не таит злых намерений в отношении тех, кто сидит внутри, а оружие подобрал просто потому, что такую хорошую вещь не подобает бросать где попало.
Анатолий просунул в люк верхнюю часть тела, и его тут же подхватили заботливые руки, сильные, теплые и немного потные. Если верить документации, пассажирский отсек «Скорпиона» вмещает восемь человек, но уже пять испытывают не больше комфорта, чем сельди в бочке. Сейчас внутри было двое могучий бритоголовый негр лет двадцати и хрупкая девица примерно такого же возраста, тоже чернокожая и тоже бритоголовая. Одеты они были в нечто невообразимое, процессор Анатолия категорически отказался классифицировать их одеяния.
– Рад приветствовать вас в Эгладоре! – провозгласил негр неожиданно тонким и женоподобным голосом.
Этот мужчина явно хотел подчеркнуть торжественность минуты, но это не так просто сделать, если ты скрючен в три погибели. Анатолий сохранил на лице непроницаемое выражение. Это далось ему нелегко, особенно после того, как дополнительные обонятельные рецепторы сообщили, что до того, как этот человек поменял свой пол, он был женщиной. Анатолий ненавидел трансвеститов, он понимал, что это чувство иррационально и недостойно цивилизованного человека, но ему было наплевать.
– Мой друг ранен, – сообщил Анатолий, придав лицу и голосу соответствующее случаю выражение, как у главного положительного героя героического фэнтези.
Оба негра торжественно кивнули и тут же втащили Якадзуно в вертолет, еще бережнее, чем Анатолия. Девушка протиснулась в носовую часть отсека и крикнула в переговорное устройство:
– Взлетаем!
Анатолий передал в радиоэфир метку бойца класса Е и попытался нащупать цепи внешнего управления бортовым компьютером вертолета. Но они были недоступны, что, если вдуматься, неудивительно. Если бы толкинисты не сумели заблокировать внешнее управление своими боевыми машинами, они не продержались бы так долго.
Ничего, есть еще и план Б. Анатолий дождался, когда вертолет наберет высоту, а затем мысленно подключился к своему ранцу Бэтмена и врубил максимальную тягу, выжимая из аккумулятора последние крохи энергии.
Вихревое гравитационное поле, включенное в ограниченном пространстве, действует на предметы непредсказуемо. Вот и сейчас пространство внутри вертолета как будто вывернулось наизнанку и вытошнило само себя внутрь самого себя. Криво сказано, но чувства, которые испытываешь в подобной ситуации, подругому не опишешь.
Через секунду Анатолий выключил поле и двумя короткими ударами оборвал две жизни. Затем он вытащил из своего ранца шнур зарядного устройства и воткнул его в розетку, удачно подвернувшуюся на стене.
– Я забыл спросить, ты, случаем, не толкинист? – обратился Анатолий к Якадзуно.
Якадзуно судорожно хватал ртом воздух, как рыба, вытащенная на берег. Только с третьего раза он смог выговорить нечто членораздельное.
– Меня от тебя тошнит, – сообщил Якадзуно. – Ты когданибудь перестанешь убивать людей?
– Когданибудь перестану, – серьезно сказал Анатолий. – Когда во Вселенной останется только три человека.
– А кто третий?
– Полина Бочкина, ты ее не знаешь. Шутка.
– Дурацкие у тебя шутки.
– Сам знаю. Минуты через две придется немного полетать. Мне чтото не хочется оказаться в логове толкинистов.
Якадзуно тяжело вздохнул.
– Мне тоже, – сказал он и углубился в изучение порезов на собственной ноге.
Анатолию хватило одного взгляда, чтобы понять, что они не представляют угрозы для здоровья. Кровь уже запеклась, а остальное сделает противостолбнячная сыворотка.
7
Дэвид смотрел на экран компьютера и не верил своим глазам. Если бы он верил в бога, он бы сейчас обязательно подумал, что на него снизошла благодать. Но поскольку он в бога не верил, ему оставалось только признать, что с ним произошла одна из тех невозможных вещей, какие иногда происходят с некоторыми счастливчиками. Дэвид Московиц, самый обычный и ничем не примечательный научный сотрудник университета Вернадского, только что открыл низкотемпературный термоядерный синтез.
Все началось с того, что Ибрагим притащил в лабораторию к Дэвиду пластмассовую коробку с золотой статуей, изображавшей гефестианского цверга. Внутри статуя была пустотелой, и в эту пустоту был насыпан порошок, идентифицированный Дэвидом как смесь сульфатов нескольких трансурановых элементов, которые по всем законам физики не могли существовать в природе. Но они существовали. В тот день Дэвид впервые столкнулся с невозможным. Любой образованный человек знает, что универсальный спектрометр однозначно идентифицирует любую неорганическую субстанцию и вероятность ошибки при этом настолько мала, что ее можно вообще не принимать в расчет. Работать со спектрометром просто – суешь в него образец, ждешь несколько секунд и видишь на экране диаграмму, описывающую химический состав, больше от оператора ничего не требуется. Но однажды в металлическое брюхо умного аппарата попало вещество, которое не может существовать в нашей Вселенной, электронный мозг не смог его распознать, и тогда пришлось поработать мозгу Дэвида… Это был первый случай в жизни Дэвида, когда он почувствовал себя настоящим ученым. Не биологическим придатком к многочисленным электронным устройствам, а их повелителем. Не статистом, а исполнителем главной роли. Не объектом, а субъектом. Он решил задачу, которая не имела решения, он встретил то, что нельзя встретить, что не может существовать, и он нашел в себе смелость признаться самому себе, что это всетаки существует. Дэвид понял одну простую вещь – даже если все великие ученые в один голос твердят, что чтото невозможно, это совсем не означает, что это действительно невозможно. Вся история науки в том и состоит, что невозможное становится возможным. И теперь Дэвид сделал свой маленький шаг на тернистом пути большой науки.
Дэвид никому не рассказывал о своих чувствах. Дело было не только в том, что эта информация могла его убить, просто любой из коллег поднял бы Дэвида на смех, узнав, что он искренне считает, что сделал большое научное достижение, разобравшись в каракулях, которые спектрометр всегда пытается распечатать вместе с основными диаграммами. Но Дэвид понимал, в чем состоит главное отличие задачи в школьном учебнике от теоремы в докторской диссертации. Главное отличие в том, что задача решена давно, а теорема впервые доказана. Все остальное вторично. Теорема может быть очень простой, но от этого она не перестает быть теоремой. Чтобы человек стал великим ученым, совсем не обязательно, чтобы теорема, которую он доказал, была сложной, главное – чтобы она была нужной. А сейчас у Дэвида появилось чувство, что он может сделать чтото такое, что окажется нужным. Он не мог толком объяснить, откуда взялось это чувство, оно просто было.
Уже лет двадцать ни один человек не вглядывался в длинные строчки, которые спектрометр печатает мелким шрифтом под диаграммами. Действительно, зачем смотреть на текст, если все и так видно по диаграммам? Но Дэвиду пришлось посмотреть на эти строчки, и посмотреть очень внимательно.
Он вернулся к ним тем же вечером. Ибрагим велел уничтожить все материалы экспертизы, прозрачно намекнув, что тайна, к которой прикоснулся Дэвид, относится к категории «перед прочтением съесть». Дэвид не спорил, он понимал, что материалы должны быть уничтожены, но чтото не давало ему это сделать. Ему хотелось вновь и вновь просматривать файлы, свидетельствующие о том, что он способен не только писать рутинные бумажки, но и решать задачи, ответы на которые пока никому не известны. Наверное, Эйнштейн с таким же упоением рассматривал листок бумаги, испещренный каракулями, среди которых затерялась бессмертная формула Е=mс2. Дэвид понимал, что глупо сравнивать себя с Эйнштейном, но ничего не мог с собой поделать. Ему очень хотелось верить, что он ни в чем не уступает Эйнштейну.