Обрученные

Он предстал пред доном Абондио в полном параде: шляпа его была в разноцветных перьях, из кармашка штанов торчала красивая рукоятка кинжала; на лице его был отпечаток торжественности и вместе с тем лихости, свойственной в те времена даже самым мирным людям. Сдержанный и загадочный приём, оказанный ему доном Абондио, необычайно расходился с весёлым и решительным обращением парня.

«Знать, у него голова чем-то занята», — подумал про себя Ренцо, а потом сказал:

— Я пришёл справиться, синьор курато, в котором часу вы прикажете нам явиться в церковь.

— А вы о каком дне говорите?

— Как о каком дне? Разве вы не помните, что венчание назначено на сегодня?

— На сегодня? — возразил дон Абондио, словно услышав об этом в первый раз. — Сегодня, сегодня… нет, вы уж потерпите, сегодня я не могу.

— Сегодня не можете? Что же случилось?

— Во-первых, я не очень хорошо себя чувствую, — вы же видите!

— Очень жаль. Но ведь дело это не столь уж долгое, да и не утомительное…

— Ну, а затем… затем… затем…

— Что «затем», синьор курато?

— Затем… имеются кое-какие затруднения.

— Затруднения? Какие же могут быть затруднения?

— Надо побывать в нашей шкуре, чтобы знать, сколько в таких делах бывает всяких трудностей, сколько приходится нам отчитываться. А я человек слишком мягкосердечный, я только и думаю, как бы устранить с пути препятствия, как бы облегчить всё, сделать к удовольствию других, — и из-за этого пренебрегаю своими обязанностями; а потом на меня же сыплются упрёки, — а то и того хуже…

— Но, ради самого неба, не томите вы меня, скажите мне просто и ясно, в чём же дело!

— Известно ли вам, сколько надо исполнить разных формальностей, чтобы совершить венчание по всем правилам?

— Уж мне ли этого не знать, — сказал Ренцо, начиная горячиться, — ведь вы мне уже достаточно морочили голову. Но разве теперь не всё закончено? Разве не сделано всё, что полагалось сделать?

— Всё, всё! Это вам так кажется! А в дураках-то, с вашего разрешения, оказываюсь я, — я нарушаю свои обязанности, чтобы только не заставлять страдать других. Но теперь… хватит! Я знаю, что говорю. Мы, бедные курато, попадаем между молотом и наковальней. Вам не терпится, — что же! я вам сочувствую, бедный молодой человек, — но начальство наше… ну, впрочем, довольно, всего ведь сказать нельзя. А попадает за всё нам же.

— Да разъясните мне толком, какую там ещё надо выполнить формальность, как вы говорите, — я немедленно её выполню.

— Вы знаете, сколько существует безусловных препятствий к венчанию?

— А откуда мне их знать, эти ваши препятствия?

— «Error, conditio, votum, cognatio, crimen, cultus disparitas, vis, ordo, ligamen, honestas, si sis affinis…»[16] — начал было дон Абондио, перебирая по пальцам.

— Вы, видно, издеваетесь надо мной? — прервал его юноша. — На что мне сдалась она, ваша латынь?

— Ну, а раз вы ничего не понимаете, имейте терпение и положитесь на тех, кто знает дело.

— Хватит, синьор курато!

— Потише, милый мой Ренцо, не извольте гневаться, я готов сделать… всё, что зависит от меня. Мне очень хочется видеть вас довольным, я желаю вам только добра. Эх, как подумаешь, ведь как вам хорошо жилось, — чего вам недоставало? Влезла же вам в голову эта дурь — жениться.

— Это что ещё за разговоры, синьор? — прервал его Ренцо, не то удивлеёный, не то разгневанный.

— Да нет, я ведь только так. Вы уж потерпите… я так только… Хотелось бы видеть вас довольным.

— Одним словом…

— Одним словом, дорогой сынок, я тут ни при чём; не я составлял закон! И прежде чем совершить венчание, мы действительно обязаны провести кое-какие расследования и удостовериться, что препятствий к этому нет.

— Однако скажите же мне, наконец, какое прибавилось препятствие?

— Потерпите малость, не такие это дела, чтобы их можно было разрешить так просто. Я надеюсь, ровно ничего тут не окажется, но, невзирая на это, мы всё-таки обязаны произвести розыск. Текст ясно и отчётливо гласит: «antequam matrimonium denunciet…»[17]

— Я же сказал вам, что не нужно мне никакой латыни!

— Но ведь надо же мне объяснить вам…

— Так разве вы не закончили этих расследований?

— Я же говорю вам, я сделал ещё не всё, что полагается.

— Почему же вы не сделали этого вовремя? Зачем же было говорить мне, что всё готово? Чего же ещё ждать?

— Ну вот, вы меня же и попрекаете за мою излишнюю доброту! Я делал всякие облегчения, чтобы поскорее услужить вам… но, видите ли, тут случилось кое-что такое… ну, будет, это уж моё дело.

— Что же мне, по-вашему, делать?

— Потерпеть несколько деньков. Сынок ты мой дорогой, несколько деньков — не вечность! Уж потерпите!

— А долго ли?

«Кажется, дело налаживается», — подумал про себя дон Абондио и с необычным для него жеманством произнёс:

— Что же, недельки за две я постараюсь… сделаю, что могу…

— Две недели! Вот это действительно новость! Сделано всё по вашему желанию, вы сами назначили день; день этот пришёл, — и вот вы мне говорите, чтобы я ждал ещё две недели! Две недели!.. — запальчиво повторил он, повышая голос, и, подняв руку, потряс кулаком в воздухе; и кто знает, какой выходкой сопроводил бы он своё восклицание, если бы дон Абондио не прервал его, поспешно и вместе с тем осторожно и ласково схватив его за другую руку.

— Стойте, стойте, — ради самого неба, не сердитесь! Я посмотрю, постараюсь, нельзя ли в неделю…

— А что же мне сказать Лючии?

— Скажите, что это моё упущение.

— А что станут говорить люди?

— Да вы говорите всем, что это я ошибся, всё от излишней спешки, от доброты моей сердечной; валите всю вину на меня. Чего же вам ещё? Итак — через неделю.

— А потом уж других препятствий не будет?

— Раз я вам говорю…

— Ну, что ж, я готов обождать неделю. Но помните, после этого никакие уговоры на меня не подействуют. А пока — честь имею.

С этими словами он ушёл, отвесив дону Абондио поклон, несколько менее глубокий, чем обычно, и взглянув на него не столько почтительно, сколько выразительно.

Выйдя на дорогу и — впервые за всё время — направляясь без всякой охоты к дому своей невесты, Ренцо с возмущением перебирал в уме происшедший разговор и всё более и более находил его странным. Холодный и смущённый приём, оказанный ему доном Абондио, его речь, сбивчивая и вместе с тем запальчивая, эти серые глаза, непрестанно бегавшие во время разговора по сторонам, словно боясь встретиться со словами, выходившими из его уст, это нарочитое изумление, как будто он первый раз слышит о венчании, уже согласованном с ним так определённо, а больше всего — эти постоянные намёки на какое-то важное обстоятельство, без ясного указания, в чём же дело, — всё это вместе взятое приводило Ренцо к мысли, что под этим кроется какая-то тайна, непохожая на то, что старался внушить ему дон Абондио. На мгновенье юноша остановился в нерешительности, не вернуться ли ему, чтобы прижать дона Абондио к стене и заставить говорить напрямик, но, подняв глаза, он увидел Перпетую, которая шла впереди него и свернула в огородик, находившийся в нескольких шагах от дома. Ренцо окликнул её, когда она отворяла калитку. Ускорив шаг, он нагнал Перпетую, задержал её у входа и, с намерением добиться от неё чего-нибудь более определённого, решил потолковать с нею.

— Здравствуйте, Перпетуя, я надеялся было, что нынче мы вместе попируем.

— Что ж поделаешь? Всё в божьей воле, бедный мой Ренцо.

— Скажите на милость: этот непутёвый синьор курато наговорил мне чепухи про какие-то резоны, которых я так путём и не разобрал; объясните вы мне толком, почему он то ли не может, то ли не хочет обвенчать нас сегодня?

— Ох, неужели же вы думаете, что я знаю секреты своего хозяина?

«Я так и знал, что тут какая-то тайна», — подумал Ренцо. И, чтобы извлечь её на свет божий, продолжал:

16

Error, conditio и т. д. — перечисление препятствий к венчанию: «Ошибка, состояние зависимости, виновность, различие вероисповеданий, принуждение» и т. д. (лат.).

17

Прежде чем оглашать брак (лат.).