Страница 40 из 64
Ричард же должен магическим путем перенестись в это самое вожделенное Туле. Магия Краузе и других одиннадцати «посвященных» сработала, но неточно, и вместо Туле Ричард оказывается на каком-то из умеренно страшных кругов ада, откуда его вышвыривает обратно «сам» дьявол. Матерый разведчик приходит в себя в нашем мире среди развалин и трупов, оставшихся после этой дьявольской акции от альпийской резиденции мага Краузе, причем среди погибших – и сам старик, и его красавица внучка, которая, таким образом, не досталась ни Ричарду, ни своим тайным иудейским вербовщикам… Вся эта мистическая круговерть заварена довольно увлекательно и явлена на фоне деятельности заканчивающих разваливать СССР профессионалов из Лэнгли, на фоне воссоединения Германий, мафиозных делишек наших ворюг и коррупционеров, а также с искренней болью изображенных многочисленных бед нашей страны-страдалицы.
Как и у П. Паламарчука, тональность повествования не очень серьезная, а порой и уж чересчур несерьезная. Тут и ритуальные антикоммунистические «заклинания», и общие для обоих романистов шпильки по адресу ГДР – по-немецки чистенькой, занимавшей по уровню жизни далеко не последние места в мире. Повторяем, оба писателя словно заглядывали друг к другу в рукописи. Например, романисты дружно изображают «цивилизованные страны» как мир всеобщего процветания и гуманности (во что позвольте тем, кто там бывал и живал, не поверить). Вместе с тем в очень похожих выражениях, как сговорившись, они почему-то изобличают за «сатанизм» популярнейший американский шуточный «праздник нечисти» Хеллоуин (бедные гоблины и гномики!)… Словом, яркие (в пределах избранного «легкого» жанра) романы «Нет. Да» и «Схождение во ад», но не обошлось в них без наивных иллюзий и внутренних противоречий. А писателю все же следует быть внутренне независимым человеком и, как минимум, воздерживаться от воспроизведения в своих текстах дешевых пропагандистских уток.
Анатолий Афанасьев романом «Московский душегуб» (Москва. – 1996. – № 1–2) завершил своеобразную трилогию, начатую романами «Первый визит сатаны» (1993) и «Грешная женщина» (1994). Но «Московский душегуб» исполнен как вполне самостоятельное произведение в жанре остросюжетного детектива.
В центре романа – столкновение некоронованного короля столичных мафиозных группировок старика Елизара Суреновича и стремящегося занять его место молодого вождя части этих группировок Алеши Михайлова. Вожаки пытаются убрать друг друга, но действуют они через многочисленных людей, и писателю удается нарисовать целый ряд интересных, по-своему незаурядных натур, так или иначе вовлеченных в эти разборки. Тут и «идейный кагэбист» Башлыков, вынужденный в дни смуты и беззакония действовать без требуемых формальных санкций, осознавая, что люди, которые занимают соответствующие должности, санкций все равно не дадут (именно его группа в главе, выписанной в хорошем смысле по-кинематографически, высокопрофессионально «громит» многоэтажное логово Елизара Суреновича и его подпольную «гвардию»). Тут и Миша Губин, глава Михайловской «спецслужбы», самоучка, доведший возглавляемую структуру до такого профессионализма, что она способна противостоять переметчикам из настоящих «органов», купленным противоположной группировкой. Даже демоническая килерша Таня, на совести которой целая вереница заказных убийств, влюбившись в Губина, вдруг обнаруживает в себе наличие хоть и изуродованной, но все же человеческой души.
Авторы детективов часто проявляют неумение писать человеческие характеры, заставляя своих героев в соответствии с назначенными им «ролями» скользить, как марионетки, от события к событию по выдуманному детективистом сюжету. Здесь же перед нами произведение настоящего писателя, в котором помимо необходимого детективу по жанровой его природе динамичного действия есть психологизм, есть яркая характерность, есть люди с их внутренним миром. «Московский душегуб», подобно двум вышеразобранным романам, «подсвечен» и интонирован взявшей в полон почти всю современную литературу иронией, но и она тут в общем к месту. Читатель встретит здесь, например, имена некоторых гигантов мысли и отцов нашей демократии, которых авторская воля делает «знакомцами» и «приятелями» негероических «героев» этого романа о мафии. Но жизнь своим ходом, к сожалению, подтверждает, что и такое «приятельство» – не одна лишь фантазия художника. Нет, не пустое дело – хорошая беллетристика!
Историческая тематика для русской прозы традиционна. В XX веке Вяч. Шишков, Ю. Тынянов, О. Форш, В. Язвицкий, В. Ян и др., а в нынешнее время Д. Балашов, В. Пикуль и др. разрабатывали ее как в философски-серьезном, так и в приключенческом варианте. Яркая повесть нижегородского прозаика Михаила Крупина «Самозванец» (1994) обнаруживает основательную историческую и историко-этнографическую эрудицию автора. Вместе с тем повесть тяготеет к авантюрно-приключенческому сюжетному развитию (именно такой подход к художественному изображению истории преобладал в литературе 90-х годов).
Самозванец – это Григорий Отрепьев. Здесь данный исторический деятель предстает как предприимчивый и сметливый, находчивый и удачливый обаятельный плут. Повествование о его невероятных похождениях ведется с юморком; присутствуют даже использованные когда-то Пушкиным в «Борисе Годунове» образы Варлаама и Мисаила (здесь – это давние приятели Гришки, осведомленные о его дерзком замысле выдать себя за царевича).
Писатель не согласился с расхожей легендой о романтической любви самозванца и Марины Мнишек. В повести девушку зовут Марианна, и она отнюдь не красавица:
«Невысокая, щуплая, дочка самборского старосты сильно напоминала его общим видом лица. Нос – лопаткой, змеиной головкой, малый ротик, поджатые тонкие губы. Подбородок широким углом и широкий разумно мечтающий лоб. Лишь глаза Марианны, и в действительности неземные, венисово-лунно-стальные, особенные, озаряли порою играющим светом эти блеклые черточки, – самовластно, рискованно соединяли все линии.
На балах… сердце панны вдруг стало (без спроса ее) вырабатывать яд. Вместе с тем в юном сердце, лишенном горячих приманок (а с ними и бурь благотворных – лекарства от спеси), воспиталась заносчивость самая дикая, запеклась жажда неограниченной власти. И когда Марианна, приехавшая из Заложниц в Самбор по срочному зову отца, услышала о грозящей себе помолвке с московским царевичем, она испытала какое-то смешанное ощущение: в нем и радостный девичий трепет, и ужас при мысли о неотесанном претенденте ни в какое сравнение не шли с тем огромным, мистическим чувством объятий фортуны, пониманием чудной возможности стать исторической гордой персоной, царицей в бескрайней стране, там, где власть государей священна. ‹…›
Лишь бы Углицкий выиграл царство! Но отец и князья Вишневецкие зря не пригреют и мухи – знать, жених проберется к престолу, а уж там будет видно, кому из них править страной».
Мнишек-папа сватает дочь в этой повести совсем как князь Василий Курагин буквально толкает Элен замуж за Пьера Безухова в «Войне и мире» Льва Толстого. Тут подражания никакого нет, просто ситуации складываются однотипные, так что оба родителя выписаны как аферисты и интриганы.
В повести много колоритных фигур, немало с выдумкой построенных сцен, неожиданных поворотов сюжета. Поскольку первый самозванец – фигура таинственная, о которой историкам известно немного, простор для писательского воображения чрезвычайно широк.
Отлично выписан образ воеводы Петра Басманова (он успешно громил самозванца, но после смерти Бориса Годунова в итоге сложных раздумий перешел на его сторону). То же в смысле выразительности характера можно сказать про донского атамана Корелу, младшего Мнишка – Стася – и еще многих героев Крупина. Слог у автора весьма выразительный.
Повесть М. Крупина издана в Нижнем Новгороде, из-за чего центральный читатель мало с ней знаком. Между тем это талантливое произведение.